Майкл Чабон - Союз еврейских полисменов
К удивлению Ландсмана этот тип не шествует гордо за толстым гольф-клубным брюхом. Для брюха слишком соплив, широкоплечести и бочкогрудости еще не изжил. Фигуру обтягивает костюм гребенной шерсти по белой рубашке при монолитном лазоревом галстуке с зерненой поверхностью. Шея в бритвенных царапинах и шишках, между которыми торчат невыбритые островки. Выпирающий кадык намекает на безграничную серьезность и искренность. К лацкану прилипла стилизованная рыбка желтого металла.
– Если не возражаете, присядем здесь на минутку с вами и вашим начальником?
– О'кей. Но я бы лучше постоял.
– Как пожелаете. Может, все же впустите в помещение?
Ландсман отступает в сторону, пропускает гостя дорогого. Спэйд закрывает дверь.
– Детектив Ландсман, я имею основания полагать, что вы проводите несанкционированные расследования с превышением полномочий, к тому же будучи отстраненным…
– С сохранением содержания, – подсказывает Ландсман.
– Вы нарушаете все действующие правила. При содействии детектива Шемеца, тоже несанкционированном. Не удивлюсь, инспектор Гельбфиш, если окажется, что вы попустительствуете или даже содействуете им в этом волюнтаризме.
– О, нет-нет, – протестует Ландсман. – От нее помощи не дождешься. Палки в колеса, кнопки в задницу, никакой помощи.
– Я только что звонила в офис федерального прокурора.
– Неужели?
– Возможно, они сами займутся этим делом.
– Что вы говорите?
– Случай вне моей юрисдикции. Возможно, жители округа замышляют противозаконные действия за границами государства.
– Гм. За границами. Угроза! Вон из города!
Взгляд Бины охладевает, глаза заполняются не то свинцом, не то ледяной слякотью.
– Я хочу найти человека по имени Альтер Литвак, – как будто через силу произносит она. – Проверить, имеет ли он отношение к этим действиям. А также к убийству Менделя Шпильмана.
– Угу, – кивает Спэйд дружелюбно, несколько рассеянно, как будто пытаясь уделить частицу внимания несущественным моментам чужой жизни, увлеченно роясь в Интернете собственных мыслей. – Прелестно, мадам, но с моей позиции… Как это у вас называется: такой человек, который сидит с трупом, если труп еврей?
– Это называется шомер, – говорит Бина.
– Угу. С моей позиции местного шомера я обязан заявить: нет. Вам следует оставить в покое эту тему и мистера Литвака.
Бина отвечает не сразу. Усталость постепенно овладевает всем ее организмом, всем телом.
– Вы тоже в это замешаны, Спэйд?
– Я лично? Нет, мэм. Команда наблюдателей тоже нет. Комиссия по Реверсии – ни в коем случае. По правде говоря, я об этом не слишком много знаю. А о том, что знаю, обязан помалкивать. У, меня свой круг обязанностей, весьма ограниченный. И не выходя за рамки этого круга, могу сказать, при всем моем уважении, что вы растратили значительную часть своих ресурсов.
– Это мои ресурсы, мистер Спэйд. В течение двух месяцев я могу допрашивать тех свидетелей, которых сочту нужным допросить, имею право арестовать того, кого считаю нужным арестовать.
– Только в случае согласия прокуратуры. Звонок.
– А вот и прокуратура, – соображает Ландсман. Бина снимает трубку.
– Привет, Кэти. – Она молча слушает, покачивая головой. – Понимаю. – Голос ее ровен, без следов эмоций.
Трубка вернулась на аппарат. Бина сухо улыбается, склоняет голову, признавая полное поражение. Ландсман чувствует, что она старается на него не смотреть, ибо, если глаза их встретятся, она, чего доброго, разрыдается.
– А я так мило все устроила, – сокрушается Бина.
– И этот интерьер, надо признать, – льстит Ландсман. – Бездна вкуса! Здесь такой сарай был…
– Хотела передать все в полном порядке, – обращается Бина к Спэйду. – Без крошек и дохлых мух. Без развязанных шнурков.
Она старалась, вылизывала все задницы, которые положено лизать, расчищала завалы на дорогах, выгребала из конюшен навоз. Упаковала все в коробку и перевязала собою, изящным бантом.
– Даже диван долбанный выкинула. Спэйд, вы можете намекнуть, что происходит?
– Честное слово, не знаю, мэм. А если бы знал, не сказал бы.
– Но у вас есть указания держать здесь все тихо-мирно, гладко-сладко.
– Да. мэм.
– Здесь – Ситка. Там – Палестина.
– Насчет Палестины я не в курсе. Я из Люббока. Жена у меня из Накогдочес, а оттуда до Палестины сорок миль.
Бина непонимающе уставилась на него, затем в пазах забрезжило понимание, а щеки окрасил легкий румянец гнева.
– Шуточки свои можете оставить при себе.
– Слушаю, мэм. – Теперь слегка покраснели щеки Спэйда.
– Я отношусь к своей работе серьезно, мистер Спэйд. И, позвольте вам сказать, вам советую тоже отнестись ко мне со всей грёбаной серьезностью.
– Да, мэм.
