Андрей Бондаренко - Звонкий ветер странствий
«Ну, и зачем ещё тебя спрашивать?», – отпустил ехидную реплику насмешливый внутренний голос. – «Ведь, сама высокородная и прекрасная княгиня Александра одобрила данную идею! Что, братец мой, слабо поступить – демонстративно наперекор – собственной обожаемой супруге? Подкаблучник!».
Мысленно послав противный и приставучий внутренний голос в одно очень неприличное место, Егор, широко улыбнувшись, присоединился к мнению своей высокомудрой и прелестной жены:
– Что же, дружеский весёлый пикник – дело, однозначно, славное и полезное! Отдохнём, немного развеемся… Я попрошу нашего туземного Тибальта, чтобы он проводил нас к подходящему местечку. Зачем, спрашивается, терять драгоценное время на самостоятельные поиски? Думаю, что за отдельную плату он нам и надёжных мулов предоставит, чтобы можно было прогуляться налегке. А здесь мы оставим за старшего опытного шкипера Емельяна Тихого, пусть его матросы займутся пополнением запасов питьевой воды из природных родников…
«А ведь, братец, завтра-то у нас – двадцать второе июня!», – непонятно к чему напомнил внутренний голос. – «День летнего солнцестояния, как-никак! Вернее, зимнего – по-местному исчислению…».
В путь они тронулись сразу же после завершения скромного завтрака, часов в десять утра. Погода стояла – по зимнему времени – отличная: полное безветрие, безоблачное голубое небо, воздух прогрелся примерно до девяти-одиннадцати градусов тепла, обещая к полудню и все плюс пятнадцать.
Короткую походную колонну возглавлял седовласый Тибальт, ведший за длинную уздечку странную низкорослую лошадку, густо увешенную многочисленными бубенчиками и колокольчиками. На длинном седле, расположенном на широкой спине лошади, вольготно разместились, изредка громко и синхронно повизгивая от восторга, Катенька Меньшикова и Лиза Бровкина.
– Кобылка, что шагает перед нами, называется – «мандрина», – с важным видом объяснял Егор, который ещё с вечера обо всём предусмотрительно расспросил опытного дона Сервантеса. – Лошади этой породы незаменимы в горах – они за одну двадцатую часть мили чувствуют, что впереди находится глубокая пропасть, или, к примеру, просто широкая расщелина. О чём тут же и докладывают хозяину – усердным мотаньем лохматой головы.
– Зачем этой невзрачной лошадке – столько звонких колокольчиков и бубенчиков? – спросил любознательный Томас Лаудруп, нёсший на плече уже значительно подросшего камышового кота Аркашу. – Для бесполезной и пустой красоты? Ну, как у девчонок – всякие бантики?
– Нет, мой юный друг, не угадал! – по-доброму усмехнулся Егор. – Это для тех непростых случаев, когда на извилистые горные тропы неожиданно опускается густой туман. Тогда весь караван послушно идёт следом за мандриной – на звук её колокольчиков и бубенчиков. Если же звон становиться громче и чаще, то это означает, что умная лошадка предупреждает о смертельной опасности…
Чуть сбоку от Тибальта шагал опытный шведский охотник с заряженным ружьём в руках («Бережённого – бог бережёт!», – одобрил внутренний голос), за ним – второй. Дальше следовали Егор, его сын Петька и Томас Лаудруп. За ними, выстроившись в ровную цепочку, размеренно трусили четыре надёжных мула, гружённые всякой всячиной и подгоняемые хворостиной шустрого подростка-пеона – внука старого Тибальта. Отстав от пеона метров на пятнадцать-двадцать, следовала развесёлая и беззаботная компания. Это Людвиг Лаудруп, Фруде Шлиппенбах, Ванька Ухов-Безухов и благородный дон Сервантес азартно соревновались между собой в остроумии, веселя Саньку, Гертруду, японку Наоми, сменившую дурацкие деревянные сандалии на обычные туфли (а привычное кимоно – после долгих уговоров – на одно из простеньких Санькиных платьев и тёплую накидку Гертруды), и горничную Лушку. Замыкали походную колонну четыре тщательно вооружённых бойца – один швед и трое русских.
На востоке – почти по ходу движения каравана – поднимались высоченные и остроконечные чилийские горы, местами украшенные белоснежными пятнами снегов. Вскоре хорошо натоптанная тропа свернула в узкую долину, склоны которой были покрыты высокими фиалковыми деревьями и низенькими кустами южноамериканского, сильно пахнущего дурмана.
Неожиданно где-то наверху раздался неясный шум, по пологому склону покатились мелкие камушки, между тёмно-бордовой листвы фиалковых деревьев замелькали молочно-белые мускулистые тела. Ещё через мгновение вразнобой загремели ружейные выстрелы…
– Есть, одна упала! – громко и радостно объявил Ухов. – Это я срезал! Точно говорю, мой это был выстрел…
Ванька и Фруде Шлиппенбах – как самые молодые в компании – тут же полезли на склон, и минут через восемь-десять, не без труда, стащили на тропу упитанную безрогую козу, покрытую неправдоподобно-белоснежной шерстью, непривычно длинной и очень красиво блестевшей на солнце.
