Андрей Смирнов - Рыцарь
А вдруг это она – в соседней камере? Злая ирония судьбы: в соседних камерах сидят завшивевший «ангел рода Альгарисов» и её горе-освободитель, только-только начинающий вшиветь. Замечательно. Романтика!..
Нет, вряд ли это она. Но кто бы ни была эта бедная девушка, лучше бы ей умереть сразу, чем гнить в этом подземелье. И обо мне можно сказать то же самое... А вот хрен! Не выйдет! Всё равно я выберусь!
Второй визит в соседнюю камеру произошёл следующей ночью. Тюремщики дежурили в две смены. Днём за «порядком» на нашем этаже следило двое, ночью – только один. В принципе, за порядком можно было вообще не следить, поскольку сбежать отсюда было практически невозможно, но тут граф Альфаро решил перестраховаться. Ночной работничек воткнул факел в одну из скоб в стене, отпер камеру моей соседки, сделал всё, что хотел, и, закрыв за собой дверь, пошёл обратно по коридору. В свете факела я его разглядел: жилистый старик с весьма мерзкой физиономией. В правой руке он нёс факел, а левую с недовольным видом вытирал об штаны.
Ровно через день в камеру неизвестной мне девушки – полагаю, это была сравнительно юная особа, поскольку о старухе вряд ли бы отозвались «хороша», – заглянул Жуан. Его напарник с ним не пошёл. Как я понял из их экспрессивного испанского диалога – они орали друг другу через весь коридор, нимало не заботясь о том, что их могут услышать заключённые, – напарник Жуана приобрёл от моей соседки в подарок дикое количество специфической фауны. По этому поводу сельская шлюха, с которой он также время от времени имел сексуальные контакты, выставила его за дверь. Также она заявила, что от него воняет, как от козла, а напарник Жуана полагал, что это происходит от того, что он трахается с моей соседкой. Мысль о том, что это происходит потому, что он никогда не моется, видимо, не приходила ему в голову. Жуан смеялся, называл своего напарника чистоплюем и говорил, что сельскую шлюху, которая отказывает по причине каких-то там букашек, надо трахнуть без всяких разговоров и не заплатить после этого ни единой медной монеты.
Вдоволь наоравшись, Жуан зашёл к моей соседке, и некоторое время всё было как обычно. Но вот дальше...
Сначала послышался шум. Он был достаточно громким, чтобы проникнуть сквозь толстую каменную стену. Я поднялся с тюфяка и подошёл к двери. Что там происходит, чёрт возьми?
Когда я приблизился к окошку, шум сразу же стал громче. Теперь ясно можно было различить женские крики, угрозы и звуки ударов. Кажется, милейший Жуан развлекался тем, что пытался сделать из моей соседки теннисный мячик. Чем, интересно, она его так разозлила? Откусила член? О, это было бы неплохо! Такие ублюдки не должны размножаться.
Когда он за волосы выволок её в коридор, я припал к прутьям решётки, силясь разглядеть её лицо. Смотреть было особенно не на что. Она была разукрашена синяками – и старыми, и новыми – и выпачкана в собственной крови. Платье на ней не успело ещё превратиться в лохмотья и представляло собой просто грязную тряпку. Но я сразу понял, что это не Анна. В её лице не было ни чёрточки, из которой можно было бы вывести, что она находится в родстве с бароном де Эро. Тем не менее её лицо показалось мне до странности знакомым. Где я её мог видеть? Когда?..
– Луис! – заорал Жуан, по-прежнему волоча за собой девку. – Эта шлюха снова колдовать начала!.. – Собственно говоря, это далеко не всё, что он изложил своему напарнику, но поскольку всё остальное было различными испанскими ругательствами, то эту часть монолога Жуана я опускаю. Но слово «колдовать» открыло в моём мозгу потайной ящик и я вспомнил, где и когда я встречал эту девушку. Я очень удивился: по всем статьям она должна была быть мёртвой вот уже два месяца. И тупо пялился на внезапно – и, Бог мой, в какой обстановке! – воскресшую Жанну до того момента, как в «кадре» появился Луис. Вместе они принялись избивать Жанну. Внучка ведьмы – или дочь, не знаю, кем она приходилась старушке, – отбиться и не пыталась. Всё, что она могла сделать, – это попытаться уберечь наиболее уязвимые места. Но её попытки имели мало успеха. Должен отметить, что тюремщики проявили при её избиении не столько опыт, сколько завидную творческую фантазию. Процедура, помимо ругательств, сопровождалась ещё и настойчивыми вопросами: «Будешь ещё колдовать? Будешь?..» Сдавленным отрицательным ответам Жанны ублюдки не верили.
Не выношу, когда бьют женщин!
– Вы, засранцы! Оставьте её в покое!