Бина встает и смахивает с крюка свою оранжевую парку.
– Я собираюсь взять Альтера Литвака, допросить его, возможно, арестовать. Если хотите мне помешать, пожалуйста, попробуйте. – Она энергично двинулась к выходу мимо Спэйда, пытающегося сориентироваться в ситуации. – Но если вы попытаетесь меня остановить, никакого «тихо-мирно» не получится. Это я вам гарантирую.
Она выскочила из помещения, но тут же сунула голову обратно.
– Эй, жидовская морда! – зыкнула она Ландсману. – Помоги даме.
Ландсман насадил на голову шляпу и устремился за ней, кивнув на ходу Спэйду.
– Слава Богу, – выдохнул Ландсман.
38
Институт Мориа – единственный жилец седьмого, верхнего этажа отеля «Блэкпул». Стеночки блещут свежей красочкой, половичок нежно-новенький, розово-лиловенький. В конце коридора, при двери в № 707 на латунной плакетке чернеет имя заведения на идише и американском, пониже латиницей: «ЦЕНТР СОЛА И ДОРОТИ ЦИГЛЕР». Бина жмет на кнопку, глядя в зрачок камеры наблюдения над дверью.
– Уговор помнишь, – сообщает Бина Ландсману отнюдь не вопросительным тоном.
– Я помалкиваю.
– Это только малая часть уговора.
– Меня нет вообще. Не присутствую и даже не существую.
Она снова нажимает на кнопку, затем заносит кулак, чтобы грохнуть в дверь, но та подается, обнаруживая Бухбиндера. На нем какой-то из его вязаных то ли свитерных пиджаков, то ли пиджачных свитеров, на этот раз василькового цвета с фрагментами сырной плесени и подтухшего лосося, поверх бумажного твила и еще одного свитера, без молний. Лицо и руки не то в грязи, не то в чернилах.
– Инспектор Гельбфиш, – представляется Бина. выставляя вперед бляху. – Управление полиции Ситки. Мне нужен Альтер Литвак, и я имею основания предполагать, что найду его здесь.
Дантисты, как правило, не обучены высокому искусству лицедейства. На физиономии Бухбиндера открытым текстом написано, что визиту шамесов предшествовал предупредительный звонок.
– Уже поздно, – бормочет дантист. – Если вы…
– Альтер Литвак, доктор Бухбиндер. Он здесь?
Ландсман видит, как Бухбиндера терзают восходящие и нисходящие потоки, как дантиста бросает в воздушные ямы… Врать ему, что ли, нечасто приходится?
– Нет. Нет-нет, его нету, – врет он наконец.
– И где он, вы, разумеется, не имеете ни малейшего представления?
– Нет. Нет. инспектор, не знаю.
– Угу. О'кей. Может, вы несколько кривите душой, доктор Бухбиндер?
Краткая пауза, насыщенная докторскими эмоциями. Дверь захлопывается перед носом Бины, и кулак ее тут же нарушает пристойную тишину помещения. Дверь снова открывается, Бухбиндер прячем в карман мобильник. Он слегка кланяется. Лицо его лучится добродушием. Кто-то подогрел чувства дантиста, вылив ему за шиворот наперсток расплавленного олова.
– Прошу вас. Мистер Литвак вас примет. Он этажом выше.
– Разве это не последний этаж? – спрашивает Бина.
– Э-э… Есть еще пентхаус.
– Ночлежкам пентхаусы не положены, – роняет Ландсман. Бина стреляет в него глазом, напоминая, что его нет, что он призрак молчаливый.
Бухбиндер понижает голос.
– Эксплуатационный полуэтаж, – бормочет он. – Его отремонтировали. Сюда, пожалуйста.
Межкомнатные перегородки снесены, Бухбиндер ведет непрошеных гостей по галерее центра Циглера. Прохладно, мрачновато. Белые стены, белый потолок. Никакого сравнения с бывшей лавкой канцтоваров на Ибн-Эзра-стрит. Стеклянные или акриловые кубы, венчающие пристойного вида пьедесталы, излучают свет, демонстрируют каждый свое: серебряную лопату, медный таз, какой-то непонятного вида покров, напоминающий одеяние инопланетянина из фантастического фильма. Экспонируется более сотни артефактов, тут и там драгметаллы, драгоценные камни.
– Вы достигли высот невообразимых, доктор, – замечает Ландсман.
– Да, это чудо. Чудо…
У дальней стены зала дюжина больших деревянных ящиков, из которых лезут наружу завитушки сосновых стружек. Из стружечной неразберихи торчит изящная серебряная ручка с позолотой. В центре зала на обширном низком столе представлена модель каменистого холма, подсвеченная дюжиной галогеновых светильников. Вершина холма, на котором Исаак ждал, когда отец лишит его тело жизни, плоская, как расстеленная на столе салфетка. По бокам каменные дома, вымощенные камнем проезды, крохотные оливы и кипарисы с пушистой зеленой листвой. Крохотные евреи в крохотных молитвенных шалях созерцают бездну на вершине холма, как будто иллюстрируя или моделируя постулат – так думает Ландсман – что у каждого еврея свой личный Мессия, который никогда не придет.
