Роман Злотников - Орел расправляет крылья
Задача сия ставилась три дня, за кои каждому из офицеров была предоставлена возможность задать царю любой касаемый этого вопрос. Впрочем, особых вопросов не возникло. Грабеж захваченных земель в эти времена был привычен, так что самой распространенной реакцией было удивление столь скрупулезным подходом. И… робкий вопрос — а нам? Потому как во время только что закончившейся войны грабить было строго воспрещено. И лиц, застигнутых за сим, велено было вешать без всякого снисхождения к их прежним подвигам… На этот вопрос я ответствовал, что никто не останется без поощрения. Мол, во многом для раздачи войскам все и собирается. А насчет того, почему грабежу подвергаются не все, пояснил, что одно дело, когда грабеж идет сразу, пока победные войска разгорячены штурмом, а проигравшие в панике, и совсем другое — вот так. Сейчас, ежели грабить всех, — бунт неминуем. Чего нам не надобно. К тому же с самых богатых, коих всегда не более четверти, взять можно раз в сто раз более, чем с остальных трех четвертей. Так что их и грабить особливого смысла не имеет. К тому же в этом случае остальные три четверти не присоединятся к этой четверти, а наоборот, будут улюлюкать и злорадствовать. Если еще и нам же не помогать. С тем офицеры и прикомандированные к ним дьяки и разъехались…
Царев указ, в коем возглашалось, что вину за притеснения и тяготы, кои привели войну на эти земли, царь возлагает на тех, кто наиболее на сем наживался, а именно — на торговцев, неправедных церковных слуг, возбуждавших ненависть противу христиан иной традиции, и вообще всех, кои за все время неправедных и противных учению Христову о любви и сердечном согласии действах большие капиталы заимел, появился через четыре с половиной месяца. Уж за этот-то срок все подготовительные мероприятия всяко должны были быть закончены… Так вот, указанные в нем лица подвергались особливой каре, заключающейся в том, что все то, что было-де неправдой нажито, изымалось. В домах, мастерских, тавернах велено было не трогать вещей носильных и не оставлять проживающих совсем уж без утвари и прибору, дабы каждый мог пищу принимать, но не более чем по одной вещи на каждого и лишь те, что из дерева, глины и простого металлу сделанные. В костелах и монастырях — также не лишать насельников носимого и утвари, а тако же иного всякого, для богослужения потребного, однако лишь из дерева, глины и простых металлов сделанных. Ибо непотребно церкви в годину бедствий народа, в кои она сама сей народ ввергла, драгоценной утварью и богатым облачением щеголяти…
Операция прошла не без эксцессов, но в целом нормально. К сему моменту все ценное действительно было запримечено, учтено и даже перепроверено. Собраны сведения о возможных ухоронах, и… развеяны опасения. Когда в монастырях, домах и костелах в первый раз появились вооруженные команды, после их ухода жители и ксендзы, перекрестясь, принялись было прятать все самое ценное от греха подальше. Однако проходил день, другой, затем неделя, а ничего худого не приключалось. Лазать же в ухоронки всякий раз, как появлялась необходимость достать деньги или еще что нужное, было неудобно. И шкатулки с серебром вновь извлекались на свет божий. Так что к тому моменту, как началась акция по изъятию, большинство ценностей вновь вернулось на свои законные места. А к ухоронкам были протоптаны буквально тропы. Да и если даже и нет, дьяки не так просто торчали у меня в Сандомире две недели. За это время молодцы из Митрофановой службы изрядно поднатаскали их насчет разных хитростей по поводу укрытия ценного, и большинство схороненного дьякам удалось отыскать. Причем вся злость по этому поводу опять же падала на дьяков, кои должны были исчезнуть сразу же по окончании акции. Военные же, получилось, были как бы и не слишком при чем, вроде как всего лишь повиновались приказу. Что также, по моему мнению, должно было способствовать снижению напряжения между остающейся армией и местным населением. Да и сами капитаны и лейтенанты просто на уши вставали, стараясь исполнить приказ и в то же время не довести дело до бунта. Так, когда дьяк изъял из одного из костелов трехпудовую серебряную крестильную чашу, капитан обеспечивающей его действия роты презентовал брызгающему слюной ксендзу взамен нее новенький медный котел такого же размера, который он заранее заказал у также подвергнувшегося изъятиям местного цехового старосты, а потом просто изъял его и доставил в костел. И иных придумок было немало.
