Нил Стивенсон - Система мира
— Мон кузен! — восклицает он. — Вы одним выстрелом уложили двух птиц: гуся и камеристку! Второму лет шестьдесят с гаком, он энергичен, но не проворен. Видно, что от множества пережитых на веку приключений у него всё болит, ломит, тянет, хрустит, ноет и щёлкает. Он шаркает на другую сторону палубы и отодвигает второй маскировочный щит, впуская утреннее солнце и выпуская застоялый воздух.
За это время он успевает составить фразу на ломаном французском:
— Будь она ранена, она бы ещё кричала. Она просто напугана.
— Думаю, вы поразили цель в Трианон-субуа, где обитает моя невестка Лизелотта.
— Небось вся из себя важная особа? — говорит тот, что помоложе. — К такой и подойти страшно. Может, скажете ей, как мне стыдно?
— И как же вам стыдно?
— Ну и ехидный же вы, Луй! Скажите, Лизелотта знакома с герцогиней Аркашон-Йглмской?
— Ещё бы! Сколько интриг они вдвоём провернули! Вероятно, завтракают вместе, пока мы тут разговариваем.
— Тогда, может, Элиза и передаст мои извинения. В любом случае она говорит по-французски лучше вас.
— Хо-хо-хо! — заходится король. — Вам так кажется, потому что вы от неё без ума. Я вижу. Кто-то ломится через кусты у пруда.
— Морд! — восклицает король. — Нас обнаружили! Закрывайте шиты! Скорее! Его собеседник поворачивается и тянется к щиту, но замирает и, кривясь, запрокидывает голову.
— Дьявол!
— Что, снова шея? — участливо спрашивает король.
— Такой адский прострел — никогда прежде не было. — Он трогает больное место, снова морщится и начинает поправлять шёлковый платок.
— Вам следовало беречься виселицы.
— Я берёгся, пока мог, но там было дело сложное.
Она появляется на берегу.
Одна её рука поднята, большой и указательный палец сведены колечком.
— Доброе утро, Джек.
— Бонжур, мадам герцогиня. — Тот, кого назвали Джеком, отвешивает преувеличенный поклон, граничащий с открытой издёвкой. Каждый из его позвонков выражает громкий протест.
— Ты тут кое-что потерял, а я нашла!
— Моё сердце?
Она бросает в него пулю. Та ударяет в подлокотник и отлетает рикошетом. Мужчины прячут глаза.
— Палатина просила сказать вам обоим, что в её годы трудновато шарахаться от пуль.— По счастью, Пепе уже несёт искупительный дар. — Король указывает на курчавого пса. Тот вылез из воды, машет Элизе хвостом, затем подбегает и кладёт мёртвую птицу к её ногам.
— Я не люблю дичь, — отвечает Элиза, — но Лизелотта в своё время была великой охотницей. Возможно, подарок её умиротворит.Она наклоняется, берёт птицу за шею и несёт прочь на вытянутой руке. Мужчины смотрят в благоговейном восторге. Луй тычет Джека в бок.
— Magnifique[11], а?
— Жеребец старый.
— Ах, она великая женщина, — говорит король, — а вы, мон кузен, счастливец.
— Встретить её было несказанной удачей, тут я с вами согласен, потерять — глупостью. Я не знаю, какое слово отнести к себе сейчас, разве что «усталость».
— У вас будет вдоволь времени отдохнуть в прелестнейших местах, — говорит Луй. Джек, внезапно насторожившись, хватает щит и прячется за ним. По берегу идут трое французских придворных — они услышали выстрелы и теперь ищут короля.
— Места прелестные, — соглашается Джек. — Лишь бы обо мне не узнали и не пошли слухи.
— Ах, но ведь на Ля-Зёр и в Сен-Мало несложно укрыться от людей? — Там я и буду жить на покое, — кивает Джек. — Пока она меня терпит. Король в притворном изумлении выгибает бровь.
— А если она вас прогонит?
— Тогда в Англию и вновь за работу, — говорит Джек.
— Монетчиком?
— Садовником.
— Поверить не могу! — Это известная слабость старых англичан, которые уже ни на что не годятся. Мой брат устроился садовником в поместье к богатому человеку. Если Элизе надоест кормить старого никчёмного бродягу, я отправлюсь туда — буду полоть герцогские сорняки и браконьерствовать в его угодьях.
Бленхеймский дворец
— Отлично! Раз так, дальше я пойду босым! — восклицает малый тех же лет и телосложения, что Джек Шафто. Он двумя руками берётся за колено и дергает. Из сапога, почти целиком ушедшего в грязь, появляется босая ступня. То же происходит со второй ногой. Боб Шафто свободен. Он стоит почти по колено в грязи. Сапоги быстро наполняются дождевой водой. Он салютует им:
— Счастливо оставаться!
