Сергей Щепетов - Последний мятеж
– Знаю я эти твои реальности, – простонал Николай, пытаясь встать. – Из огня да в полымя!
Глава 2. Нельзя иначе
Последняя, размокшая и заплесневелая, краюха хлеба была давно разделена и съедена. Голод стал тошнотворно-привычным. Бить птицу, которой еще много встречалось по лесам и болотам, Свен запретил: добудешь ли, нет ли, а стрелу потеряешь или полдня искать по кустам будешь. На десятый день пути, правда, спугнули кабанье семейство и загнали-таки, взяли на копья большую старую свинью. По вечерам воевода сам теперь отрезал куски от туши и, чтоб не обидеть кого, раздавал, не глядя. Каждый обходился с долей как мог: кто в угли закапывал, кто на палке жарил. Дружинники устали и озлобились, но военный закон запрещает распрю. Под страхом позорной смерти запрещает, и потому все больше молчали воины, косились да обиды копили.
Свен и вида не подавал, что знает, куда идти. Он лишь старался держаться чуть левее Сварожьей стороны, где встает солнце, да уж больно редко видать его стало. О том был разговор на совете: на запад идти нет резону – сами оттуда; на севере, бают, и вовсе леса непролазные – одна меря да чудь там обитают; а на юге хоть и вольготно, но там все сплошь княжьи уделы – с шестью-то мечами не сунешься. Что там, на востоке, – никому толком не ведомо, знаемо лишь, что бегут-уходят туда смерды, бросая селища.
Пятнадцатого дня утро явилось в синеве да золоте. Оно бы и хорошо, да ледок под ногами похрустывает, и ночью мука одна: как ни прижимайся к соседу, а пробирает и сверху, и снизу. Свен счел ясный день доброй приметой и не поленился людей своих ободрить:
– Шибко-то не млейте, друже! Чую я: дело нам будет!
Пологий бугор в излучине речки, десяток малых землянок да две большие – в три-четыре венца над землей. По центру, где повыше, столб резной вкопан – Триглав, наверное. И огорожа со стороны поля есть – колья востренные вкопаны. Правда, того забора всего ничего: то ли поломан, то ли делан да брошен. Только и видать, что проем пустой для ворот, да от него в стороны шагов на полста, а с боков все открыто. И народец тут: мужички на опушке лесовал теребят – на весну пожог готовят; мальчишка голоногий верхом волокушу с сеном к воротам тянет, коровенки вдали пасутся, да бабы в земле ковыряются.
Свен хоть и принял удачу – Святовитову милость, но ликовать не спешил: почто в малом селище да две избы большие? Одна-то понятно, а вторая – уж не воев ли дом? А вон там, по-над речкой, вроде тропа торная вьется: что за тропа? Куда? На дальние гари? Только недосуг уже высматривать да вынюхивать – углядели-таки смерды с луга оружных всадников, руками показывают, перекрикиваются: кто к лесу подался, кто за забор спешит, да толку-то от того забора! Никуда, знамо дело, смерды не денутся, но собирай их потом…
Указал воевода: Итул с Тардишем – отогнать людишек и скотину от леса, а Лютя с Миланом и Адунем – прямиком в селище.
Хоть и не было в том нужды, да уж больно застоялись вои: мечи заголили и с криком да гиком…
От леса до огорожи всего-то на два полета стрелы с малого лука, но успел-таки Лютя обогнать Милана: шибко первым хотел проскочить в селище. Хотеть-то хотел, да неладно вышло: застряла в воротах волокуша с сеном. Пацаненок с перепугу лошаденку туда-сюда дергает, кричит, а толку – чуть. С налету едва ноги коню не переломал Лютя и, озлобясь, хотел было приложить мальчишку мечом, да не с руки оказалось – только пнул сапогом в стремени, губы и нос расквасил.
И заиграли, заплясали боевые кони меж крыш земляных, меж смердовых рубах да сарафанов небеленых. Завыли, заулюлюкали вои: наше селище, наше! Народец местный, как крысы по норам, разбегается, а не успел кто – плашмя по башке, да по спине плетью: наша власть, наша! Принимай, воевода, удел новый!
Мрачный и хмурый стоял Свен на бугре возле идола деревянного – то и правда Триглав оказался. Жевал хлеб воевода, вдаль смотрел, думу думал. Поначалу привиделось ему на тропе-дороге, что по-над речкой за лес уходит, будто вдали как бы скачет кто, только далече уже – не разобрать вовсе.
А селище-то пустым оказалось. И луга по реке немалые, и огнищ, кажись, в достатке, а припасов у смердов только самим не сдохнуть: сена чуток, да зерна горшок, а больше все репа да грибы сушеные. Или попрятали? Старшинка-то местный под плетью кричит, мол, недород был – то сушь, то потоп. Велел огня ему дать, да непрост оказался старшинка, ох непрост! Пойти, что ли, послушать, пока не помер, а то, кажись, уж голосить перестал…
Недовольно глянул Свен на Милана и разровнял сапогом кучку углей:
– Аль пытать не учен? Помрет дед до времени, кого тогда спросишь?