Напарники остановились. Жанна попыталась приподняться на локте, не смогла и замерла так, как лежала.
Жуан посветил вокруг факелом. Ткнул в мою сторону, определив предполагаемый источник звука.
– Луис, – спросил он с явным недоверием, – это что? Это он – нам?
Луис ничего не ответил. Похлопывая дубинкой по ладони – по-моему, это интернациональный межвременный жест всех стражников и тюремщиков, – Жуан направился к моей камере. На мгновение у меня вспыхнула безумная надежда. Господи, взмолился я, ну пусть он откроет дверь! Пусть только отодвинет засов! За эти дни я исхудал и ослаб, но справиться с двумя жирными ублюдками, годными только на то, чтобы избивать женщин, я ещё был в состоянии. Дубинки, длинные широкие ножи на поясе – плевать! Передушу голыми руками. Обоих.
– Кум, я думаю, нам надо объяснить новичку, кто именно тут засранец...
Чуда не случилось. Луис остановил своего напарника, положив тому на плечо руку.
– Не кипятись. Видишь на его двери знак? Эту дверь нельзя открывать, пока он не сдохнет. Никогда. Воля дона Альфаро.
Последние слова он произнёс с большим почтением.
Весёлый парень Жуан и тут рассмеялся:
– Знак! Тьфу! У этой шлюхи тоже на двери знак. Ну и что?
Луис с сомнением посмотрел на моё окошечко.
– Жуан, я был тут, когда его сюда привели. Это кто-то из благородных. Может, рыцарь. Здоровый, как бык. А морда – определённо французская. Франк! Да ну его к дьяволу! Франки – они же все бешеные.
– Что, уже наделали в штаны, ублюдки?! – крикнул я, чувствуя, что удача уплывает из рук. Крикнул – и добавил ещё несколько слов, которые должны были заставить их забыть об осторожности. Испанских ругательств, кроме самых простых, я не знал, но зато я знал некоторое количество русских, которые оперативно стал переводить на испанский. По-моему, самое серьёзное оскорбление, которое можно нанести человеку, – это оскорбить его мать. Я крепко надеялся, что после нескольких высказываний на эту тему у моих сторожей иссякнет осторожность. Но я недооценил их. Или, возможно, переоценил их сыновьи чувства. Луис остался недвижим, а Жуан смачно харкнул в моё окошко. Я еле успел отдёрнуть голову. Когда я снова – с некоторой осторожностью – выглянул наружу, Луис и Жуан уже поворачивались к ведьмочке. Мои дальнейшие возгласы не произвели на них никакого впечатления. Похоже, подобную музыку они слышали слишком часто и уже успели к ней привыкнуть.
Они взяли Жанну за руки и поволокли её обратно в камеру.
Луис (задумчиво):
– Заглянем к этому... (несколько непереводимых испанских выражений)... месяца через три. Пусть отощает немного...
Жуан (экспрессивно):
– Рыцарь долбаный! Тоже благородный, я ему эту дубинку по рукоять в задницу засуну! Да он у меня...
Я отошёл от двери и сел на кровать. Месяца через три? Ну-ну, посмотрим. Одного я всяко постараюсь на тот свет отправить. Даже через три месяца.
Я стал размышлять, кого из них будет отправить на тот свет предпочтительнее – Жуана или Луиса. Всё равно занять себя больше было нечем.
У всякого тюремщика, даже если он лишён возможности непосредственно (или по каким-то причинам не желает этого) оторваться на почках своего подопечного, есть масса способов отравить нелюбимому подопечному жизнь. Когда подошло время вечерней кормёжки, я услышал за дверью странный звук – как будто бы где-то неподалёку имелся водопроводный кран, который вдруг открыли и вода тугой струёй ударила в раковину. Привлечённый мыслью о том, что граф Альфаро, подсмотрев где-то в будущих временах сие простое хозяйственное изобретение, теперь решил внедрить его у себя в замке, я подошёл к окошку.
Перед дверью моей камеры стоял Жуан и, приспустив штаны, сосредоточенно мочился в мою миску. Увидев, что я смотрю на него, он широко и дружелюбно улыбнулся, приветственно помахал факелом, который держал в правой руке, однако занятия своего прерывать не стал.
Вечером, после того как на место Жуана и Луиса пришла их ночная смена, я снова приблизился к двери. Жанна уже могла прийти в себя. Мне нужно было с ней поговорить.
Я позвал её.
Никакого ответа.
Я предпринял ещё несколько попыток. Жанна так и не откликнулась, но некоторый результат мои попытки всё же дали. Заключённый в камере напротив пришёл в сильное возбуждение, замолотил руками по двери, попытался, пуская слюни, просунуть голову в окошко. Судя по звукам, которые я слышал, это был уже не человек, а животное, причём животное безумное. Сколько он здесь сидит, интересно?..
