Илья Бриз - Держава под зверем
Уверен, Василий Иосифович, – он говорит твердо. Выдвинулся немного вперед Брауна и Лозино-Лозинского, – все проверено и перепроверено несколько раз.
Экипаж?
Полностью готовы.
Приступайте! Я, надеюсь, на пуске не помешаю?
Вам, товарищ Сталин, мы всегда рады, – это уже Вернер фон Браун. А неплохо он за эти два с гаком года русский язык выучил. Говорит почти без акцента.
* * *
Чуть-чуть еще ручку от себя. Машина, как камень из пращи, летит по параболе, теряя скорость, но продолжая набирать высоту. В кабине невесомость, но я, притянутый к креслу ремнями, достаточно точно держу траекторию. Яркое солнце, черное небо и искорки звездочек. Так не бывает? На высоте под тридцать километров еще как бывает! Плотность воздуха мизерная. Обоим двигателям не хватает кислорода для нормальной работы. Тяги недостаточно, чтобы удержать истребитель на этой предельной для него высоте.
– Режим полета закритический, – звучит в наушниках шлема нежное контральто Эвиты, – возможна потеря управления.
Н-да, подобрали голосок для бортового информатора. Мертвого из гроба поднимет! А вроде и не громко говорит. Почему, интересно, пилоты обозвали его так же, как и в том мире?
Я переваливаю самую верхнюю точку траектории и медленно, но неудержимо начинаю терять высоту. Совсем немного до космоса не дотянулся. Какой-то сотни километров до низкой орбиты не хватило. Скорость растет, плотность воздуха тоже, и машина начинает уверенно реагировать на рули. Ручку на себя. На тело наваливается перегрузка. Выхожу в горизонтальный полет на высоте четырнадцать тысяч метров. РУД па крейсерский режим. Скорость тысяча четыреста восемьдесят километров в час. Достаточно экономичный полет на сверхзвуке. До Звездного мне теперь керосина хватит с гарантией. Не захотел я лететь на космодром на нашем новом реактивном пассажирском «Иле». Решил совместить перелет с очередной тренировкой. Вот Егор Синельников с нашими семьями и другими высокопоставленными лицами пусть летит в Звездный на правительственном самолете. А я буду при любой возможности летать на маленьких, но скоростных машинах. Пилот я, в конце концов, или кто? Увы, но не тренирую уже давно молодых летчиков. У нас и без меня хватает отличных инструкторов. Да и в ВВС ООН пилотов больше практически не требуется. Не с кем воевать стало. Но международные военные силы у нас есть и будут! Как поется в той старой песне: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути!» Никто не протестует, что войска ООН состоят на восемьдесят процентов из советских солдат. Хотя отлично понимают, что приказы руководства Советского Союза для наших воинов приоритетней, чем командования войск ООН. Мы же не агрессивная страна, и все в мире это знают. Армия Организации Объединенных Наций вооружена только советским оружием? Но оно, это оружие – лучшее в мире! Да и унификация в этом вопросе имеет значение. Дешевле для содружества наций (Имеется в виду ООН, а никак не Британское Содружество Наций, как в нашей истории) получается. Мы по-прежнему совершенствуем и будем совершенствовать военную технику. Но не для нападения на кого-либо, а для защиты всей планеты от любых атавистических происков редких ныне маньяков у власти. Вот и сейчас я лечу на нашем новейшем тяжелом истребителе-бомбардировщике. Аналог Су-41 того мира. Практически – пятое поколение. Во всяком случае, сверхманевренность, крейсерский полет на сверхзвуковой скорости, приличная автономность и очень короткие взлет и посадка в наличии. Вот по бортовой электронике мы до моего первого мира еще не совсем дотягиваем. Но все равно в этой области нам равных нет и не предвидится еще на многие десятилетия. Или вообще навсегда. Мало того что наши ученые и инженеры еще не все достижения двадцать первого века оттуда освоили, но ведь никакая другая страна мира просто не в состоянии вкладывать в науку и новые технологии такие огромные деньги. Да и зачем? Мы ведь достаточно щедро делимся с друзьями. Конечно, берем за это определенные, надо признать, совсем немалые деньги, но ведь делимся! Советские технологии шагают по всей планете.
Борт пять нулей первый. Вы входите в зону ответственности космодрома «Звездный», – связывается со мной диспетчер.
Я – пять нулей первый. Принято.
Коридор для вас чист. Посадочный курс девяносто два. Атмосферное давление семьсот шестьдесят четыре. Повторяю, курс девяносто два, давление семьсот шестьдесят четыре.
Принято, – опять подтверждаю я.
Автоматика уже давно получила всю необходимую информацию. Но я ведь обязан проконтролировать ее.
Снижение и посадку разрешаю. Ждем вас, товарищ Сталин.