— Золотые слова! — доносится голос из палатки, стоящей поблизости на более высоком и сухом месте. Из-за стола встаёт человек и поворачивается к Бобу. На столе горят свечи, хотя сейчас всего два часа дня. В широкополой шляпе Боба скопились несколько озёр дождевой воды общим объёмом свыше галлона. Он медленно, рассчитанным движением запрокидывает голову. Озёра приходят в движение, сливаются, текут в обход тульи и с плеском рушатся в грязь у Боба за спиной. Теперь он может видеть палатку. Тот, кто сейчас заговорил, стоит у входа. За столом человек с деревянной ногой учтиво принимает чашку шоколада у женщины, которая перед тем возилась у походной печки.
— Боб! — кричит стоящий джентльмен. — Босой, под дождём, ты в точности как пятьдесят лет назад, когда мы впервые встретились. Клянусь, так тебе лучше! Брось сапоги гнить, где оставил, и никогда больше не надевай такое кошмарище! А теперь давай в палатку, пока не простыл насмерть. Абигайль сварила шоколад. Боб вытаскивает ногу из грязи, встаёт на камень, вытаскивает вторую, с осторожностью оборачивается на брошенные сапоги.
— А треклятым планом тут пара сапог предусмотрена?
— Кусты тут предусмотрены! — объявляет одноногий, глядя на Боба в нивелир и сверяясь с расстеленным на столе планом.
— Но не тревожься, вредители съедят твои сапоги задолго до того, как наступят сроки посадки.
— Сколько викарий Бленхейма смыслит в сроках посадки?
— Столько же, сколько я смыслю в обязанностях викария.
— А я — в жизни сельского джентльмена. — Герцог Мальборо обеспокоенно смотрит на полмили грязи и недостроенный дворец. — Но мы все должны учиться. Кроме Абигайль. Она и без того само совершенство. Абигайль вознаграждает его скептическим взглядом и чашкой шоколада. Боб делает следующий осторожный шаг. Его бывший полковник, а ныне викарий Бленхейма, возвращается к карте, причудливо контрастирующей с унылой реальностью вокруг, скользит глазами по геометрической правильности будущего сада и останавливается на крохотной церковке и доме викария по соседству. Мальборо говорит:
— Из этой палатки мы поведём нашу последнюю кампанию. Мы уничтожим вредителей, которых привлечёт ядовитое амбре Бобовых сапог. Боб научится заботиться о растениях, Барнс научится заботиться о наших душах, я научусь бездельничать, Абигайль будет заботиться о нас всех.
— Должно выйти, — говорит Боб, — если сюда не явится мой братец.
— Он умер, — объявляет Мальборо. — А если он сюда явится, мы его застрелим. А если он всё равно выживет, мы отправим его в Каролину. Ибо, как мне сообщают, ты, Боб, не единственный из Шафто начал новую жизнь и подался в земледельцы.
Боб наконец подходит к палатке.
— Странный поворот судьбы, — бормочет он, — но справедливый.
— Это как?
— Правильно, что Джек, Джимми и Дэнни пашут землю после того, сколько они напахали в политике.
— Если ты собираешься так шутить, — говорит Барнс, — оставайся-ка лучше под дождём.
Каролина
— Я снова их видел, Томба! Сразу как солнце взошло над морем, распогодилось, я поглядел на запад и увидел их, красные в рассветных лучах. Горы. Ждут нас, как печёные яблоки на противне. Томба лежит ничком на мешке сухого лапника, который заменяет ему постель, как и другим батракам на плантации мистера Икхема. Спина его (не первый раз) исполосована бичом. Джимми Шафто вытаскивает из ведра мокрое тряпьё, выжимает и кладет Томбе на раны. Томба открывает рот, чтобы закричать, но не издаёт ни звука. Дэнни продолжает говорить, чтобы его отвлечь.
— Неделя быстрым шагом. Меньше, если украсть лошадей. Столько мы продержимся. А в горах полно дичи.
— Индейцев тоже полно, — говорит Томба.
— Томба! Глянь, как тебя разукрасили, и скажи, неужто индейцы хуже надсмотрщика.
— Хуже никого нет, — признаёт Томба. — Но я не смогу идти быстрым шагом семь дней.
— Ладно, дождёмся, пока рубцы заживут. Тогда и сбежим.
— Ребята, вы ничего не поняли. Тогда будет что-то ещё. Надсмотрщик знает, как сломить человека. Особенно чёрного. Сперва я не понимал, теперь вижу. Он со мною не так, как с другими. Гляньте на мою спину и скажите, что это не так.
Солнце бьёт в щели между брёвнами, стена напротив — в параллельных огненных полосах. Снаружи роется свинья, подкапывает их жилище, но её нельзя прогнать или съесть: свинья — гордость и отрада надсмотрщика. Издалека доносятся его крики:
