Александр Плотников - Коридор
– Гитлерюгенд, к тебе пришли.
Когда Андрей открыл дверь и начал вглядываться в сумрачный полумрак коридора, пытаясь рассмотреть своего гостя, Тимофеевич, вероятно, еще не успев добраться до своей комнаты, прокричал как можно громче.
– Вы поосторожнее там с ним. А то он так и норовит пырнуть каждого заслуженного пенсионера ножом в бок.
– Тимофеевич, я тоже рад вас слышать.
– Да пошел ты! – кинул тот, громко хлопнув дверью.
Еще раз окинув взглядом коридор, Андрей заметил рядом с порогом невысокий темный силуэт.
– Вы ко мне?
– Да.
– Ну, проходите, чего в дверях стоять, – сделав несколько шагов назад, он впустил в комнату гостя, который после небольшой заминки переступил порог.
При дневном освещении оказалось, что это вовсе никакой и не «проситель», а действительно, как и сказал Тимофеевич, пенсионер. На вид старику можно было дать не больше семидесяти. Он был человеком невысокого роста с лицом, изрезанным старческими морщинами и пепельно-седыми волосами, зачесанными назад.
Андрею его внешность ни о чем не говорила. Обычный сухопарый старикан, сохранившийся для своего возраста чуть лучше своих сверстников – только и всего. Но по мере того, как он все больше всматривался в его лицо, незнакомые черты все четче стали приобретать прежние, знакомые контуры. Этот блеск ярко– синих глаз, не потускневший с годами. И это выражение лица, которое так до боли знакомо. И, наконец, этот шрам, над которым так усердно когда-то потрудился Жан.
– Этого не может быть, – изумленно прошептал Андрей.
Ему почему-то захотелось крепко его обнять, и у старика, видимо, возникло такое же самое чувство. Но объятие получилось какое-то угловатое. С неуклюжими похлопываниями по спине.
На какое-то мгновение они оба нерешительно застыли, не осмеливаясь нарушить затаившееся безмолвие.
– Как вы все это время жили? Приземление прошло удачно? Чем закончился бой? – первым пришел в себя Андрей, тут же завалив своего гостя шквалом вопросов. Его интересовало сразу все, из-за чего собеседник был слегка сбит с толку, не зная с чего начать.
– Можно я присяду?
– Да, конечно, – смущенно спохватился Андрей, пододвигая к нему кресло.
– Вроде ничего,– произнес Карл, располагаясь поудобнее. – У меня двое детей и четверо внуков. Свое небольшое дело… – по– русски он говорил намного лучше, чем некоторые русские. По крайней мере, грамотнее Тимофеевича, а акцент больше напоминал прибалтийский, нежели немецкий.
– Извините, а где вы так хорошо научились говорить? Ну…
– Что? – не расслышал тот.
– Говорить по-русски, где?
– А, говорить. Я долго сотрудничал с вашим экономическим пол-предством. Еще тогда, – он махнул рукой куда-то в сторону, – в советские годы.
– Ууу…
В комнате воцарилась гробовая тишина. Только было слышно, как за тонкой перегородкой стены что-то мастерил Тимофеевич, негромко постукивая молотком.
– А что было после приземления? Как оно прошло? – снова взял в свои руки инициативу Андрей.
– Нормально, если так можно сказать, – Карл постучал небольшой черной тростью по правой ноге. – Приземлился в какой– то окоп и раздробил себе ногу.
– Значит, вы все-таки успели дернуть кольцо?
– Навряд ли… Очнулся-то я от боли. Это, скорее, твоя заслуга.
– Да… Странно. А потом что было? Дальше?
– А дальше, – убрав в сторону трость, Карл вытянул ногу. – Половина наших сил в том бою была уничтожена. И хотя в численном соотношении мы уничтожили больше самолетов, союзники все же добились того, чего хотели. Эту операцию они провели одновременно по нескольким направлениям, и она принесла им неплохие дивиденды. До самого вторжения мы так и не оправились от этого удара. Правда, нам еще легко досталось. I/JG300 был почти полностью уничтожен, и его летный состав пришлось формировать заново.
– А как остальные, как Хельмут?
– Остальные. Остальным тогда не сильно досталось – посбивали только молодняк. Что же касается основного состава, то живыми вернулись все, кроме Циндлера. А что касается Хольцера. Ты ведь из-за него во все это ввязался? Не так ли?
– Ну да, я ведь был ему обязан…
– Ему в тот день повезло. У него что-то с двигателем случилось, и он, не дотянув до аэродрома, приземлился на каком-то шоссе.
– Что значит в тот день?
