Андрей Ерпылев - Слуга царю...
— Окружить здание, — распорядился штаб-ротмистр, пальцем указывая собравшимся вокруг него поручикам на плане позиции, которые требовалось немедленно занять, чтобы надежно блокировать объект. — По паре танков и отделению пехоты к каждому из входов — господа Максутов, Леонгардт и Резанов… Разоружить полицейских и охрану, если будут сопротивляться — по шее им… Оружие применять только в крайнем случае. Не с супостатами деремся, ребята, со своими, русскими.
— А разоруженных куда? — задал мучивший всех вопрос рослый корнет Кораблев, вытирая обильно струящийся из-под шлема пот, оставляющий в слое пыли на щеках извилистые дорожки. — Куда их девать-то?..
— В расход! — невозмутимо заявил Бекбулатов, глядя прямо в нерешительно заметавшиеся глаза корнета. — Отведи во-о-он туда, в скверик, и…
— Да как же это, Владимир Довлатович? — жалобно пискнул парнишка. — Они же тоже…
— Шучу, шучу, корнет! — Бекбулатов с хохотом хлопнул юного офицера, которому доставал макушкой едва до переносицы, по накачанному плечу. — Оружие отобрал и — под зад коленом! Пусть идут по домам или, если не хотят домой, — на все четыре стороны. К чему нам эта обуза?
— Понял! — просиял чумазый Кораблев, лихо отдал честь и рысью кинулся к своему танку с белой цифрой «7» на башне.
— Ну, господа, — обернулся Владимир к оставшимся офицерам. — Так как о запасных ходах и тылах мы позаботились, то наша цель — парадный подъезд. Вперед!..
* * *В центральном зале Государственной думы десятый час шло экстренное заседание, посвященное перевороту, который сейчас, в седьмом часу вечера, можно уже было считать свершившимся. Несмотря на важность повода, зал оказался полон едва на две трети: часть депутатов не смогла пробиться к Таврической площади через районы, в которых еще 'шли бои, или сквозь многочисленные посты той или иной из противоборствующих сторон, порой самым анекдотическим образом чередующихся друг с другом. Более того: число собравшихся понемногу сокращалось — кое-кто, выйдя из зала якобы покурить, подкрепиться в думском буфете или по иной естественной надобности, так больше и не возвращался, предпочитая в такой серьезный день находиться где-нибудь подальше от того места, где решались судьбы Империи. Заметив «естественную убыль», товарищ председателя барон Леонтицкий, заменяющий сегодня Михаила Семеновича Радинова в связи с его отсутствием по уважительной причине (никто не знал где он вообще — поминальники молчали, а по тем телефонам, где он мог находиться, никто ничего определенного сказать не мог), приказал было запереть двери, но встретил такой единодушный отпор «народных избранников», что тут же поспешил отменить свое опрометчивое распоряжение. Благодаря этому число собравшихся, разумно решивших не дожидаться развития событий, уменьшилось сразу на полтора десятка человек…
— Господа! — надрывал себе горло председательствующий, так как несмотря на установленные повсюду динамики в зале после оглашения последней сводки событий стоял такой гул, что его практически не было слышно. — Господа! Давайте вернемся к повестке дня. Перед перерывом было решено составить по сегодняшнему вопросу мнение Думы, чтобы огласить его перед правительством и государыней…
— Какого черта! — зарычал в микрофон только что отстоявший это устройство в борьбе сразу с двумя политическими оппонентами противоборствующих фракций лидер либеральной партии Иосиф Горенштейн. — Сейчас важнее всего не какое-то там абстрактное мнение, адресованное разбегающемуся, если не разбежавшемуся уже правительству, а открытое обращение к главам зарубежных держав с призывом вмешаться в нашу заварушку! Пусть французские войска наведут в городе порядок, если мы сами не можем…
— Прекратите! Почему именно французские? — налетел на выступающего конституционный монархист Рылов. — Никогда не ступит нога республиканца, да еще презренного лягушатника, на святую для всякого русского землю. Только истинно монархические Пруссия или Швеция могут нам помочь в этом тонком вопросе!..
— Уберите от микрофона этого защитника царизма! — верещал социал-демократ Кляйнерт, цепляясь ручонками за могучее плечо Рылова, отмахивающегося от социалиста, как медведь от назойливого комара. — Будущее России возможно только при республиканском устройстве государства! Долой самодержавие! На гильотину монархов! Вся власть Учредительному собранию!..
