Владимир Свержин - Лицо отмщения
— По твоим словам, они тоже Бюро Варваров подкуплены?
— Ну, подкуплены или иным каким средством принуждены — того я не скажу, врать не буду. А только замешать их в это дело у Бюро Варваров прямой резон имеется. Что я, что дон Вальдарио — фрязины, он так и вовсе сицилийского короля родич. Дружок его вообще невесть из какой земли. Одно ясно — не ромей. Не скажу, на вас ли они охотились или на второго вашего сына. Но только когда бы случилось смертоубийство, то вышло бы, что ромеи с их василевсом ни при чем. Это ж фрязины злоумышляли.
— Стало быть, и ты, и содруги твои на семью мою ножи точили?
— Когда б я точил, то уже бы в ход пустил, он у меня завсегда острый. А я бежать хотел. Нашел себе здесь полюбовницу, чтоб у нее по перву делу укрыться, а они меня выследили. А тут еще и турмарх этот.
— С ним-то что? — резко осведомился Великий князь.
— С ним-то ничего, я ж, когда кричал, как раз у него заступничества искал. Да вот в чем беда-то, турмарх этот Никотеи полюбовник. Право сказать, так он ее обожает, что стоит ей на кого глянуть, так он сразу того и убить готов. А севаста, как на грех, в последние дни на него и не взглянет, а меня привечает. Я ей разные истории о далеких землях сказывал, ну и всякое такое. А Гаврасу почудилось, что она его на меня сменяла. Ну, он и взъярился. И меня, и ее жизни лишить хотел.
— Не, ну как, сволочь, излагает, — возмутился Лис на канале закрытой связи, — и хоть бы глазом моргнул! Вот те и «не вывернется»!
— …Девицу вон как оглушил — чуть жива осталась.
— А она говорит, будто ты ее.
— Так он же из кустов со спины выскочил, меч наголо. Я к дереву отпрянул, а он подружку мою по затылку — хрясь! Она и понять-то ничего не успела.
— А гривна, севасте дареная, в том месте откуда взялась?
— Ума не приложу! Да я так и не видел ее вовсе. Нечто и впрямь там оказалась? Эк оно все заковыристо!
Владимир Мономах кинул на собеседника недовольный взгляд. Тот казался утомленным, но вовсе даже не встревоженным. Будто все, что донимало Мултазим Иблиса в эту минуту — бессонная ночь. Он видел, как багровеет лицо Великого князя при его словах, и чем дальше, тем больше. Увиденное несказанно радовало Анджело Майорано. Теперь он мог достойно расквитаться с обидчиками за пережитое сегодня ночью.
— Если государь пожелает, — опережая возможные расспросы, вновь заговорил капитан «Шершня», — то я кое-какие размышления свои изложу, может, вздор, а может, вам и пригодится.
— Давай говори, — процедил Владимир Мономах.
— Севаста Никотея — девушка, что душой кривить, весьма прельстительная и василевса ромейского племянница. Да только мать-то ее — известная мятежница, и сама Никотея при дворе жила из милости. А за бесплатные милости порою очень дорого платить надобно.
— Толком говори! — оборвал его Мономах.
— Говорю толком, ни слова лишнего. — Мултазим Иблис выставил перед собой ладони, точно огораживаясь от несправедливых упреков. — Константинополю очень нужен мир с Киевом. Для того они севасту вроде бы как в странствие и отправили. Удастся ей сына вашего обаять да на себе женить — быть тому миру и дружбе, не удастся — на то Бюро Варваров фрязинов наняло. Как ни кинь — а все клин выходит. Даже если Никотею в чем и заподозрят — не велика потеря.
Ну, а что севасту, племянницу самого василевса тронуть посмели, так на то Симеон Гаврас с войском имеется. Чуть вы за порог, а он тут как тут. Не удивлюсь, если войско его уж из Херсонеса в ваши земли путь держит. Одно только не учли. Что самого Гавраса страсть так обуяла, что он про долг и отечество — про все забудет.
Мономах хмуро поглядел на умолкнувшего фрязина. Нарисованная им картина была очень похожа на правду, во всяком случае, вполне могла ею быть.
— Увести покуда, — тихо скомандовал он, поднимаясь с места. Владимир Мономах подошел к двери, и ждавшие за нею отроки приветственно распахнули створки перед Великим князем. — За мною не идите, — скомандовал тот свите, — думу буду думать.
Глава 22
Жизнь — замечательная вещь, поэтому я желаю продать ее подороже.
Боб ДенарФитц-Алан чуть приоткрыл дверь и осторожно заглянул в образовавшуюся щель. В последние дни его господин был сильно не в духе. Он вопреки обыкновению сделался немногословен и мрачен, что было куда страшнее, чем обычно клокочущая в Генрихе Боклерке ярость. Об этом могли бы рассказать все те, чьи выставленные на копьях головы недвусмысленно указывали путь от Лондона в сторону шотландской границы.