– Его потом сбили, в августе 44-го. Он пропал без вести, и все считали его погибшим. Но когда после «крушения Стены» я навестил родной Магдебург, то от знакомых узнал, что он после войны вернулся в город и умер только весной 89-го от инфаркта.
– Хельмут, от инфаркта?
– Да, мы все рано или поздно стареем и умираем. Его, к сожалению, эта учесть постигла раньше других. Что же касается всех остальных… – продолжал свой монотонный рассказ Карл, совершенно не обращая внимания на растерянного Андрея, для которого воспоминания недельной давности были гораздо свежее и более ярче, тех полувековых, что принес с собой он, – Бренеке погиб на следующий день после вторжения в своей четвертой лобовой атаке. После него замкомполка стал Рихард. Но он тоже протянул недолго. В августе, в том же бою, что сбили Хельмута, вся их четверка – Рихард, Клаус, Хельмут и Отто – не вернулась с задания. В живых, кроме Хольцера, остался только Отто. Он, кстати, живет по соседству со мной. Так что я до сих пор выслушиваю его ворчание. Что случилось с остальными, не знаю. Так как вскоре для меня война закончилась, и этим я во многом обязан именно тебе.
– То есть?
– После того ранения меня окончательно перевели «на землю ». Кстати, вы с Хельмутом все-таки сбили тот Б-17. Я за него получил «Железный крест» 1-го класса.
– Как сбили? Я же не…
– Сбили, сбили. Вы вдвоем его так пропахали, что он еле дотянул до берега.
– А кто-нибудь, ну???
Карл, уже, кажется, приловчившийся понимать замысловатые вопросы Андрея, отвечал еще до того, как тот умудрялся их сформулировать.
– Нет, никто не погиб, по крайней мере, как мне известно. Они дошли до берега, и сели на брюхо. Из экипажа потом нашли только одного раненого, которого американцы оставили на какой– то ферме. Остальным, видимо, удалось уйти.
Эта новость лавиной обрушила с плеч Андрея ту тяжкую ношу, которую он нес с момента возвращения сюда. Мысль о том, что от его рук мог кто-то погибнуть, подчас становилась просто невыносимой.
– После ранения меня списали на землю, назначив командиром роты аэродромного обслуживания, и тогда же от меня со своими подозрениями отстал Фреш. Даже извинился. А потом началось вторжение. После второго отступления в августе 44-го, когда они взяли Париж, наша транспортная колонна направлялась на новый аэродром, и вот где-то под Компьеном мы попали в засаду английских парашютистов. В охранении был только «Фольксштурм», поэтому бой был недолгим. Майор-резервист, командовавший этим воинством детей и пенсионеров, предпочел сдаться, нежели бесцельно отправить на гибель такое количество людей. Потом был плен и конец войны. После освобождения я решил не возвращаться домой в «восточный сектор», а поселился на родине жены в Ольденбурге. Вот вроде бы и вся история.
В комнате опять повисла тишина, затянувшаяся довольно надолго. Карл с немецкой педантичностью терпеливо ждал, когда Андрей, придя в себя, обрушит на него новую лавину вопросов.
– Да, хорошо он тогда постарался, – произнес Андрей, указывая на рассеченную бровь. – ОНИ-то как? Больше на вас не выходили?
– Ты про Сопротивление?
– Да.
– Когда я лежал в госпитале, они несколько раз пытались выйти на меня. Но потом, наверное, догадались, что все вернулось на свои места, и больше не стали рисковать. А затем и вовсе вся группа исчезла. По крайней мере, до 68-го года я ни о ком из них не слышал. Пока тем летом, во время отпуска, не заехал в Сен– Ло. Зайдя по старой памяти в «Трафальгар», я обнаружил там Жана. Он, как и прежде, стоял за барной стойкой в своем белом переднике. Теперь он его единственный владелец. От него-то я и узнал, что произошло с тобой, пока я был здесь.
– Мелен по-прежнему с ним? – как бы невзначай тут же спросил Андрей.
– Нет… Ее больше нет. Это, по сути, и было причиной провала всей группы. Через неделю после того, как все вернулось на свои места, они возвращались в город, и на пропускном посту ее опознал какой-то фельдфебель. Она застрелила его в упор, а сидящий за рулем Жан, как он рассказывал, тут же рванул машину с места. Подоспевшая помощь открыла беспорядочный огонь по удаляющемуся автомобилю. Жан получил легкое ранение в плечо. А вот Мелен не повезло. Одна пуля попала ей в бедро, а вторая, смертельная, – в голову. Через три часа она скончалась, так и не приходя в сознание.
Андрею было странно слышать, как этот проживший жизнь старик, с таким спокойствием рассказывает про многочисленные смерти тех, с кем еще совсем недавно он делил радости и горести жизни и которые в разной степени что-то для него значили.