В ответ на это сумбурное, но зажигательное выступление зал огласился одобрительными воплями и расцветился несколькими десятками бело-сине-красных флажков.
Хрясть!.. Здоровенный кулак Рылова впечатался в разом залившуюся кровью мордочку Кляйнерта, но развить успех не получилось, так как, хватая за руки, ноги и даже шею, на него навалился добрый десяток сторонников невзрачного и хилого телом, но мощного духом социалиста.
— Ко мне, сторонники монархии! — возопил здоровяк, медведем ворочаясь под грудой как один щуплых на вид, но злых, словно уличные дворняжки, однопартийцев Соломона Моисеевича, яростно тузивших его острыми кулачками и коленками. — Русских бьют!!!
На выручку Ивану Николаевичу тут же поспешило множество «камонов», поддержанных примкнувшими к ним депутатами «Российской партии», «Русского пути» и некоторыми другими, откровенно сожалевшими, что оторвать от мебели что-либо, могущее служить оружием, в этом продуманно устроенном зале невозможно. Чтобы не спускаться к микрофонам, где ширилась свалка, тратя на это драгоценное время, многие монархисты выбирали себе противников по вкусу неподалеку, и через несколько минут потасовкой, разрастающейся, как цепная реакция, было охвачено уже все помещение. Несколько минут, и в ход уже пошла мебель из прилегающих помещений, к сожалению, обычная, как целиком, так и разбитая на составные части, сорванные со столов письменные приборы и даже туфли, острыми каблучками которых немногочисленные женщины, в основном либералки, действовали не хуже, чем мужчины кулаками и ножками стульев.
Феликс Янович окончательно сорвал голос, пытаясь восстановить спокойствие в зале, а нескольких еще не разбежавшихся приставов оказалось чересчур мало…
Выстрел, громом отдавшийся под уважаемыми сводами Думы, показался всем ушатом ледяной воды, внезапно вылитой на голову, и подействовал не хуже, чем на стаю мартовских котов, самозабвенно выясняющих отношения на крыше…
У входа в зал, все еще держа дымящийся пистолет в поднятой руке, стоял, скаля белоснежные зубы, ярко выделявшиеся на перемазанном лице, худощавый мужчина восточного типа, одетый в распахнутый на груди танкистский комбинезон. На заднем плане и в открытых дверях по периметру зала толпились многочисленные вооруженные люди самого решительного вида также в черном и в камуфляже.
— По какому праву вы врываетесь?.. — просипел в микрофон бледный как бумага барон Леонтицкий, судорожно и бесцельно шаря перед собой по столу, заваленному разнообразными бумагами. — Почему вы здесь стреляете?.. Кто вам позволил?..
Чумазый пришелец сунул пистолет в кобуру и решительно прошел к столу председательствующего, лавируя между замершими стоя, сидя и лежа на полу депутатами, еще минуту назад увлеченно тузившими друг друга, а то и бесцеремонно перешагивая через некоторых, впавших в прострацию. Деликатно, но непреклонно выкрутив из рук оцепеневшего от страха Феликса Яновича микрофон, он ослепительно улыбнулся ему, чем окончательно сразил наповал, пощелкал ногтем по решетчатой мембране для проверки звука и наконец объявил в мертвой тишине звонким чистым голосом:
— Господа депутаты Государственной думы! Действуя согласно вверенным мне полномочиям, я, князь Владимир Довлатович Бекбулатов, распускаю ваше собрание впредь до особого распоряжения. Все несогласные со мной могут оспорить мое заявление в вышестоящих инстанциях. Все свободны, я никого не задерживаю. Благодарю за внимание!
После чего с полупоклоном вернул микрофон ошалевшему Леонтицкому, молча, как рыба, разевающему рот, плюхнулся на край стола, небрежно оттолкнув бумаги, и со стуком водрузил рядом с собой на полированную поверхность самого недвусмысленного вида аргумент — черный короткий автомат…
Разом потерявшие нить своего спора думцы, обескуражено почесывая в затылках, по одному и компаниями потянулись к выходу, помогая по дороге подняться с пола своим товарищам и недавним врагам, услужливо отряхивая друг другу запачканную одежду, щедро жертвуя носовые платки нуждающимся в них, дабы унять кровь из разбитых носов, обсуждая произошедшее и возмущаясь вполголоса… В дверях их действительно никто не задерживал, а вооруженные бунтовщики почтительно сторонились, чтобы, часом, не испачкать дорогие пиджаки, сюртуки и смокинги «народных избранников» одеждой, перемазанной копотью, грязью и кровью, своей и чужой…