Спасибо, – теперь уже я немного нарушаю правила ведения радиосвязи.
Прибираю РУД, толкаю ручку, и радиопрозрачный обтекатель РЛС с фазированной антенной решеткой проваливается вниз. Высота начинает резко уменьшаться. Размытый, совершенно не просматривавшийся в стратосфере, горизонт постепенно превращается сначала в какую-то мутную широкую полосу. Затем эта полоса начинает сужаться и, наконец, на высоте около километра превращается в четко видимую линию границы неба и земли. Плавный левый разворот, и я на посадочной глиссаде. Небольшим скольжением становлюсь точно в створ взлетно-посадочной полосы. Теперь включить механизацию крыла в посадочное положение. Дальше автоматика все делает сама. Выпускаются предкрылки и двухщелевые закрылки. С ощутимым стуком выходят из ниш фюзеляжа стойки шасси. Над левой жидкокристаллической приборной панелью три красных огонька меняют свой цвет на насыщенный зеленый, сообщая, что стойки шасси выпущены штатно и встали на замки. На лобовое стекло фонаря проецируется информация о положении самолета на глиссаде. Я, совсем немного подыгрывая ручкой, легко касаюсь основными колесами отмеченных белым покрытием и яркими, отлично видимыми среди солнечного дня сигнальными фонарями посадочных «башмаков». Опускаю нос машины, автоматически раскрываются панели аэродинамических тормозов. Тормозной парашют сейчас не нужен, так как полоса огромная, предназначенная для тяжелых самолетов. Вполне хватит гидравлики на основных стойках шасси. Меня вжимает в натянувшиеся фиксирующие ремни кресла. Каких-то пятьсот пятьдесят метров и машина останавливается. При использовании тормозного парашюта пробег был бы вдвое короче. Глушу основные двигатели. Нечего керосин на земле расходовать. Тут же сзади внизу фюзеляжа начинает тихо пищать своей турбинкой ВСУ (Вспомогательная силовая установка. Служит для привода генераторов и гидронасосов на земле. От нее же работают стартеры основных двигателей). Открываю фонарь кабины и забрало гермошлема. Легкий ветерок приятно овевает лицо. Хорошо в небе, но на земле после полета тоже жить можно.
* * *
Я успел снять гермокостюм, ополоснуться в душе и даже глотнуть кофе, прежде чем сел пассажирский самолет из Москвы.
– Папка, ты покажешь мне лакету? – букву «р» моя доча еще не выговаривает.
Обязательно, Наташенька, – я подхватываю ребенка на руки.
Галинка со Светкой лезут целоваться. Впрочем, не скажу, что я против. Утром виделись, но, кажется, прошло черт знает сколько времени. Уже успел соскучиться.
Ну что у нас тут, все готово? – спрашивает Синельников, отбирая у меня дочку. Можно подумать, что она в самолете на дядькиных руках не насиделась. Но «дядя Егол» у нас большой, и с его рук видно дальше и больше.
Наверняка. Иначе бы доложили. Сам я не хочу лишний раз Палычей тревожить. – У Берии, главного координатора космического проекта, и Королева, генерального конструктора, были одинаковые отчества. – У них и всей их огромной команды без нас забот хватает.
Тоже верно, – соглашается Егор и усаживается в подкативший ЗиС. У нас пока только этот комфортабельный лимузин, звавшийся в девичестве «Майбахом», имеет инжекторный двигатель с непосредственным впрыском.
Посмеяться хочешь? – спросил я, с удовольствием забирая дочку, потянувшуюся ко мне.
Давай, – с готовностью согласился Синельников.
Знаешь, что медики вчера экипажу дали для психологической разгрузки? – я выдержал драматическую паузу и выдал: – Просмотр фильма «Белое солнце пустыни»!
Нет, Егор не расхохотался. Пару минут помолчал с задумчивым взглядом и только потом сказал:
А может, так и надо? Мы берем все лучшее от того мира. Не было бы его и нас с тобой сейчас не существовало бы, и нашего счастья, – маршал Советского Союза – это звание он получил на День Державы в прошлом году – протянул руку и ласково погладил Наташеньку по головке, – когда сможем начать долги отдавать?
Философствующий Синельников? Это что-то новое. Хотя… У нас получается все! Тут поневоле начнешь размышлять. Что бы мы ни задумали – все получается! Этого не может быть, но серьезных проблем нет вообще. Как? Почему? А ведь я сам, еще будучи там полковником ФСБ, втолковывал директору проекта «Зверь» Юре Викентьеву, что так и должно быть. Мы принесли в этот мир самую большую ценность для человеческой цивилизации – новую информацию. И, раскручивая в нашей державе научную деятельность, множим и множим ее. Но вот в одном Егор, несомненно, прав – когда, наконец, мы сможем начать отдавать долги?
