Владимир Перемолотов - Звездолет «Иосиф Сталин»
Летчик представил всею ту массу «лишних» людей и содрогнулся. Размах мыслей у миллионера был воистину миллионерский.
– И что с ними станет?
– Сберегая жизненное пространство Земли, «мозги» вряд ли уничтожат «желудки». Я думаю, что гении ближайшего будущего придумают какой-нибудь гуманный выход… Например мистер Годдарт построит побольше своих ракет и отправит всех этих непутевых обживать соседние планеты. Может быть, хоть там из них чего-нибудь и выйдет!
Великий летчик облегченно засмеялся. Все-таки это оказалось шуткой…
– Вы, однако, оказывается, весельчак, мистер Вандербильт!
– Это верно… Поездка доставила мне истинное удовольствие… А что, позвольте спросить так веселит вас? Может быть за ту неделю, что меня не было, вы установили еще один рекорд?
Линдберг, продолжая улыбаться, кивнул.
– И какой же?
Знаменитый летчик достал из кармана сложенную вдвое бумажку и тряхнул ей.
– Я установил. Точнее прямо сейчас установлю рекорд по передаче хороших новостей.
– Англичане! – ахнул миллионер, отставляя в сторону всю фантастику и забывая о ракетах.
– Нет, мсье. Французы!
Авиатор развернул бланк телеграммы.
– Петен на свой страх и риск дал санкцию на использование аппарата мсье Лауни.
Миллионер привстал.
– И? Говорите! Говорите быстрее!
– Могу только сказать, что они его использовали.
Он развел руки в стороны.
– К сожалению фотографий нет. Французский аппарат слабее нашего и сам Арарат скорее всего уцелел, но они обрабатывали склоны не менее двух минут!
– Когда?
– Два дня назад.
От переполнивших его чувств миллионер подошел к кабинетному роялю и сыграл первые такты «Марсельезы».
– А не выпить ли нам по этому поводу, мсье Чарльз? По-моему повод есть!
– С удовольствием, – засмеялся Линдберг. – Вы прямо расцвели!
– Шампанского! – крикнул миллионер и его голос, улетевший анфиладой комнат, через мгновение вернулся камердинером и бутылкой «Вдовы Клико».
Когда благородная пена престала стрелять пузырьками, миллионер поднял свой бокал и воодушевленно произнес:
– Я хочу выпить это вино не за французов. И даже не за вас, хотя вы, Чарльз, без сомнения, заслуживаете отдельного тоста. Но хочу поднять бокал за вашу новость. Как ничто другое она говорит мне о том, что большевизм обречён!
С легким звоном его бокал коснулся бокала в руках знаменитого авиатора.
– Если б вы знали, Чарльз, какое радостное чувство вздымается в моей груди, глядя на это единство наций! Французы, американцы, англичане! Все встали плечом к плечу! Это поток! Это лавина, которая сметет большевизм на свалку истории!
– В таком случае нужно пить за вас, мистер Вандербильт, – в свою очередь, касаясь тонкого стекла, возразил Линдберг. – Это ваша заслуга. Вы первым увидели опасность и ударили в колокол… Точнее как тот ангел из библии. Вы первым вострубили. Если б не вы…
– Если б не мы, Чарльз, если б не мы…
Вандербильт стал серьезным.
– А что большевики?
– Молчат.
– А турки?
Задав вопрос, он тут же перебил сам себя.
– Впрочем, кого интересует их мнение…
– Турки тоже молчат.
– То есть, как мы и предполагали, цивилизованный мир ничего не заметил?
– Пожалуй, что так.
Год 1930. Март
Турецкая республика. Армянское нагорье
…День с самого утра у Федосея не задался.
Сперва всю ночь снилась всякая дрянь, попы какие-то с паникадилами, Крестный ход, а утром, когда похохатывя и бредом своим с товарищами делился и брился хорошо отточенной золингеновской бритвой, рука дрогнула – порезался. Никогда такого не случалось, а тут – на тебе!
Минут десять, под шутки товарищей, пытался поаккуратнее, чтоб на раненного при исполнении интернационального долга не походить, заклеить порез пластырем, но тут сыграли тревогу и время полетело словно вода из шланга. Бегом, бегом, веселыми брызгами.
Гимнастерку на плечи, шлем на голову, реглан, очки-консервы, наган в мягкой кожаной кобуре у бедра – и бегом к самолету. Там прыжок на крыло, а оттуда ни на миг не задерживаясь и не теряя движения – в кабину истребителя. Щелчок закрывающегося фонаря над головой и – вперед, в бой!
