Андрей Бондаренко - Клоуны и Шекспир
– Вельможи, большей частью, остались в Толедо. Вертихвосток же король, как уже было сказано выше, вниманием не жалует. По крайней мере, последние два года. С тех самых пор, как у него возникли серьёзные трудности с выполнением одной очень важной функции…. Ага, королевский дворецкий дал отмашку белым носовым платком. Наш выход, Лёньчик. Вперёд и вверх…
Макаров, облачённый в скромный костюм южноамериканского аборигена, сжимая в руках охотничий лук (без стрелы, естественно), выскочил на сцену и, насторожённо покрутившись на месте, спросил:
– Кто прячется в густых кустах? Не бойся, путник. Выходи.
– Это я, дон Родриго Домингес, – появляясь на сцене, известил Тиль. – Идальго странствующий, благородный, славный.
– Что ищешь здесь ты?
– Женскую любовь. Забывшую меня – недавно…
Из последующего затем диалога до зрителей была донесена следующая важная информация. Каталонский дворянин среднего возраста Родриго Домингес, внезапно утративший интерес к женскому полу, (заболевший импотенцией, выражаясь напрямик), прибыл на берега великой реки Ла-Платы как раз для того, чтобы вылечиться от упомянутого неприятного недуга. Мол, один из путешественников, вернувшихся в Испанию, заверял его, что целебный воздух Аргентины способствует «возвращению юношеской прыти». Индеец, естественно, подтвердил справедливость этой медицинской сентенции и рассказал, как добраться до Буэнос-Айреса.
Людвиг и Томас своевременно натянули перед сценой чёрное бархатное полотно. Последовала смена декораций.
Дон Родриго находился теперь в гостиничном номере.
«Скорее всего, в мансардной комнатке захудалого постоялого двора», – мысленно хмыкнул Лёнька. – «Кстати, по сценарию действие происходит поздней осенью…».
Тиль, сладко потягиваясь, подошёл к бутафорскому окну и принялся с чувством излагать:
Ла-Плата – река, где не видны берега.
Незнакомые звёзды – играются с полночью.
Волны – цвета старинного, давно нечищеного столового серебра…
Лентяйка – местная горничная.
Ночью – не уснуть – в гостиничном номере:
Что-то постоянно – шуршит по крыше.
Шуршит – по стеклу и по подоконникам.
Всё шуршит и шуршит…
Что это? Темно, ничего не вижу.
А утром, распахнув окошко, понимаешь:
Может, это вам покажется странным,
Но везде и всюду летают —
Миллионы лимонных листьев, опавших с платанов.
И тогда многое – понимаешь…
Сеньор Домингес выглянул в окошко и восторженно охнул – по воображаемой городской улице беззаботно прогуливалась юная и прекрасная Мария Гонсалес (Франк ван Либеке), облачённая в миленькое белое платье с открытыми плечами.
Сердце дона Родриго учащённо забилось, а «интерес» к женскому полу значимо проснулся, о чём он и не замедлил торжественно объявить.
Дальше всё было, как могло показаться, просто и предсказуемо. Встреча. Знакомство. Диалоги. Монологи. Взаимные признания в любви. Красивые серенады и томные вздохи при Луне.
Но потом, как водится, случилась закавыка. В любовную идиллию вмешались отец и матушка Марии (Ян ван Либеке и мадам Гертруда). Выяснилось, что «Домингесы» и «Гонсалесы» являются – ещё по давнишним каталонским делам – злостными врагами.
Начались интриги и дуэли. Пришлось прибегнуть к проверенному «шекспировскому» средству. То бишь, к тайному венчанию и хитрому «индейскому зелью».
Мария – якобы – умерла. Состоялись пышные похороны, в которых была задействована вся театральная труппа «Глобус и клоуны», включая Иефа и Тита Шнуффия. Ослик перемещал по сцене «катафалк», а пёс скорбно, с благородным надрывом, подвывал.
Потом, ясные пончики, зажаренные в чистейшем оливковом масле, дон Родриго спустился «в склеп» и – с помощью «индейского тайного противоядия» – «оживил» юную супругу.
– Родриго, что мы будем делать? – спросил Франк ван Либеке. – Куда направимся?
– Конечно же, в славную Мендосу, – состроив слащавую физиономию, ответил Тиль. – Там с вечных гор стекают звонкие ручьи. А мужчины и женщины, позабыв про сон, ночи напролёт предаются – чувственной любви…
«Поэт хренов», – мысленно поморщился Макаров. – «Даже дельной рифмы толком подобрать не смог…».
Комедианты вышли на поклон.
Сперва зрители встретили их достаточно прохладно, но осознав, что Филипп Второй пребывает в состоянии нешуточной эйфории, принялись бурно аплодировать и громко кричать – «Браво!».
Потом благородная публика покинула террасу.
