Евгений Красницкий - Сотник. Беру все на себя
Егор же какими-то откровениями относительно тактики вероятного противника не порадовал:
— Ежели не догадаются, что тут у нас их князь, ничего делать и не станут. На кой им эта морока? Взять трудно, а добычи всего ничего… разве что, доспех, так это еще разглядеть надо, что тут все доспешные… а если все доспешные, то себе дороже выйти может. Нет, Михайла, скорее всего они даже и связываться с нами не станут, другим путем, каким-нибудь, пойдут. Но укрепляться, все равно надо, на таком деле — чем больше пота прольешь, тем меньше крови.
У боярина Гоголя вид был смурной и даже какой-то отрешенный — типа «пропади оно все пропадом, ни знать ничего не желаю, ни видеть не хочу». Похоже было, что даже тот вид, в каком в сарай закинули избитого боярина Солому, у Гоголя особого опасения не вызывал — весь он ушел в себя, в какие-то невеселые размышления, не касающиеся окружающей действительности. Мишка подумал, подумал, и решил начать разговор с темы, которая, по идее, не должна была бы оставить княжеского ближника равнодушным.
— Хреново вы своего князя лечили! Вот гляди! — Мишка развернул тряпицу и показал боярину обломок кольчужного кольца, который извлек из тела князя Матвей. — Вот это вы в ране оставили. Если бы наши лекари вчера не вытащили, да рану не очистили, не дожил бы князь до сегодняшнего утра!
Боярин Гоголь коротко глянул на железку и снова погрузился в какие-то свои думы. Такого безразличия Мишка не ожидал, но все-таки решил продолжить:
— И куда же вы князя с такой раной потащили? Ведь угробили бы!
— Он сам велел ехать… — отозвался Василий Гоголь.
— Куда? Зачем?
— А! — Боярин Василий безнадежно махнул рукой. — Чего уж теперь-то? Поздно уже…
— А может быть успеем? — попытался блефовать Мишка. — У нас по два заводных коня, да и ваши кони тоже. Быстро идти сможем. Здесь же не далеко?
Княжий ближник ничего не ответил и по-прежнему смотрел куда-то мимо Мишки.
— Кхм-кхму… — многозначительно откашлялся Егор, намекая на то, что надо бы переходить от разговоров к действиям.
Мишка отрицательно повел головой и попробовал другой заход:
— Ты же просил боярина Солому нам рассказать. Ну, так расскажи сам!
Снова никакой реакции, но видно же было, что Гоголь вовсе не проявляет героизм, не желая выдавать врагам какую-то тайну, а просто ушел в себя, словно переживает тяжелейшее горе. Мишка сделал еще одну попытку:
— Ну, хорошо. Князь лежит, мы стоим, ты молчишь, а там… прямо сейчас… может быть… Ты только подумай: пока ты тут молчишь… непоправимое произойти может, возможно уже происходит, а ты, вместо того, чтобы…
И тут боярина Гоголя прорвало:
— Да что ты из меня жилы тянешь, ирод?! Что я могу-то?! Ты… дуть тя во все дыры… великий воин, сотник воеводы задрипанного… Князя он пленил! Сотней против двадцати! — Состояние апатии у боярина явно переходило в истерику. — Куда повезли, спрашиваешь? А на смерть повезли! Потому, что легче самому сдохнуть, чем… — Гоголь, так же, как и вчера, в избе Кривого, брякнулся наземь и принялся лупить кулаками по траве, выкрикивая какой-то уж и совсем бессвязный набор слов, в котором вдруг мелькнуло: «Соломония! Сердце мое!..».
И тут, пока Мишка пытался постигнуть скрытый смысл выкрикиваемого боярином Василием, начал действовать десятник Егор — быстро, решительно и эффективно. Нехитрый набор из пары оплеух и пары же глотков «яблоневки» произвел воистину волшебное воздействие на впавшего в отчаяние боярина — прокашлявшись, продышавшись и утерев выступившую слезу, Гоголь заговорил вполне внятно.
Глава 3
«Уж лучше бы этот „Гоголь не классик“ молчал, а еще лучше — разбил бы себе в истерике башку обо что-нибудь твердое, туды его, в ревизора и Сорочинскую ярмарку, мать, вечером на хуторе близ Диканьки!.. Нет, ну это ж надо — Рояль фирмы „Подстава“ в кустах бузины на огороде у киевского дядьки, блин!».
Снова Младшая дружина Погорынского войска шла через лесные чащи и полесские болота, бросив укрепленное с таким усердием подворье Кривого и переправившись через Ясельду. Снова приходилось целиком доверяться проводникам, которым, как выяснилось, и эта дорога была известна. Снова впереди ждала неизвестность, но если раньше перед Мишкиной сотней стояла задача только обозначить свое присутствие, избегая прямых столкновений и лишь «пощипывая» отходящего с добычей противника, то сейчас Младшая дружина шла, чтобы напасть и победить.
