Алексей Ивакин - 7 дней в июне
Ну и наконец, третье. Если мы хотим стать «Империей Добра» этого мира, то нам тем более незачем делать европейцев своими врагами. Наоборот, думаю сейчас вовсю разворачивается обработка всех дипломатов, которые у нас сидят, в Генштабе и Министерстве Иностранных Дел вовсю бумажки кропают, планы разрабатывая, как мы всех этих «нищасных еуропов» возьмем и освободим, да еще и в Европейский Союз объединим. А что, при нашей, пусть и разваленной экономике, да еще Европу добавить, всем остальным претендентам на это место остается только локти грызть.
Не уверен, что прав, но скорее всего именно так у нас в верхах рассуждают и действуют. Наше правительство конечно, не столь открытое как в Прибалтике, где помниться, даже по интернету заседания показывают, но в принципе довольно предсказуемое в своей политике.
И тут меня вообще осенило. Этот самый северный на свете пушной зверек, это ж вслед за внешними пертурбациями точно внутренние разборки грянут. Начнется такая борьба за власть, что только держись. Как в том анекдоте о мире: «Будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется». Бляха от ремня, и чего я такой умный? Тянул бы себе армейскую лямку и радовался, что нацистов бьем, а я еще и грядущие перемены высчитываю. «Чтоб тебе жить в эпоху перемен» – так китайцы ругаются, насколько помню. Вот я точно вижу, что ждут нас перемены, причем эпохальные. К лучшему или нет, будем посмотреть.
День заканчивается совещанием у командира. Подполковник смотрит явно весело, тоже маньяк боевой, как и все спецназеры, блин. На завтра на 12–00 назначено перебазирование. Летный эшелон самостоятельно, а остальные с Внуково на транспортниках. В Березу, так ее и разъэтак. Похоже, наши к наступлению начинают готовиться
Александр Маслов, старший лейтенант Российской армии. Где-то под Бродами.
Третий день войны я встречал усталым и плохо выспавшимся. Армейская привычка мгновенно засыпать в любой обстановке, когда есть такая возможность, у меня еще не выработалась. На срочной я мог спокойно спать рядом с работающим дизель-генератором и громыхающими гусеничными машинами «Буков». Но сейчас шумящая техника и гудящие вертолеты выспаться не дали.
Вечером двенадцать боевых вертолетов нашей группы нанесли удар по фашистским обозам. Летчикам повезло. Действовали они как на полигоне. Противодействия не было. Немецкой авиации в воздухе не наблюдалось, а зениток у обозников не имелось. Потом пришел черед ночников. От заката до рассвета они терроризировали немецкие тылы. Под прикрытием темноты движение у фашистов оживилось, опыт подсказывал, что ночью бомбежек можно не бояться. Но на этой войне весь опыт, накопленный за два года войны, пошел насмарку.
Утром на пилотов-ночников смотреть было страшно. Круги под глазами, посеревшие лица, нетвердая походка. Но при этом такие довольные! Каждый из них за ночь сделал по несколько вылетов. И никто не привозил обратно нерасстрелянный боекомплект, кроме «Игл» и ПТУР-ов, которые генерал просил поберечь. Представляю себе, что сейчас творится на дорогах!
С рассветом началась боевая работа для дневных вертолетов. Теперь они летали не одной большой группой, а мелкими, по две-четыре машины. Охота за тыловиками не прекращалась. Как только вертолет садился, его сразу же начинали готовить к следующему вылету. Летчикам прямо к машине приносили покушать, оружейники пополняли боекомплект, техники лезли в потроха вертолетов, заправщики заливали в баки новую порцию топлива. Такая карусель длилась целый день.
Кто из пилотов что разбомбил я так и не узнал. Все тактические доклады и инструктажи прошли мимо меня. Так много в жизни я еще не бегал! Подполковник Кузьменко использовал нашу группу в качестве «горячего резерва». Мы не были приписаны к конкретным машинам и бежали туда, где начинался аврал. Меня же он сделал фактически своим «адъютантом». Я носился от машины к машине, разбирался в проблемах, докладывал подполковнику, контролировал выполнение его приказов.
Потом пришел борт с отказавшим комплексом наведения. Вертолет обстреляли с земли, после нескольких попаданий двадцать четвертая машина вдруг оказалась почти безоружной.
― Лечу как голубь мира над немецкой колонной, ― пошутил пилот, показывая мне неработающий комплекс. Правда, я представил себе, что именно он говорил в момент отказа, пролетая над немцами и лишившись возможности эффективно использовать оружие. Представив, я мог лишь порадоваться в душе, что при этом не присутствовал.