Караваны собранных ценностей тут же были отправлены в Смоленск, где была произведена предварительная сортировка. Золотые и серебряные монеты были напрямую направлены частью обратно в Киев, Минск и Варшаву для обеспечения выплаты содержания армии, а большей частью в Белоозеро, в казну. Утварь и посуда, наиболее искусно исполненные, итальянской, французской, испанской, чешской, голландской, английской и немецкой работы, ну и наиболее удачные из польской, отправились в кремлевскую сокровищницу, для последующего использования по прямому назначению либо дипломатических подарков, а та же, что попроще, коей оказалось множество, — на переплавку. Часть церковной утвари, кою можно было использовать без передела и удаления неподобающих православию символов, была передана церкви, а остальное — на переплавку. Вылущенные из предназначенной на переплавку утвари драгоценные камни также ушли в кремлевскую сокровищницу.
Европа вздрогнула… от восхищения! Так ограбить страну и при этом избежать массового бунта… да-а-а, такое еще никому не удавалось. Впрочем, совсем избежать волнений не удалось. Но, к моему удивлению, направлены они в подавляющем большинстве были отнюдь не против моих войск. Во Львове, Галиче, Тарнополе, Остроге, Луцке и еще десятке городов, которые по Сандомирскому договору уже относились к моим землям и в коих никакого изъятия не было (на хрен грабить собственных подданных-то?), взволновалось местное население. И под предлогом того, что у них-де тоже имеются эти «разжигатели войны», принялось грабить богатых и разорять костелы. Но я предполагал, что в период проведения этой операции вероятность возникновения проблем резко возрастет на всей оккупированной территории, а не только там, где она будет проводиться. Поэтому всем начальникам гарнизонов в присоединенных областях были разосланы приказы не допустить волнений, выступившим разъяснять, что они-де живут ныне уже в ином государстве, где за бунты наказание куда как строго, а буде не поймут — не останавливаться для наведения порядка ни перед какими мерами. Что и было сделано. Все волнения практически мгновенно сошли на нет. На участвовавших в бунте, коих удалось установить, был наложен штраф, около тысячи зачинщиков были выпороты, около десятка наиболее упорствующих — повешены, разграбленное — конфисковано в государеву казну, а возле подвергнувшихся грабежу и насилию домов и костелов выставлены «во избежание» караулы. В польских же и литовских землях отчего-то прошел слух, что-де сами москали до сего додуматься не могли. И что во всем этом виноваты проклятые евреи. Вот уж многострадальное племя… После чего пришлось разбираться и с попытками еврейских погромов.
Но мало-помалу все успокоилось. К концу года даже удалось собрать кое-какие налоги с польских и теперь совсем уже куцых литовских земель, расположенных к северу и западу от Вильно, в коих, как хоть и не вошедших в мое государство, но все же считающихся православными, никакого ограбления не было (только в рамках нескольких попыток еврейских погромов). А с тех земель, что по договору вошли в состав России, — и того более. Быстрая и жесткая реакция на попытки самостийных разборок с «разжигателями войны» послужила неплохим уроком для населения, которое быстро почувствовало, что оно живет уже в совсем другой стране. Так что налоги были собраны аккуратно. Ну и пребывание на этих территориях стотысячной армии, коей регулярно выдавалось жалованье, также не могло не оживить денежное обращение. Кроме того, за первые два военных года образовался и установился новый маршрут транспортировки хлеба по Днепру и Дону, а затем через несколько коротких рокадных путей, построенных по большей части пленными поляками, по Неману и Западной Двине, а далее морем по Балтике в северогерманские города, а также в Швецию, Данию и Соединенные провинции. Причем, к моей вящей радости, на организацию сих маршрутов я не потратил не то что ни копейки, а и даже ни минуты времени. Все сделали сами купцы. Вернее, нет, минут пять я все-таки потратил, подписав два распоряжения — о своем согласии войти во вновь созданное товариство и о выделении ему на год тридцати пяти тысяч имеющихся на тот момент в наличии пленных, с необходимой охраной… В состав этого товариства вошли не только купцы из «гостевой сотни», но еще и несколько дюжин рангом поменее. Так что мои купцы меня очень порадовали. Похоже, мозги у них заработали в нужном мне направлении… Так вот, новое товариство реализовало в тысяча шестьсот тридцать восьмом году около ста тысяч ластов хлеба по цене около ста двадцати рублей за ласт. Что принесло в мой личный (ну ладно, пусть государственный) карман еще около шести миллионов рублей. Но купцы тоже внакладе не остались. Разница между ценой хлеба на внутреннем и на внешнем рынках составляла на тот момент более семи раз. Что, с учетом всех затрат, принесло им не менее чем четырехкратную прибыль. Так что в этом году деньги просто размножались!