А началось все с допроса боярина Гоголя…
Как поведал этот самый «не классик», княгиню Городнескую украли, после чего князя Всеволода шантажом заставили пропустить через свои земли ляхов, и тем самым выступить против Мономашичей. Причем украли княгиню вместе с детьми, няньками и сенной боярыней — женой боярина Гоголя.
Мишка с Егором сразу даже и не поверили, да любой не поверил бы — выкрасть княгиню из, княжьего терема, из детинца, вывезти из города… совершенно невозможно! А если княгиня куда-то выехала… да куда она может выехать с детьми-то, без князя и без охраны?
Оказалось — может, правда, не так уж и далеко. По случаю жаркого лета, пристрастилась Агафья Городненская кататься по Неману в виду городских стен — и прохлада от воды, и детишкам развлечение. Даже особую ладью ей для этого соорудили — с пятью парами весел в передней части и просторной кормовой избой. Ладейные мастера все так хитро устроили, что получалось кататься как в самой избе, имевшей откидные пологи вместо передней стены, так и на крыше избы, где тоже было все удобно и безопасно для малых детей.
Вот и докаталась! Поначалу-то никто из находящихся на берегу и внимания не обратил на несколько лодок поднимавшихся вверх по течению и постепенно нагонявших ладью княгини — все больше смотрели на наползающую грозовую тучу, гадали, успеет ли ладья пристать к берегу до дождя, да утаскивали в стоящий на берегу шатер всякие ковры и подушки. А потом все завертелось так быстро, что никто ничего и сообразить толком не успел.
В лодках оказался не груз, а накрытые рогожами воины. Разом поднялись в лодках лучники, и от первого же залпа не стало большей части находящихся в ладье дружинников (на веслах-то без доспехов сидели). Еще по две стрелы успели выпустить нападавшие, пока лодки подходили вплотную к ладье княгини, но защищаться было уже и некому — кроме гребцов на ладье находилось всего пятеро доспешных, остальная охрана на берегу. С берега в напавших стрелять, конечно, пытались, даже и попали в кого-то, но ладью развернуло бортом к течению, и здоровенная кормовая изба все собой заслонила.
Крики, толкотня, бестолковщина… Кого-то послали с известием в город, часть охраны погнала верхом к причалам за лодками или ладьями, а часть — по берегу за уплывающей по течению ладьей… И тут на все это обрушилась гроза. Боярин Гоголь уверенно утверждал, что не обошлось без колдовства, иначе с чего бы вдруг молнии ударить в дерево совсем неподалеку от дружинников, вогнав в панику их коней, а ливню быть таким сильным, что ладью с княгиней почти сразу потеряли из виду?
Настоящую погоню сумели организовать только когда дождь уже стал стихать. До темноты сумели найти только одну лодку нападавших, застрявшую на перекате, да прибитый к берегу труп одного из гребцов. С утра, только чуть просветлело, рванули дальше вниз по течению и… не нашли ничего! Дошли до самых порогов, которые ладья княгини, годная только для прогулок по спокойной воде, ну никак пройти не смогла бы — пришлось бы обходить волоком. Никаких следов! Тут-то даже до самых тугодумов дошло, что искать надо либо вверх по течению (за завесой ливня могли и проскочить), либо и вовсе где-нибудь в Полоцких землях. Стали искать… но не долго.
Заявились к князю Всеволоду некие люди. Первым делом порадовали тем, что княгиня с детьми живы и здоровы, а потом завели разговор о других вещах. Напомнили, что сам Всеволод по матери внук Володислава I, великого князя Польского, что отца его стараниями Мономаха лишили удела, и умер тот в ссылке, что женил Мономах Всеволода на своей дочери Агафье чуть ли не насильно, а в приданое дал малый городок на Замковой горе над Неманом, на границе с ятвягами, да и в том городке и окрестностях Всеволод, волей Мономаха, правит не самостоятельно, а совместно с женой.
В общем, поиграли на самолюбии Всеволода, как на гуслях — знали за какие струны подергать — не за что князю Городненскому Мономашичей любить, а вот если…
Мишка чуть не застонал вслух, настолько банальной вся эта история выглядела на фоне «лихих девяностых» ТАМ. Ну, разве что, всякими средневеково-династическими прибамбасами обвешана. Егор же, слушавший более внимательно (или просто будучи более адекватным реалиям двенадцатого века), зацепился за несоответствие — а откуда Гоголю все эти подробности известны?
