Укрепить престол (СИ) - Старый Денис
На следующий день шведские войска, потеряв убитыми семь сотен человек и еще тысячу раненных, из которых не менее восьми сотен воинов умрет, взяли приступом Верхний замок в Полоцке. К вечеру сдались и защитники Нижнего замка, который оказывался под плотным огнем из Верхнего.
Вот только на Могилев идти Делагарди не спешил. Это был бы серьезный отрыв от своих коммуникаций. Если прекратится снабжение армии, то все будет бесславно закончено. Однако, одвуконь в Ревель были отправлены вестовые с сообщениями для короля. Скоро корабль донесет до короля новости о взятии Витебска и Полоцка. Свою миссию Якоб Пунтусс знает и делает, что нужно качественно, и не от него зависело то, что русские города стали враждебны шведам и оттуда будут выселены те, кто ранее поддерживал шведского короля.
*……………*……………*
Могилев
30 июня 1607 года
Юрий Дмитриевич Хворостинин въезжал в Могилев. Чинно, горделиво, одетый в лучший свой доспех, скорее тот, что более остальных сверкал на солнце. Это был юшман, что еще славный великий предок иногда одевал в бою.
Отец нынешнего воеводы, Дмитрий Иванович Хворостинин, был гениальным военачальником, и Юрию Дмитриевичу было сложно жить в его тени. Жажда венных побед, стремление быть таким, как отец — вот главное, чем жил Хворостинин-сын. И пусть отец, ранее бывший отнюдь не в числе знатнейших людей державы, своими славными делами сильно продвинул род в местничестве, Юрию все еще не хватало знатности, чтобы участвовать в распределении важных военных постов. И сейчас свой шанс Юрий Дмитриевич не собирался упускать.
Пока у Юрия Дмитриевича не было возможности проявить себя, как полководец. Он оставался в тени Михаила Скопина-Шуйского. И вот Хворостинин получает назначение быть первым воеводой и, казалось, радость и возможность. Вместе с тем, у Хворостинина-сына была некоторая горечь от того, что он не брал большой литовский город Могилев силой своего оружия, не повел в лихую атаку русские полки, что сметали бы со своего пути любого супостата. Могилев был взят подлостью, ну или хитростью.
В городе уже зрел мятеж. Сплошь православное население, если убрать за скобки иудеев, крайне негативно относилось к униатству, считая Брестскую церковную унию предательством веры. А тут еще и обещание от русских войск, что никто грабить купцов не будет, если город станет русским. Могилевчанам не объяснили, что еще далеко не факт, что город войдет в состав русского государства, да и сами горожане не просчитали последствий от такого события.
В Российской империи не было городов с самоуправлением и, уж тем более, по немецкому праву. Да и с кем торговать могилевским купцам, если они станут подданными русского государя? Можно осваивать большой, но только формирующийся российский рынок, однако, тогда теряются уже наработанные торгово-экономические связи. Так что не все было просто… но это потом, а пока Могилев стал, пусть и временно, но русским, православным, городом [симпатизирующие России в городе могли быть, к примеру, в РИ религиозные противоречия в Могилеве вылились в восстание против униатского епископа Исофата Кунцевича].
План по вторжению в пределы Речи Посполитой был рожден в голове воеводы Скопина-Шуйского, но и Юрий Дмитриевич то же внес свою лепту в планировании. Так, было принято решение не идти по более протоптанной дороге на Оршу, Шклов. Русские полки выдвинулись на Мстиславль и далее сразу на Могилев. Такое решение было оправдано еще и действиями шведов. Врага так же нужно было смущать нелинейными шагами.
Тот факт, что выдвижение русских полков было налажено исключительно на повозках и верхом на конях — сильное подспорье для быстрого передвижения и возможности для маневрирования. Вот только данный подход сильно ограничивал численность русских войск, но уже шли следом три стрелецких полка и еще два полка городовых казаков, а вместе с ними и артиллерия. И вот это уже была сила для данного региона, когда основные войска Сигизмунда находятся в России.