Схлестнуться пришлось с теми же британскими бипланами. После пяти дней боёв они стали куда осторожнее и одиночного героизма уже не проявляли – наваливались плотной кучей и клевали, клевали… Новая тактика давала эффект – пять аэропланов красные уже потеряли. Правда, счет в целом складывался в нашу пользу с леденящим душу британцев перевесом. Только вместо того, чтоб остудить горячие головы, это, похоже, только больше подстегивало чьё-то желание прорваться в район строительства спецобъекта.
У самого Федосея на счету было уже два британца. И сегодня он сходу, с налета сбил третьего.
Только радость победы оказалась не долгой.
Через плотную подушку парашюта Федосей почувствовал, как задрожала только что послушная машина, и стрекот мотора заглушил веселый треск разрываемого свинцом дерева.
Уводя аэроплан с линии огня, обернулся. Вражеский биплан, сверкая вспышками выстрелов, рвался за ним. Сквозь прозрачный круг вращающегося винта виднелся похожий на хищное насекомое пилот.
Малюков в бессильной злобе погрозил кулаком, но тут стекло фонаря впереди разлетелось осколками, ветер хлестнул по лицу, и стало вовсе не до того. Серый дым за спиной обернулся оранжевым языком пламени.
Не испытывая судьбу, сбитый летчик вывалился из самолета.
Места в небе хватило всем – совсем рядом крутились свои и чужие, поливая друг друга свинцом. Переживая за своих Федосей завертелся в стропах, отличая одних от других. Мало наших! Мало!
Две авиаматки это восемь самолетов, а у них на каждой платформе штук по двадцать, не меньше. И верткие все, как блохи… У бипланов со скоростью похуже, зато маневренность! Правда, у нас вооружение…
Двенадцатимиллиметровая пуля это уже не пуля даже – почти снаряд. Такая сквозь слона пройдет– не застрянет.
Не отводя глаз от неба начал дергать стропы, стараясь отплыть подальше от места схватки, но не успел. Не повезло. Над головой протяжно треснуло, и по-змеиному извиваясь оттуда, упало несколько строп. Федосей ошалело повернулся на звук. Там полоскал белый купол, в который на глазах расширяющимся клином острым клином входило голубое небо. Небесный шелк вот-вот готов был свернуться в тряпку и уронить летчика на землю.
Что и случилось.
Купол скомкался, и словно устав держать живую тяжесть пилота, полетел вниз.
Радость свободного полета не успела коснуться Малюкова, как ноги врезались во что-то твердое. Федосей охнул от боли. Вполне могло оказаться, что это была крупнокалиберная пуля, но тут же его приложило спиной обо что-то размером побольше пули и куда как более твердое, чем облако. Не соображая, что происходит, он машинально попробовал зацепиться и встать, но сверху обрушился парашют. Малюкова перевернуло, покатило по каким-то ребрам и снова бросило в бездну. Желудок наполнившийся холодным воздухом, рванулся к горлу, но тут Федосея дернуло еще раз и все кончилось.
Он висел еще не вполне уверенный, что остановился. Несколько секунд приходил в себя тупо, без мыслей глядя перед собой. Все случилось настолько быстро – огонь за спиной, прыжок, хлопок парашюта над головой, шальные пули, перебившие стропы купола, боль от удара, потом снова падение в бездну и резкий рывок, остановивший полет вниз и далекая земля под ногами, что он понял только одно – он жив и висит, прицепившись к чужому дирижаблю.
Подняв очки на лоб он посмотрел вниз. Под ногами, не дальше чем в трех-четырех верстах, плыла каменистая турецкая земля. Ужас того, что уже случилось, сменился в Федосее ужасом того, что еще только могло произойти. Он висел под нижней палубой вражеского дирижабля и любой из тех, кто увидит его сейчас, может легко отправить к земле, просто отцепив парашют. Несколько мгновений он ждал торопливых шагов над головой и тревожно-радостного крика, но кроме моторного и пулеметного треска ничего не слышал.
Обошлось…
Красвоенлет, пересиливая страх многокилометровой бездны под ногами, расстегнул парашютный замок, подтянулся и, перехватывая замерзшими пальцами стропы, пополз вверх. Ветер трепал над головой белый лоскут парашютного шёлка, стропы в ладонях гудели, словно струны гигантской мандолины, перекрывая рев моторов, а он лез, стараясь не думать, что раньше закончится – его силы или терпение невесть за что зацепившегося парашюта. В голове назойливо болталась мысль, что где-то там, над головой, с неслышным за гулом ветра и ревом моторов с тихим треском расползается такой тонкий, такой невесомый парашютный шелк.
Рывок, еще рывок. Палуба нависла, словно поверхность моря и Федосей, резким движением вскинув голову, вынырнул из-под неё, перекатился и встал на дрожащие ноги.