– Это чилийская вигонь, она же – знаменитая южноамериканская альпака, – со знанием дела пояснил дон Аугусто. – Здешняя горная коза, у неё превосходное, вкуснейшее мясо, и очень тёплая шерсть.
– Ой, какая красивая! – всплеснула крошечными ладошками рыженькая и курносая Лиза Бровкина. – Зачем же вы её убили, дядечка Ухов-Безухов?
– Дык, это…, – неожиданно замялся Ванька, отводя бесшабашные и наглые глаза в сторону. – Чтобы покушать немного… Совсем – чуть-чуть, чтобы не помереть от голода… Опять же, Александр Данилович строго велели – застрелить какую-нибудь достойную дичь…
– Дядя Саша! – девочка строго и неодобрительно посмотрела на Егора. – Прикажите, чтобы сегодня другие дяденьки больше никого не убивали! Прикажите! Нам же хватит – на всех – одной этой козочки?
– Хватит! – подтвердил Егор.
«Как же Лиза похожа на матушку покойную!», – загрустил впечатлительный внутренний голос. – «Ну, вылитая Луиза! Волосы, голос, интонации, повадки…».
После полудня они – по узенькому подвесному мосту – перешли через весёлую и бурную речку, наполненную чистой и совершенно прозрачной водой – на светлом каменистом дне были отлично видны тёмные спинки крупных рыбин, неторопливо и уверенно преодолевавших речное течение.
Ещё через семьдесят-восемьдесят метров лощина резко закончилась крутым стометровым обрывом, с которого открывался прекрасный и незабываемый вид – почти плоские, чуть голубоватые бесконечные поля, на которых паслись неисчислимые стада каких-то крупных животных.
– Эти чилийские равнины называются – «льяносы». На них пасутся одичавшие лошади и буйволы, – пояснил дон Серванте. – Кстати, наш туземный дружок Тибальт настойчиво советует остановиться на пикник именно здесь. А, что? Очень, даже, миленькое местечко! Имеется чистая вода, вдоль реки я видел сухие деревья, рыба – как вы, сеньор командор, и просили – присутствует. Опять же, завтра утром будет и возвращаться к океану – совсем не далеко…
Наоми медленно подошла к одинокому невысокому деревцу, росшему на самом краю обрыва и, вдруг, разволновалась, неуклюже подпрыгивая, заплясала на одном месте, стала что-то взволнованно объяснять, мешая английские слова с японскими.
– Говорит, что точно такие же дикие сливы растут на её родном острове, – застенчиво улыбаясь, пояснил Фруде Шлиппенбах, с любовью поглядывая на свою узкоглазую подружку. – Ягоды на ветках висят ещё с прошедшей осени, поэтому они немного переспели и слегка подвяли, но Наоми уверяет, что приготовит из них очень вкусный сливовый напиток, который нравится и взрослым, и детям…
Дел хватило на всех. Рядовые бойцы (шведские охотники и бывшие солдаты Александровского полка) занялись установкой палаток для ночёвки и заготовкой дров для походного ночного костра. Егор, Людвиг Лаудруп и дон Аугусто Сервантес начали разделывать тушу застреленной (тремя меткими пулями) несчастной вигони. А все остальные, включая детей, отправились к реке – пытать рыбацкое счастье – под руководством старого Тибальта.
Ну, а Наоми и Фруде, за которыми Егор наблюдал исподволь, занялись приготовлением обещанного праздничного японского напитка. С веток дерева они тщательно оборвали все ягоды (получилось два брезентовых ведёрка, предусмотрительно прихваченных с собой), аккуратно вынули из собранных плодов все косточки. Потом из толстой ветки – всё того же сливового деревца, с помощью острого ножа – японка сноровисто изготовила что-то вроде пестика и тщательно растёрла ягоды (в бронзовом тазике) в густую и однородную кашицу. После этого Фруде – с брезентовым ведром в руках – сходил к реке, залил получившуюся массу холодной водой и ловко пристроил бронзовую ёмкость над жарко-пылающим пламенем костра.
Когда сливовый сок (сливовый напиток, разбавленный речной водой!) начал, закипая, чуть слышно булькать, Наоми тщательно – заранее оструганной палочкой – перемешала содержимое посудины, сняла с длинной шеи объёмную кожаную сумку, чуть слышно щёлкнув замочком, раскрыла её и достала из тайных недр маленький фарфоровый флакончик. Вытащив пробку, японка отправила в закипающий напиток несколько капель какой-то вязкой, тёмно-фиолетовой жидкости.
