Спасти СССР. Манифестация II (СИ) - Большаков Валерий Петрович
Мыло… Остаток в тюбике «Шампунь «Крапивный»… Хватило!
Ведра три пролилось на меня, смывая грязь. А смута осталась.
Я вытирался полотенцем и глядел в окошко. Тома натянула пошитые мной джинсы, и, в новенькой блузке-батничке, крутилась на веранде перед старым трюмо.
Зеленые Томины глаза…
Серые глаза Оленьки…
Кузины светло-карие…
И черные глаза Мелкой…
Я запутался.
Глава 14
Вторник, 12 сентября. День
Ленинград, улица 8-я Красноармейская
Уроки закончились, и школа утихла. Обычно, после переменки, в коридорах гуляет шумок – из-за дверей доносятся голоса учителей или же лепет тех несчастных, которых вызвали к доске; хиханьки да хаханьки, множественное движение…
Но прозвенит звонок, последний за день, и классы будто взрываются – толпы гавриков с гаврицами, оглушая мир воинственными криками, радостным смехом, конским топотом, вырываются на свободу. Минует совсем малое время, и слух улавливает лишь стук швабр да звяканье ведер – это дежурные наводят чистоту…
Продленка? Ее почти не слышно. Учительская? Там одна Эльвира задержалась – проверяет тетради. А на нашем этаже…
– Дюха-а! – пронзительно заорал Резник. – Глянь – ровно?
Сёма с ногами забрался на шаткий стул, и прижимал к стене деревянный брусок, длинный и тонкий, оструганный лично учителем труда и ошкуренный нашими «умелыми руками».
– Чуть-чуть на себя… Еще… Стоп!
Паштет сунул отвертку в заранее просверленное отверстие, и покрутил ею, скрипя штукатуркой. Выставил метку.
– Готово! Убирай… Дрель где?
Ара с готовностью подал ему увесистый агрегат с дополнительной ручкой, потертый в школьных ремонтах, а я сноровисто подтянул удлинитель – пару обычных розеток, прикрученных к фанерке. Гибкий провод змеился от древней эбонитовой розетки, невесть когда заляпанной брызгами краски.
Дрель взвыла и злобно завизжала, копотя пылью.
– Всё, всё! – запереживал Акопян. – Там дальше щит из досок!
– А я человек увлекающийся! – ухмыльнулся Паштет, картинно пристраивая электроинструмент на плечо. Крупный, круглолицый, он так и просился на эпичное полотно.
– Твое истинное увлечение ждет тебя! – пропел Сёма, подпуская иезуитскую улыбочку. – И это не Ирочка, а Наждачка! Правда же, романтичное имя?
– Ничего без меня не могут… – добродушно проворчал Андреев, откладывая дрель. – Где тут…
С усилием оторвав полосу наждачного листа, он прошелся им по бруску, сглаживая шероховатости.
– Последний! – пропыхтел он.
– Крайний! – хмыкнул я, пройдясь вдоль стены.
Семь брусков, от пола до потолка. От двери класса начальной военной подготовки – до кабинета географии. Свет из окон падает идеально, как раз на будущий стенд. Обошьем его фанерой, закрасим, пристроим застекленные витрины, а внутрь – пробитые каски, останки винтовок и пулеметов, пугающие тушки мин…
Маленький музей получится, зато емкий! Да и многие ли зайдут в отдельное помещение, если бы даже и нашлось такое в школе? А тут поневоле будут мимо проходить – и зацепится взгляд, пройдет по коже холодок, сожмет юное сердечко давняя тоска…
– Дюх! – воззвал Паштет, оглаживая ладонью брусок. – Знаешь, что Ирка предлагает? Постелить в витринах… как бы бумажный газон! Вроде искусственных цветов на венках! Представляешь? Каска в траве валяется! Или, там, штыки…
– Умно, – заценил я.
– Тогда надо Ярика позвать, мазилки из восьмого «Б»! – вдохновился Резник. – Мы сейчас фанеру приколотим, заолифим, а он пусть раскрасит! Ну, там, стволы сосен распишет… Ёлки… А на самом верху – кусочки голубого!
– А еще можно пару горбылей прибить! – загорелся Армен.
– Дельно, – кивнул я, впадая в благодушие. – Паха, крепи брусок! Ара, поможешь ему. А мы с Сёмой – за фанерой!
