Сергей Арсеньев - Пионер Советского Союза (СИ)
А почему?
Да потому что Мюллер, как и я, кстати, считал, что этот бешеный мужчина, безжалостно избивавший женщину, прав.
Да, прав.
Имеет право.
Из его несвязных возгласов мне относительно полную картину происшествия установить удалось. Четырёхлетнего мальчишку Тимофея украли с детской площадки, прямо с горки, где тот катался пока мама в магазин ходила. Мама дура, конечно, кто бы спорил, но мальчишку украли. И произошло это даже и не в Москве, а в городе Липецк, во как! Туда Тимофей с родителями приезжал в марте по какой-то надобности.
Опять остановка поезда. Люди входят в вагон, видят лежащую на полу окровавленную женщину, и тотчас выходят обратно на платформу. Двери закрываются, поезд трогается с места. В окно я вижу, как пожилой мужчина на платформе звонит кому-то по мобильнику. Вызывает милицию?
Бешеный мужчина снова подхватил на руки ребёнка. Плачет. Оба плачут, вернее, и мужчина и ребёнок, только мужчина делает это молча. А ребёнок всё повторяет: «Мама. Агусик ищет маму. Мама. Мама.». Блуждающий взгляд ребёнка остановился на лице мужчины, мальчишка замолчал, перестал плакать, а потом неуверенно сказал: «Папа?».
Дикий рёв, мужчина рвёт себя за ворот рубахи рукой, на пол летят пуговицы. Мальчишка сидит на скамейке, а его отец вернулся к принёсшей того женщине. Да что там бить-то уже? И так это практически кусок мяса теперь, никак на побои не реагирующий. Да жива ли она вообще? Не уверен.
Ленка вцепилась в меня левой рукой. Кажется, ей страшно. Киселёв, сидящий прямо рядом с маленьким Тёмой, наблюдает всю эту картину огромными глазами. Он уже и забыл, что ему надо прятать ото всех свой огромный фингал. А может и не нужно, людям в вагоне явно не до него, когда такие дела творятся.
Закон и справедливость. Справедливость и закон. По закону, избивший (до смерти?) женщину мужчина должен сесть, и надолго. А по справедливости? Кто возьмётся судить его? Я бы не смог. Он виновен? Или виновен не он?
Чёрт.
Три минуты спустя наш электрический поезд снова мягко тронулся от очередной платформы. Убивший (?) женщину плачущий мужчина, бережно прижимая к своей груди ребёнка, вышел из вагона. Лотар и Мюллер о чём-то неслышно переговаривались между собой. Киселёв совершенно забыл об «украшении» на своём лице, а Ленка всё так же крепко держало меня за руку (что мне было весьма приятно).
И когда поезд уже поехал, в открытое окошко я ещё успел услышать отчаянный детский крик: «Агусик нашёл маму!!!».
Глава 29
— …довели страну до ручки, до последнего края! Кто наверху, у власти? Либо полные тряпки и бездарности, либо предатели, смотрящие в рот заграничным хозяевам, либо временщики, которых волнует срочное и немедленное набивание собственных карманов, а дальше хоть трава не расти. Государственная Дума занимается чёрти чем. Какие-то партии-шмартии переливают из пустого в порожнее и старательно обмазывают грязью друг друга. Хотя народ, народ-то видит, что за редкими исключениями они там все полное дерьмо, в Думе этой. А кто в эту Думу пролез? Они народ представляют разве? Вообще мутные типы какие-то в основном, места в Думе себе просто купившие.
— Купившие?
— Конечно, купившие. Ведь всё продаётся, всё. Суды продажны полностью. «Закон что дышло, как повернул — так и вышло». Эти, в Думе, нарисовали под себя таких законов, чтобы их невероятно широко толковать можно было, а потом по этим законам и живут припеваючи. Да, закон в стране, вроде бы, есть, только вот помощи от него простому человеку вовек не дождаться. Знаешь, на что закон тот похож? Он похож на древнего могучего богатыря, который спит в глубокой-глубокой пещере. И обычный человек до него ни в жизнь не докричится, не разбудит. А вот депутат или генерал или министр — те да, те волшебные заклинания знают, которыми этого богатыря разбудить можно, позвать на помощь, когда это именно им нужно. И при этом внешне, внешне всё вроде бы как хорошо, благополучно.
— Так ли уж и хорошо?
— В столице в основном нормально, хотя по стране если в целом брать — то развал и разруха. А в столице ничего так. Воры, народ ограбившие, друг к другу в гости ездят, нарядами своих купленных актрисулек хвастаться, жрут в три пуза, по курортам шастают. Война если и идёт, то где-то там, далеко. В столице ведь не стреляют на улицах. Беспризорных ребят кучи — так что ж с того? Потом решим как-нибудь проблему с ними. Когда-нибудь, не сейчас. А если кто открыто недовольство выражает, так ведь полиция есть на то. Их, недовольных, немного, сосем немного. Их же пересажать всех можно вполне.
