Валерий Елманов - Красные курганы
Затем старый киевский князь спохватился, скользнул по сторонам глазами – не видел ли кто, как он тут бормочет себе под нос. Вроде бы нет. Вот и славно. А что там еще Котян говорит? Так-так, совсем интересно.
– Ясы[132] – народ воинственный. Они в бою упертые. Если уж и они не осилили этих монголов, то тут лишь дурень голову не почешет, – говорил половецкий хан.
– А слыхал я, будто Константин Рязанский посылал воев под свой малый град, прозываемый Азовом. Их почему не позвали? – спросил его сочувственно Удатный.
– Помощь русичей сам ясский хан отверг. Возгордился Аслан, – развел руками Котян.
– Ты-то сам почему ясам не подсобил? – это уже Владимир Рюрикович.
– Мои становища от ясов далече. К ним Данила Кобякович ближе. Они туда и пришли. Да и слабоваты мы с Юрием Кончаковичем нынче силушкой. От Рясского поля доселе не оправились, – честно ответил половец. – Опять же думали, что и без нас ясы монголов повоюют, а они осилили да зорить все принялись. К тому же весна только-только в степи пришла, лошади отощавшие.
– А сами монголы как? У них ведь тоже лошади отощавшие, – поинтересовался молодой Ростислав.
– Они такую дрянь едят, которую наши есть не станут, – пояснил Котян.
Хан говорил не всю правду, хотя и не лгал. Ну, почти не лгал. Он просто не упомянул о слухах, дошедших до него из разбитой орды Данилы Кобяковича, которые могли показать в очень невыгодном свете это лукавое кочевое племя. Например, о поведении шурина рязанского князя.
Упреждал ведь его зятек русский, ох упреждал. Тысяцкий Стоян, специально отозванный по такому случаю из нового волжского града, прозванного Нижним Новгородом, и направленный под Азов, не только вручил, но и самолично зачитал Кобяковичу вслух грамотку от рязанского князя. А в ней все было сказано подробно.
И говорилось там не только о том, как в самом скором времени через горы перейдет жестокое безбожное племя, кое немедля всей своей мощью ударит по ясам. В ней было и предсказание о том, как тайно, ночью в половецкий стан придут татарские послы и станут уговаривать Данилу Кобяковича откачнуться от ясов. Взамен же они будут сулить множество дорогих подарков. Но верить им нельзя, ибо едва они побьют ясов, как тут же примутся за половцев. И даденное отберут, и чужое, половецкое заодно прихватят. Тут-то Даниле Кобяковичу и смерть придет.
Но главное говорилось в конце грамотки. Сказано там было, что, всей душой болея за своего шурина, князь Константин уговорил могучего шамана, который все это ему предсказал, постараться изменить грядущее. Долго он и его помощники бегали с колотушками, долго стучали в бубен, а у самого толстого из них от натуги даже пошла изо рта кровавая пена, но они сумели кое-что изменить.
Теперь дело только за самим половецким ханом. Если он не поддастся льстивым уговорам послов этого племени, то не произойдет страшная беда, не будет ужасного погрома, да и сам Данила Кобякович останется в живых.
А спустя полгода, по осени, так и произошло. Долго уговаривал хана посол, долго беседовал с ним в юрте. А на рассвете монгол вышел из нее, поднял руки и взмолился, чтобы великое небо услышало его и покарало того, кто кривил душой. Если посол лгал – то его самого, а если он правду сказал – тогда упрямого хана, не желающего прислушаться к голосу разума. Ему же, как послу, главное, чтоб не случилось великого кровопролития между братскими народами. И ушел в свой стан.
А когда солнце оторвало от земли свой нижний край, хан Данила Кобякович уже ничего не мог сказать своим воинам. Вместо этого он беспомощно лежал на кошме и пускал кровавые пузыри, а к вечеру умер. Но оплакивать владыку всех лукоморских половцев было некогда. Надо было немедленно принимать решение.
На сей раз на совет собрались сразу семеро родичей. Вначале их было только шесть, поэтому пришлось приглашать совсем молодого Бачмана, старшего сына Данилы Кобяковича, которому стукнуло только пятнадцать. Семь – число хорошее, священное, семерым верное решение непременно придет на ум.
– Все слышали, как монгольский посол призвал проклятие неба. Получается, что он говорил правду, желая уберечь от кровопролития наш народ. Не прислушался к нему наш старший брат, заупрямился, вот и покарало его небо. Нам же надо поступить поумнее, взять татарские подарки и согласиться отойти от ясов. Что нам они? У нас другие дороги в степи, иные пастбища, – сказал самый старший из братьев, нареченный в честь отца Кобяком.
