Игорь Курас - Программист и бабочка (сборник)
Хотя нет, по лицу действительно стекали капли, да и в носу было мокро. Олег закашлялся и его голову тут же вновь окатили ледяной водичкой.
– Хватит, – прохрипел он, всерьез опасаясь захлебнуться. – Я в порядке.
– Очнулся? Карамба, ихо де пута! – услышал Олег чуть хрипловатый резкий мужской голос. Разводы перед глазами от воды и нокаута мешали ему рассмотреть своего, по-видимому, пленителя. – А ну, смотри мне в глаза, Мачос мьерда.
– Кх-кх-то вы?
– Зови меня Риттер, негодяй.
– Риттер Негодяй? – удивился дезориентированный Олег.
Тумс!
– Ай! – Химмельман получил чувствительный, несмотря на общее шоковое состояние, удар по лицу. Вдвойне обидный оттого, что он, как человек интеллигентный и неконфликтный совершенно не привык получать по морде.
– Негодяй – это ты, а я просто Риттер, понял-нет? Узнаешь меня, собака?
Олег честно попытался проморгаться, очищая взгляд, и как следует рассмотреть мучителя. Перед ним стоял молодой человек лет, наверное, двадцати, худощавый блондин с острыми чертами лица, длинным прямым носом и горящими безумием глазами. Нельзя сказать, что выглядел он как законченный рецидивист-уголовник, но глаза Олега испугали. Маньяк, да и только.
Ничего знакомого Олег в его чертах не увидел, и у него затеплилась робкая надежда:
– Извините, но я вас совсем не узнаю. Вы наверняка ошиблись! Я не сделал ничего плохого, меня зовут…
– Олег Химмельман, я знаю. И я не мог ошибиться, ведь я – Рыцарь! Страж добра, отряженный Господом бороться со злом. А ты – дерьмовый писака.
В голове у Олега зашевелилось легкое подозрение. Но он, будучи материалистом, несмотря на специфическую литературную специализацию, отнес его на последствия удара по голове и отбросил как невероятную глупость. К тому же, его героя звали Кнаппе, а не какой-то там Риттер.
– Верно мыслишь, хилипойяс. По глазам вижу – узнал. Да-да, когда-то ты меня звал именно Кнаппе, да отсохнет твоя правая рука, но теперь я вырос и, идя по стопам своего господина, сделался Рыцарем. А заодно и взял себе новое имя.
Проговаривая все это, сумасшедший парень принял горделивую позу и задрал подбородок едва не к зениту, театрально раскинув руки. По завершению патетического выступления, оратор резко скукожился, глаза его вновь загорелись безумием и, вытянув указательный палец, он прошипел загробным голосом:
– А ты, жалкий пес, козлиная моча, сделал из меня чудовище, сломал мою жизнь и растоптал идеалы. Поэтому сегодня ты умрешь!
Олег запаниковал. Понимая абсурдность ситуации и обвинений, он судорожно искал нить правды, силясь понять, что же на самом деле с ним происходит. Спит? Нет, слишком реально. Бредит?.. Может, это видения, сопровождающие клиническую смерть? Как версия – вполне правдоподобна. Но что-то мешало ему поверить в столь простое и безопасное объяснение. Все так натурально, материально и реально, что просто не может быть порождением больного воображения. Впрочем, не один фильм и книга утверждали, что придуманный шизофреником мир для своего автора не менее правдоподобен, чем объективно существующее.
Но скорее всего – это просто маньяк, каких, если верить киноиндустрии, пруд пруди. Только этот свихнулся на его, Олега, скромной фигуре. А точнее, на его свежей повести. И пусть она только-только вышла, есть еще сотрудники журнала, естественная утечка материала и, к тому же, у него на компьютере давно устаревшая антивирусная база – текст могли украсть и у него.
– Где я, – ни на что особо не надеясь, спросил Олег. Поджилки его не то что тряслись – ходуном ходили и даже бегали, но вместе с тем молодой талант был достаточно умен, чтобы не потерять голову окончательно. Он тянул время.
– Где? – удивился Риттер. – Неужели не видно? В междумирье. В проходной между вашим и нашими мирами, там, где мы только и сможем с тобой побеседовать, никого не стесняясь и сбросив маски повседневности, навязанные вам обществом, а нам – авторами. Не правда ли, здесь уютно?
Последнюю фразу маньяк произнес так тепло и искренне, что Олег невольно обвел взглядом обстановку и вынужден был молча не согласиться с заявлением похитителя. Он увидел лишь темно-серые, в потеках и паутине, стены, угрожающе нависший в полутьме потолок, ржавые, сочащиеся неприглядной жидкостью трубы, пыльный пол и одинокую железную дверь, какая может украсить лишь вход в преисподнюю или карцер самой строгорежимной тюрьмы.
Ну а посреди комнатушки, лицом к двери на стуле сидел он сам, безнадежно связанный по рукам и ногам.