Во внутренний дворик спустился пожилой дворецкий и сделал два заманчивых предложения, не терпящих отказа. Леониду и Даниленко предписывалось незамедлительно проследовать в королевские покои, на аудиенцию. А всем остальным лицедеям – по устоявшейся средневековой традиции – пройти на дворцовую кухню, дабы полновесно насладиться качеством господских объедков, оставшихся после завтрака…
Филипп, нервно обгрызая ногти на пальцах правой руки, восседал на низеньком раззолочённом троне, установленном на квадратном помосте. Рядом с помостом стоял самый обыкновенный стул, на котором располагался непрезентабельный седобородый тип. За троном застыл – с обнажённым мечом в правой руке – темнолицый здоровяк в мавританских одеждах.
«Король, определённо, взволнован», – отметил Лёнька. – Более того, он нешуточно возбуждён. Из серии: – «До заветной мечты – рукой подать…». Дяденька на стуле? Облачён в чёрную бесформенную хламиду. Это не монашеская ряса. М-м-м…. На кого же он похож обликом? Пожалуй, на библиотекаря…. Мавр с обнажённым мечом? Обыкновенный средневековый сторожевой пёс. Не более того…».
Заметив вошедших, Филипп оставил ногти в покое и, одобрительно поглядывая на Даниленко, произнёс:
– Много слышал про тебя, Уленшпигель. Рад встрече.
После этого он перевёл взгляд на Лёньку и поморщился:
– Про тебя, Гудзак, этого сказать не могу. Как можно – не стесняться лысины? Не понимаю…. Ну, покинули волосы голову. Бывает. Но, как раз, для такого случая и придуманы парики. Прийти к своему королю с лысой головой? Воистину – неслыханная наглость!
– Простите, ваше Величество, – извинительно забормотал Макаров. – Виноват…
– Бог простит. Если, понятное дело, посчитает нужным. Отойди-ка, Гудзак, в сторонку, не мешай разговору…. Уленшпигель, ты бывал в Буэнос-Айресе?
– Конечно, ваше Величество, – не моргнув глазом, соврал Тиль. – Причём, неоднократно.
– Рассказывай. Не томи.
– Буэнос-Айрес, ваше Величество, расположен на берегу реки Ла-Плата. То есть, на берегу великой «Серебряной реки». С других сторон город окружает прекрасная южно-американская пампа…
– Остановись, шут, – поднимаясь с трона и хмуро поглядывая на Лёньку, велел король. – Не хочу я выслушивать занимательные истории в присутствии наглых и непочтительных подданных. Лысина отвлекает. Пойдём, Уленшпигель, немного прогуляемся по дворцовым залам…
Филипп и Даниленко, шагая рядом, удалились в правую дверь. Мавританский охранник, двигаясь мягко и совершенно бесшумно, проследовал за ними.
– Меня зовут – «Кристобальт Кальвет де Эстрелья», – вежливо представился седобородый дядечка. – Я являюсь первым учителем дона Филиппа. Причём, с самого отрочества. Литература, география, астрология, история живописи и прочих высоких искусств. Подойди, Гудзак, ближе. Поболтаем.
Впрочем, полноценного разговора не получилось. Когда стало понятно, что Макаров абсолютно ничего не смыслит в современной средневековой литературе, сеньор де Эстрелья утратил к собеседнику интерес. Недовольно хмыкнув, королевский учитель раскрыл толстый фолиант в малиновой бархатной обложке, лежащий до этого момента у него на коленях, и углубился в чтение.
Лёнька же, перебазировавшись на прежнее место, принялся рассуждать про себя: – «Эта аристократия сраная – офигеть можно. Капризные затейники, мать их…. Всё-то им не нравится. Принц Оранский от меня морду воротил, мол: – «Не люблю толстых…». Теперь король Испании привередничает, мол: – «Не люблю лысых…». То ли дело – нежная и тактичная Неле. Ни одного дурного слова не слышал от неё – относительно моей внешности. Где сейчас она? Что делает? Помнит ли обо мне?».
Из левых дверей, видимо, сделав широкий круг по дворцовым покоям, показались Тиль и Филипп Второй, за которыми неотступно следовал мавр-охранник.
Даниленко, панибратски поддерживая короля под костлявый локоток, заливался весенним мадридским соловьём:
– Воздух…. Чем же он пах, этот воздух? Чуть-чуть горчинкой, совсем немного – вчерашней дождевой водой. И ещё – чем-то незнакомым, неопределяемым так сразу…. Вскоре выяснилась и причина ночного скрежета-шуршания. Это лёгкий утренний ветерок гнал по тротуарам и крышам домов плотные стаи сухих листьев платанов. Сотни тысяч, а может, и миллионы миллионов жёлто-бурых и лимонных листьев летали повсюду, закручиваясь, порой, в самые невероятные спирали. Листья были везде, всё пространство за окном было заполнено ими. Предместья Буэнос-Айреса в первых числах мая – это один сплошной листопад….