Сидел он перед всеми на почетном месте хана Данилы, слова цедил степенно, неспешно, потому как теперь пришел его черед править. И была в его речах старая степная мудрость: не встревай, если тебя не трогают. Правда, от нее слегка припахивало подлостью, но тут уж ничего не поделаешь – мудрость не всегда благоухает.
Остальные Кобяковичи, недолго думая, согласились со старшим братом. И впрямь, по всему выходило, что лучше тихонько свернуть шатры и уйти, тем более что за это обещают хорошо заплатить.
Заупрямился лишь один Бачман. Ему бы и вовсе не дали слова – молод еще, но он был сын хана Данилы, а потому из уважения к покойному дозволили высказаться, хотя и чувствовали, что мальчишка разумного не скажет. Так оно и вышло.
Бачман говорил горячо, махая руками, и даже задел и чуть не расплескал соседскую чашу с кумысом. Хорошо, что пенного напитка в ней оставалось на донышке, потому что разлить кумыс по кошме – дурная примета. Сопляк еще не был учен старым степным премудростям, а потому долго кричал о чести и слове, которое хан дал ясам. Вдобавок же напомнил и про грамотку князя Константина, спросив, а не получится ли так, как в ней написано.
Кобяк Кобякович резонно заметил, что у рязанского князя плохие шаманы. В грамотке было сказано, что если Данила Кобякович откажется от щедрых посулов, то останется жив.
– Мой брат отказался, но где он теперь?! – воскликнул новый хан и заключил: – Выходит, там написана ложь и верить ей нельзя. А что до слова, данного ясам, так ведь нет в живых того, кто его давал. Ныне нужно новое слово, и почему оно обязательно должно быть похоже на старое…
Бачман бы еще долго спорил, но кто бы ему позволил препираться, когда все остальные уже все решили. Из ханского шатра юнец выходил злой и мрачный. Видно было, что речи дяди его не убедили.
Когда половцы ушли, татары сразу получили над ясами перевес. К тому же ушла половецкая орда подло, ночью, чтоб не смотреть в глаза недавним союзникам, и о том, что их левое крыло осталось совсем оголенным, ясы узнали лишь тогда, когда татары ударили им во фланг.
Хан Аслан дрался хорошо, да и его воины тоже ни в чем не уступали своему предводителю, но есть такая поговорка: «Сила силу ломит». Это значит, что как бы храбро ни сражалось твое войско, но если у противника оно намного сильней, то верх все равно останется за ним. Так случилось и здесь.
И ясам оставалось надеяться только на быстроту своих коней.
Вот обо всем этом Котян и умолчал. О другом же, относительно русичей, он и вовсе ничего не знал.
Мудрый старый тысяцкий Стоян не зря пользовался таким доверием у рязанского князя. Он и теперь поступил умно, уже в первый свой визит заведя себе друзей среди знатных ясов. Правда, разговора с самим Асланханом не получилось. Уж больно надменно вел он себя, решив объединить племена в одно целое и возродить былую славу. Тем не менее польза от этого визита была. Когда после надменного отказа Асланхана Стоян возвращался обратно, он успел внимательно осмотреть и оценить все окрестности, заранее прикидывая, где, что да как. И куда отступать, если возникнет нужда, и где насмерть стоять, потому что дальше бежать будет только хуже.
О появлении монголов Асланхан его тоже не предупредил, посчитав ненужным. Ну что может поделать лишняя тысяча воинов, а добычей, в случае победы, делиться с ними все равно придется. Зато знакомцы из ясов, рассуждавшие более трезво, посчитали иначе и гонцов к русскому тысяцкому отправили.
Как Стоян ни торопился, к самой сече не успел, а встретившись наутро с возращавшимися в родные степи половецкими воинами хана Данилы Кобяковича, понял, что все уже предрешено и, вместо того чтобы спешить к месту заведомо проигранной битвы, лучше поступить похитрее, к тому же облюбованный для обороны участок находился совсем недалеко. К нему же примкнули две сотни половцев, которым больше пришлась по душе не трусливая мудрость Кобяка Кобяковича, от которой явственно припахивало подлостью, а слова Бачмана…
Для подготовки к обороне времени у Стояна было впритык, но он уложился.
Поражение сильно отличается от разгрома. Первое для человека вроде малой простуды, которую можно перетерпеть на ногах, да и проходит она быстро. Последнее – тяжкая болезнь, и даже когда ты встанешь на ноги, все равно будешь уже не тот.
Если бы не Стоян, то ясы потерпели бы не поражение, а самый настоящий разгром. Монголы буквльно «висели» на их спинах, но едва Аслан со своими людьми прошел последнее и самое узкое ущелье, пробираясь к родным аулам, как тут же горловину этого ущелья наглухо перекрыли русичи.