— Но не пересажали.
— Не пересажали. Лен, у нас ведь много ещё тех, кто своими глазами видел всё это. Ты походи по двору, поспрашивай стариков, они правду тебе расскажут. Как в Феврале полыхнуло всё в один миг, когда народ реально озверел. Как сотни тысяч людей, что ещё вчера мирно ходили на работу, вдруг вышли на улицы и сказали: «Хватит! Долой!». И всё рухнуло. Сразу, в один миг. Потому что власти народ уже не верил абсолютно, совсем не верил. Заврались они полностью. И первым, конечно, Николашку пинком под зад с трона!
— Саш, но ведь Николай — он же хороший человек был, я читала много про него, — говорит Ленка, всё так же неотрывно смотря в окно вагона на встающее над небом солнце. — За что его убили-то?
— Хороши? Да ну?
Наш царь — Мукден, наш царь — Цусима,
Наш царь — кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму — темно.
Наш царь — убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, — час расплаты ждет.
Кто начал царствовать — Ходынкой,
Тот кончит — встав на эшафот.
— Слышала такое? Это о нём.
— А у нас его церковь канонизировала.
— Знаю. Козлы в рясах. И потом, Лен, даже если бы ты была права, всё равно убили не хорошего человека Николая Александровича Романова, а убили последнего русского императора Николая II. И каким он был в жизни человеком — неважно. Убивали не человека, а императора.
— По-твоему, это справедливо?
— Да. Это издержки профессии, у царя работа такая опасная. Корону вообще обычно снимают вместе с головой. Абсолютная монархия. Бесконечная власть подразумевает и бесконечную ответственность.
— А его дети?
— Наследники.
— Даже девчонки?
— У нас были императрицы-женщины, напомнить? Нет, правильно их всех убили.
— Всё равно жалко их.
— Жалко у пчёлки. Нечего этих кровососов поганых жалеть. Вот простых людей, которых в Гражданскую просто тьма погибла, вот тех жалко. Даже белых, если честно?
— Белых?
— Белых. Ну, я рядовых бойцов в виду имею, не Деникина с Корниловым, конечно, и не помещиков толстопузых. Которые настоящие угнетатели, которые помещики и капиталисты, так те мигом по Парижам да по Лондонам порскнули, воевали-то не они. Воевали за белых простые люди… А простые, рядовые бойцы, они все обмануты были. И тоже за Родину воевали, пока не поняли, на чьей стороне правда. Вон, того же Верещагина взять. Вот такие, как он, как раз в штыковые атаки и ходили. У нас потому и война такая напряжённая была, что мы сами с собой воевали. Верещагин воевал против Сухова, Сухов против Верещагина, но при этом оба они — за Родину. Оба, одновременно. А не как у вас.
— Чего у нас?
— Я про вашу клоунскую революцию 91-го года говорю. Я про неё ещё в самый первый день прочитал, так интересно было. И потом ещё читал много. Я, Лен, сейчас про август 91-го, наверное, больше знаю, чем про октябрь 17-го. Всё же, что ни говори, но в Интернете искать и читать куда как удобнее, чем в учебнике или просто в какой бумажной книжке.
— У нас в 91-м гражданская война зато не случилась.
— Так и я про то. А почему не случилось гражданской войны?
— Эээ… Люди поумнели?
— Угу, а у нас все дураки были и прямо всю жизнь до этого мечтали соседей перерезать.
— А почему тогда?
— Да у вас просто правых не было, вот почему, с обеих сторон воры и предатели, Кривда против Кривды, вот Народ ни одну из сторон и не поддержал, некого поддерживать просто было. С точки зрения масс вся эта возня в Москве была чем-то вроде борьбы двух мокриц в стеклянной банке. С одной стороны неслось:
Упала шляпа, упала на пол.
А с другой стороны, от их врагов, что-то вроде:
Жениха хотела, вот и залетела, ла-ла!
Ну. Какие знамёна, такие и бойцы. А вот если бы в 91-м кто-то громко, на всю страну, заорал:
Врагам на Русь не хаживать,
Полков на Русь не важивать!
Путей на Русь не видывать,
Полей Руси не таптывать.
Вставайте, люди русские,
На славный бой, на смертный бой.
Вставайте, люди вольные,
За нашу землю честную!
Да, вот так, громко. И что бы было с ними, с предателями? Да эту всю поносную ельцинско-горбачёвскую гнусь мигом как ветром сдуло бы. Только вот не встал никто, не сказал. И Народ промолчал. Одна мокрица задавила другую мокрицу — вот горе-то! Правда, потом оказалось, что победившая мокрица была куда как хуже и гаже проигравшей, но так ведь это всё уже сильно потом выяснилось.