Причина отказа нашлась быстро. Пуля зенитного пулемета разворотила разъем на бортовом жгуте, подходящем к одному из блоков.
Когда рекламируют военную технику, очень любят писать, что она хорошо защищена. Пишут это и про современные российские вертолеты. Собственно, даже нельзя сказать, что пишут совсем уж неправду. Действительно, вертолет бронирован. Но вертолет это не танк, его невозможно обшить броней весь от брюха до кончиков винтов, поэтому в первую очередь защищаются самые важные части. А что самое важное и дорогое в боевом вертолете? Правильно, экипаж. И его кабина бронируется в первую очередь. Остальное защищается уже по остаточному принципу. Чаще всего применяется практика защиты менее важными системами более важных. Прицельный комплекс как раз к очень важным не относится. Вертолет может лететь и даже стрелять без него. Даже попадать может, хоть это и намного сложнее. Вот управляемое оружие не применить, это да.
Благодаря подобному расположению блоков, ни один реально критичный блок не получил повреждений, задело только систему наведения. Особенно хорошо было то, что блок, судя по всему, не пострадал. Заменять его было бы куда сложнее, да еще и неизвестно, есть ли подобный в хозяйстве у запасливого Кузьменко? А вот новый разъем нашелся легко.
Хорошо, что сейчас в авиации отказались от разъемов, к которым провода паялись. Перепаивать тридцать ножек ― занятие не самое приятное и не самое быстрое. С современным разъемом все гораздо проще. Специальным съемником вытаскиваем провода вместе с ножками. Нам этого делать не пришлось, покалеченный разъем просто отрезали от жгута. Потом, при необходимости, специальным инструментом обжимаем провода в ножки и с помощью того же съемника вставляем в новый разъем. Вроде все просто. На словах. На практике, конечно, все не так быстро. Тут важно не ошибиться в контактах, особенно если проводов целый пучок. Ведь куда какой именно приходил неизвестно, пуля нам не сообщила. А сгоревший блок, который может получиться при ошибке, на полевом аэродроме не исправить. Но ничего невозможного в этой работе нет. Работу сильно ускорило то, что на проводах остались бирки. Пуля их не задела, по маркировке мы быстро определили, какой провод куда должен приходить. Потом тщательно перепроверили правильность набивки разъема при помощи прозвонки. Тут, как по заказу, сдох мой тестер. До свиданья, крона, здравствуй, новая! Хорошо, что запасся! Вроде набили все правильно. Потом, от греха подальше, прозвонили разъем по-горячему, под питанием, не присоединяя к блоку. Не приходит ли на какой-нибудь контакт чего лишнего. Лишнего не приходило. Только тогда мы решились подключить блок. Слава богу, он оказался исправным. Комплекс заработал, вертолет снова мог идти в бой.
Довольный проделанной работой, я вылез на свет божий и задумался. Ведь именно в этих краях и именно в эти дни Красная Армия нанесла самые удачные контрудары во всем приграничном сражении. Жуков, прибывший на Украину, стянул шесть механизированных корпусов и попытался отрезать клин танковой группы Клейста. Правда, тогда попытка не удалась. Немцы все-таки смогли свести танковое сражение под Бродами в свою пользу. Надеюсь, что у Хамзина и неизвестного мне украинского генерала-танкиста, чьи подчиненные уже третий день не дают немцам разогнаться, получится лучше. Вспомнив о неудачных контрударах 41-го, я подумал и о том, что на коммуникаторе есть книжка Исаева, в которой речь идет как раз об этих событиях. Надо будет почитать. Правда, когда удастся добраться до книжки, я пока не представлял.
А вечером на аэродроме появились гости. Мы базировались на большом неровном поле в его восточной части. Здесь местность немного понижалась, что давало возможность разместить технику так, чтобы с запада ее не было видно. В средней части на небольшой возвышенности бойцы отрыли окопы. В них обосновались посты визуального наблюдения. Они и подняли тревогу, когда обнаружили приближающихся с запада мотоциклистов.
Порядок действий по тревоге до нас доводился несколько раз. Каждый, как отче наш, должен был знать, что он будет делать в случае нападения. В результате неразбериха свелась к неизбежному минимуму. Я схватил бронежилет с автоматом и помчался к «своему» окопу. Там, уютно устроившись, сидели два бойца и прапорщик Прокопенко. Прапорщик был человеком обстрелянным, прошел чеченскую и грузинскую войны, дело свое знал крепко. Я, формально старший в бою, готов был подчиняться опытному прапорщику во всем. Именно он руководил оборудованием нашего поста. Только это одно уже говорило в его пользу.