Все, кто был лишь заподозрен в сочувствии, не говоря уже о приязни к Стефану Блуаскому, без лишних разговоров становились жутким украшением над воротами встречных городов и замков. Король глядел на провинившихся не мигая, точно пытаясь взглядом прожечь дыру во лбу очередного мятежника. Затем указывал на того пальцем и проводил ладонью вдоль горла. Дальнейших объяснений не требовалось. Стоит ли говорить, что все, кому по долгу и происхождению было положено становиться под знамена короля конно и оружно, спешили выступить навстречу государю, не ожидая призыва и опасаясь навлечь на себя подозрения самым кратчайшим промедлением.
Сегодня у королевского секретаря было чем порадовать сюзерена, и потому, убедившись, что тот молчаливо разглядывает украшающий стену гобелен, он тихо втиснулся в залу и негромко кашлянул, оповещая о своем присутствии.
— Что у тебя, Фитц-Алан? — жестко отрезал король, метнув тяжелый взгляд на вошедшего.
— Только что прибыл барон Фатлмоунт, посланный вами с отрядом на Криксвордскую дорогу.
— Чертов болтун! — процедил король в пространство с нескрываемым раздражением. — Я знаю, куда посылал этого данского волкодава. На чьей шее он на этот раз повис?
— Там на дороге, — опасаясь вызвать у монарха очередную вспышку гнева, продолжил Фитц-Алан, — барон нагнал отряд рыцарей, шедший на помощь графу Пембруку.
— Судя по тому, что Фатлмоунт вернулся, Пембрук может ожидать помощи до Люциферова венчания?
Фитц-Алан тихо скривился, радуясь, что государь не видит его лица. Ему, с младых ногтей готовившему себя к служению Господу, было тягостно слышать богохульные речи господина. Каждый раз, выходя из королевских покоев, он заново решал для себя, на счастье или на беду он, тогда еще юный богослов повстречал на приеме у архиепископа Кентерберийского столь же юного принца Генриха.
— Вы правы, мой лорд. Изменники уничтожены. Вернее, почти все уничтожены, как вы и велели, барон не брал пленных… Кроме одного.
— Что еще за нежности? — Генрих Боклерк нахмурился и резко повернулся к секретарю. — Сыновья барона вместе с ним, кто там еще — отец, брат? Хотя нет, отец уже лет пять как в могиле.
— Это сэр Роберт Клиффорд, знаменщик принца Стефана.
— Что-о? — Генрих Боклерк оскалился. — Клиффорд? Он может разговаривать?
— Барон доставил его в целости.
— Волоки сюда эту паскуду! — прорычал король, резво шагнув к стоявшему навытяжку Фитц-Алану. — Давай, пошел!
Королевский секретарь торопливо кивнул, машинально прикладывая руку к шелковому бурнусу, по новой моде прикрывавшему высокое чело государственного мужа, и стремглав выскочил за дверь.
Король сжал кулаки, желая что-то еще крикнуть вслед расторопному слуге, но вдруг почувствовал, как перехватывает дыхание и к глазам невесть откуда подкатывают слезы. Он сцепил зубы до хруста, резко отвернулся и издал такой утробный рык, что дежурившие у дверей стражники сочли за лучшее вжаться в стену. Но когда закованный в кандалы Роберт Клиффорд предстал пред грозные королевские очи, перед ним был холодный, бесчувственный, точно крепостная башня, грозный монарх.
— Где твой господин, ублюдочный выродок? — глухо спросил Генрих Боклерк.
— Мне это неведомо, — цепенея под леденящим взглядом обычно щедрого на эмоции короля, негромко произнес пленный рыцарь.
— Ты думаешь, я с тобой играю, — хватая за ухо знаменщика принца Стефана, сквозь зубы процедил король. — Думаешь, я начну умиляться, какой ты храбрец. Так вот. Я не буду умиляться. Я зарою тебя живьем. Или утоплю в навозной куче. Ты будешь умирать долго и мучительно. И если не сейчас, то через пару часов или завтра утром все равно скажешь, где этот мерзавец.
Роберт Клиффорд с отчаянием глядел на короля. Ему вовсе не хотелось умирать, но к этому он был готов, как и всякий, избравший войну своим ремеслом. Понятное дело, смерть в бою представлялась ему куда предпочтительней, нежели те перспективы, которые нынче сулил ему король. Но из верности сюзерену он бы, возможно, пошел и на это.
Когда б не одно маленькое «но». В силу ли врожденных качеств или же из-за «дурного воспитания» Роберт Клиффорд был человеком не только храбрым, но и честным. Он искренне считал благом для Англии видеть королем принца Стефана, а уж никак не слабую женщину, да еще и проведшую столько лет при чужом дворе. Он искренне верил, что, если порождение святотатственного блуда, Матильда, взойдет на английский престол, королевство ждет неминуемая Божья кара.