Воеводе Хворостинину выделили дом могилевского бургомистра, который бежал из города. Вообще, Юрий Дмитриевич не препятствовал бегству могилевчан, лишь только приказал смотреть, чтобы поклажи у беглецов не было слишком много. Особо хорошо одетых мещан проверяли и на вынос драгоценностей. Уже собрано немало ценностей и Хворостинин вернется из похода вполне небедным человеком, хотя и до того не бедствовал.
— Воевода, к тебе человек! Рвется, говорит, что важное есть для тебя! — слуга развел руками.
— Ну, давай его! — Хворостинин напрягся.
Через пару минут перед воеводой стоял молодой мужчина с дерзким видом, словно великовельможный пан. Однако, Юрий Дмитриевич уже научился распознавать по польско-литовской одежде социальный статус человека. И этот был явно из мещан, но точно не бедствующих. Торговец или успешный ремесленник.
— Дозволь, пан воевода сказать тебе! — обратился мужчина лет двадцати пяти, со светлыми волосами и выразительными голубыми глазами.
— Кто таков и в чем твое дело? — отрешенного спрашивал Хворостинин, быстро теряя интерес к мещанину.
Ну что он может такого сказать? Насколько подорожал овес, или где какой купец хранит свои неучтенные товары? Для Юрия Дмитриевича было главным — война и интересовало только то, что может касаться военных действий.
— Я печатник! Токмо отец мой не пускает в Киев, кабы открыть свою друкарню… печатный стан. Возьми меня! Слышал я, что в Москве нужно зело много печатников, но такого, как я не наедешь! Сам пойду, может и не примет государь, али его дьяки, а с тобой выслушают, — с вызовом, словно величайший печатник всех времен и народов, говорил молодой мужчина.
— Ты кто? — с раздражением спросил Хворостинин.
— Так я Соболь, Спиридон Миронович! — ответил мещанин так, как будто его имя должно быть узнаваемым даже воеводе [С. М. Соболь — педагог, книгопечатник, литератор, живший в Могилеве, после в Киеве, где возглавлял Братскую школу, впервые применил гравюру на меди].
Хворостинин мог стать, да и становился, видным военачальником, но к административной деятельности этот человек оставался малопригодным. Не любил он писать, или читать, решать хозяйственные вопросы. И то, что перед ним специалист, которого ищет сам государь, догадался далеко не сразу. Да и сказывалась накопленная усталость.
— Поди прочь! — выкрикнул Хворостинин, посчитав, что зря тратит время.
— Добре, воевода! Хотел я выторговать знаниями своими о польских войсках твою благосклонность и обещание, что мне в Москве дадут типографию, да учеников набрать, — с хитрым прищуром сказал Спиридон и медленно, давая возможности воеводе опомниться, стал пятиться к дверям.
— Говори, что знаешь о польском войске! Или на дыбу тебя? — потребовал воевода.
— Воевода! — в помещение, где раньше собиралась могилевская лава [суд], или был кабинет бургомистра, а сейчас расположился русский воевода, вбежал Филипп Иванович Пашков по прозвищу Истома.
— Да что же такое? — взбеленился Хворостинин. — Истома, ты чего врываешься?
— Воевода, в Могилеве бунт! Побили людей, что нам открыли ворота города! — не стушевался Пашков, сообщая главное.
— Вот, а у меня тут важный разговор! — ерничал Хворостинин. — Печатник, значит, Соболь! Лучше бы пару других соболей мне принесли, чем время на тебя тратить.
Продолжая разговаривать, Юрий Дмитриевич уже одевал свои доспехи.
— Так то добре! Тебе воевода за печатника государь обылабзает в уста… погодь! Ты Соболь? Сын Мирона Соболя? — Пашков прищурился, будто силясь что-то особенное рассмотреть в посетителе воеводы.
— Да! Я об том и говорил — мой отец бургомистр и он послал меня к вам, кабы сказать, что у города уже стоят три тысячи шляхты. И отец просит решить все так, кабы город не пострадал. Ни пожаров, ни погромов, ни грабежей быть не может, — говорил Спиридон, а Хворостинин схватился за голову, показывая, что он запутался и устал. — А те, кто напал на людей в городе, так то рота гайдуков, они были в гарнизоне ранее и отчего-то не вышли, да и вы их не полонили!