Поправляя рабочий халат сурового синего цвета, я вышел на лестницу.
– Дюх! – окликнул Резник, догоняя меня. – Верхонки взял?
– С собой! – гулкий ответ заметался долгим эхом.
Таскать листы дефицитной фанеры – то еще удовольствие, особенно по узким лестничным клеткам…
«Надо, Дюша, надо!»
Прыгая по ступенькам, Сёма поравнялся со мной.
– Слушай… Я, знаешь, что придумал? А если на стенде парочку динамиков спрятать? И на переменах пускать запись – негромко…
– Музыку?
– Да нет! – небрежно отмахнулся Резник. – Такую, знаешь… Как бы фронтовую запись, звукоряд войны! Отдаленная канонада… Пулеметная очередь… Или, там, пуля прозудела, самолет пролетел вдалеке… Главное, чтобы неясно, фоном!
– Годится! – заулыбался я.
А фанера – это такая мелочь…
Там же, позже
Толевые гвозди с широкими шляпками держали фанеру цепко. Я отложил молоток и прижался к стене, оценивая стенд сбоку – никаких вздутий и выпираний, всё гладко.
– А ничего так! – Паштет склонил голову к плечу. – Ровненько.
– Олифу тащить? – деловито спросил Армен.
Задумчиво оглядев желтую фанерную плоскость, едва заметно рассеченную швами, я покачал головой.
– Наверное, не надо. Ярик в этом деле лучше смыслит, вот пусть сам и грунтует…
– Ну да, – оживился Резник, – а то еще напортим!
Отворачиваясь, чтобы скрыть улыбку, я скомандовал:
– Веники в зубы – и вперед!
Работнички заметно повеселели. Ара резво собрал обрезки, мы с Семой подмели опилки, а Пашка смотал провода и подхватил грюкавшую дрель.
– «Стада в хлевах, – продекламировал я, отряхивая руки, – свободны мы до утренней зари!»
Среда, 13 сентября. Вечер
Ленинград, Измайловский проспект
Ярик из восьмого «Б» оказался худой и длинной личностью в очках, венчавших вздернутый нос. На большой перемене он медленно прошелся вдоль стенда, опасливо провел ладонью по гладкой фанере, и даже принюхался к ней. Подумав, юный художник вынес вердикт:
– Олифа нужна! Можно, конечно, и получше грунтовку найти, но и олифа сойдет… Да, и кисти потребуются. И эти… Респираторы! Краски я принесу свои… И еще Витьку с Генкой позову.
– Зови, – улыбнулся я. – Фронт работ обеспечим!
Окончились занятия, и весь творческий коллектив поднялся на третий этаж, гнусаво болтая в «намордниках» респираторов. Ярик первым делом открыл окна и постелил газеты, чтобы не замарать паркет. И пошла художественная самодеятельность!
Поглядев, как ловко троица управляется, как ровно ложится грунтовка, я счел себя четвертым лишним – и с легким сердцем покинул школу.
А дома растерялся даже – сегодня мне выпали часы и часы свободного времени! И куда его девать? Но деятельная натура комсорга живо нашла, к чему приложить руки, и где явить молодой энтузиазм.
Отец задержится на каком-то мероприятии, а мама составит ему компанию. Следовательно, придут домой голодные. Вывод?
Я пошагал в кухню. Отварил картошку в мундирах, а затем, обжигаясь и шипя, раздевал горячие клубни, ибо не нам искать легких путей! Приготовил гарнир, и всё? Не-ет…
Порезав картофель дольками, я уложил его в латку, посолил, поперчил, щедро натер подсохшего сыра, добавил майонезу… Всю эту массу основательно перемешал, и сунул в духовку.
Между делом перехватил изрядный ломтик «Докторской» с хрустящей корочкой чернушки – колбаса и хлеб пахли одинаково притягательно, подкрепляя со «стереоэффектом».
Старательно жуя, я притулился к подоконнику, глядя на дома, на проспект, на проезжающий бортовой «ЗиЛ», что громыхал пустыми бочками – и почти не видел попадавшее в поле зрения.
Затормозилось мое главное дело, то, из-за которого я здесь. Понятия не имею, насколько полно учтены мои пожелания и предупреждения в высших сферах. Накатать еще одно письмо?