Милан хмыкнул и промолчал, пряча улыбку: «До чего ж они однолики – старшинка этот и Свен-воевода. Как одного отца дети: бороды, волосы, впалые щеки, носы… Оба широкоплечие да мосластые – ну, как есть братья! Смешно даже: ведь то – смерд, а се – воин!»
Свен подумал и совсем отгреб в сторону угли:
– Все про недород поет? Ничо, мне скажет! – Он ухватил за волосы и поднял голову старшинки, глянул в лицо – тот был в сознании. – Скажешь?
– Скажу, все скажу…
– Где хлеб? Припас где?
– Нету… Забрали все давеча.
– Кто?!
– Вои… Вои княжьи забрали…
– Чьи? Говори, коль помереть седни хочешь, а то…
– Не обманешь? То – князя Рутича вои.
– Рутича?! Уж не Тычайлы ли сынок сюда дотянулся, а?
– Про то не ведаю.
– Где они?
– Тама, по речке… день ехать… Селище большое, богатое.
– Велика ль дружина у Рутича?
– Не ведаю… Може, четыре руки, може, и боле.
– Эй, Свен! – к ним подходил озабоченный Лютя. – Поспрошай-ка деда, куда мальчонка заныкаться мог? Все норы ихние перерыл, а – нету!
– Что за мальчонка?
– Да с сеном был на лошаденке рыжей. Запнулся я об него, как в огорожу-то въезжал. Оно бы и ничего, да примета дурная – надо б упокоить гаденыша. Тока волокуша вон стоит, а ни кобылы, ни мальчонки не видать что-то.
Свен вновь потянул вверх голову старшинки:
– Скажешь ли? Иль погреть тя?
Старик то ли сморщился, то ли улыбнулся:
– Сбег, видать, Ганька-то.
– И куда ж побег?
– Знамо куда – одна тут дорога.
– В селище?! Воев Рутича звать?
– Почто звать? Оне сами придут…
– Почему сразу не сказал, сволочь, что под рукой князя живете? Чего ради про недород пел?!
– Того и ради… Тесно жить стало ноне… Куда ни кинь – все одно. Те припас заберут, эти ли… Тех кликнуть – твои людишек в мечи возьмут, а не кликнуть – свои тем паче посекут для острастки, чтоб в другой раз звали. А припасу-то нет, ты ж последнее заберешь – тока ложись да помирай… Куда ни кинь, все одно: тесно жить стало ноне… – Старик закатил глаза и обмяк на веревках.
– Ах ты, падаль вонючая! – ругнулся Лютя. – Догнать бы, а?
– Догонишь теперь! – вздохнул воевода. – Кажись, его я с бугра и видел. Он-то далече уже, а ночь рядом. Куда потемну-то? Уж грузите что есть, да по свету и тронемся – не сидеть нам тута.
– Тесно жить стало ноне! – оскалился Милан.
Потом Свен бродил меж землянок и дровяных куч, смотрел, как его вои горстями пересыпают зерно из берестяных коробов в переметные сумы. Он смотрел и думал, что ни к чему это: перехитрил-таки его местный старшинка. С грузом-то да по местам незнакомым не уйти им от погони. По уму бы бросить все, да в седла и – ходу, ходу! Сколько ни есть еще до темна – все наше. Пронзительно и четко понимал воевода, что дело тут ясное, что Авось не поможет, что надо… Он даже воздуха в грудь набрал, чтобы слово сказать, но представил ночь в мокром осеннем лесу и… промолчал.
Они ушли на рассвете – злые, невыспавшиеся, со вспученными животами. Они ушли, растворились в промозглом осеннем тумане, зарубив по пути оставленную без догляда козу.
Нежилым казалось разоренное селище, но десятки глаз смотрели в сутулые спины воинов. В одной из верхних землянок, что ближе всех ко Триглаву, тоже не спали.
– Ушли оне, отче!
– Се – ладно… Помру я, сыне… Отвори-ка дверь, да крышу разбери – чтоб не мучаться мне…
– Сполню, все сполню! Тока… Переможешься, а? Отче? Не впервой ведь тебе? Переможешься?
– Не, хватит, сыне, – отмучался я. Аль не рад? Ты ж теперь старши́ной будешь. Плохо ль учил я тебя, мало ль драл? Что завещано, сполнишь?
– Отче!
– Сполни, сыне, сполни: нельзя нам иначе. То отец мой – дед твой – задумал, я всю жизнь, считай, готовил, а ты – сполни. Говори послед, что помнишь, – послушаю.
– Дык, говорено ж не считанно раз! Ну, коли хочешь… По морозам первым, но до снега еще, идем до семи ден по реке вниз. Тама сани-волокуши ладим. Как река да болота встанут, идем ко восходу.
– Рек да речек скока?
– Все помню, отче: пять да две малых речки, да большая с протоками. А с тех мест уж недалече – как вдали горы-бугры видать станет, так и место искать будем. Боязно тока, отче… Дойдем ли? Одежа на холода не погнила бы в схронах. И соли мало совсем – гонец-то последний сгинул, видать.
– Ничо – может, и прибредет еще. А то и переможетесь: в тех горах, бают, ключи соленые есть. Туда по теплу и пошлешь кого. Тока баб брюхатых да детишек малых не бери: все одно помрут. А глaза пуще береги коваля со мальчонкой его. Мальчонка-то ушлый – подрастет, и с железом будете…