– Что? Не нравится? – обиделся Риттер. – А я старался…
Его бесцеремонно прервал жуткий скрип двери. В едва наметившейся щели проема показалось смутно знакомое остроухое лицо.
– Карамба! – заорал на лицо Риттер, и оно тут же исчезло, испуганно захлопнув лязгнувшую дверь. – Чертовы эльфы, нигде от них спасу нет. Итак, о чем я, папаша?
Надежда, заглянувшая в душу Олега, испарилась вместе с эльфом. Но в нем самом что-то переклинило, вернув способность соображать. Страх остался, ушел ужас. Об эльфе Олег не думал – мало ли придурков. С него же довольно одного психа, с которым и надо разобраться.
– Погодите. Вы утверждаете, что вы и герой моей повести об оруженосце – одно лицо?
– Я не утверждаю это, Санта Мария! Это абсолютная правда, провалиться мне на этом самом месте!
Было бы неплохо, – проворчал про себя Олег и вновь перехватил инициативу.
– Но постойте, мой Кнаппе маленький мальчик, девяти, если не ошибаюсь, лет…
Безумец расхохотался. Вот тебе и разумные доводы.
– Ты! – вновь вытянул палец в сторону связанного Олега Риттер. – Ты заблуждаешься, недоумок, полагая течение времени равнобегущим в наших мирах. Пока ты облизывался на кусок бумаги и в уме распределял невеликий гонорарец, я трубил свой срок сначала в детской тюрьме, а затем и в колонии строгого режима. И каждый день меня избивали, унижали достоинство, мешали с дерьмом и ломали душу…
Безумец окончательно съехал с катушек и орал так, что стены тряслись. А брызги слюны грозили утопить Олега не хуже ушата с водой. Но дальше началось совсем страшное – каждую фразу маньяк подтверждал хлестким ударом по лицу несчастного пленника.
– Меня насиловали за то, что я белый, я убирал парашу не только в своей камере, но и на всем этаже, охранники, узнав о моем преступлении, не только не защищали, но и сами норовили ударить побольнее при каждом удобном случае. На меня мочились и опорожнялись, ломали пальцы, резали крайнюю плоть, ржали над моим криком и слезами, мне ломали кости и отбивали внутренности, мне…
И он зарыдал, продолжая хлестать Олега. Олег тоже заплакал от бессилия и обиды.
Наконец, оба они устали и успокоились. Допуская, что все рассказанное преступником о пережитом в тюрьмах правда, Химмельман понимал истоки его безумия, но ему от того ничуть не становилось легче.
– Но я, – просипел он. – Я-то тут при чем? Я не сажал Кнаппе в тюрьму, я не придумывал все эти зверства и вообще, я просто писатель! Я не сделал вам ничего плохого!
– Не кричи, мать твою, – совершенно спокойно, даже устало, ответил Риттер. – Я вижу, ты мне не веришь. А еще фантаст… Послушай, за что ты наградил мою маму онкологическим заболеванием?
– Чем-чем? – удивился Олег. – Ничем я ее не награждал. Она вообще в повести осталась, практически, за кадром.
– Не помнишь? А кто, желая подробней раскрыть тему ее смерти и влияния этого события на мою психику, писал о раке? «Умирала она медленно и мучительно…» А?
– Постойте! Этот кусок не вошел в повесть, я написал его и тут же удалил!
– Ага, бестрепетной рукой. Ну, вот и прикинь, откуда сие известно мне?
Олег опешил. И действительно, никому о предполагаемой болезни матери своего героя он не говорил, даже Цыпе. Да и сам давно забыл о неудачном экскурсе в прошлое Кнаппе. Откуда же?..
– А первый вариант конца? – усмехаясь, продолжал Риттер. – В котором не было ни детей-заложников, ни драм-матизму?!
Последнее слово он произнес с нескрываемым отвращением, будто передразнивая.
«Предположим, если текст был украден с моего домашнего компьютера слишком рано, альтернативный конец мог попасть в чужие руки, но абзац о болезни мамы Кнаппе я даже не сохранял!.. Кто-то читал с экрана?»
Понимая несостоятельность оправданий перед батюшкой материализмом, Олег Химмельман постепенно начинал верить в самое невероятное, но столь упорно навязываемое ему объяснение происходящего.
«Спокойно, Олежек, спокойно».
– А разве в Пуэрто-Рико есть детские тюрьмы? В которые сажают выдуманных героев?
– Не финти, папаша. Есть тюрьмы, есть.
– Слушайте, Риттер, не зовите меня папашей, это еще не доказано!
Риттер только усмехнулся, присев на пятую точку перед Олегом и скрестив ноги перед собой.
– Между прочим, вы тут явно матерились по-испански. Я кроме слова «карамба» не понял ни шиша. Откуда, спрашивается, мой герой знает слова языка, которого не знаю я?
