А. Авраменко - Смело мы в бой пойдём…
Глейвиц. Оберштурмфюрер СС Вилли Хенске. 1939 год.
Первого сентября в обед объявили тревогу. Мы как раз наши новенькие танки обкатывали, только что полученные, «Т-28» называется. Только не те, на которых я в «Каме» катался, а новые, модернизированые. Пушка — 8,8 см, дизель и броня — уральские, оптика и радиооборудование — наши. Не машина, а сказка! Идёт плавно, в отсеке просторно, комфортно. А броня! Лоб — 80 мм, а борт — 40! Ни какой 37-имилиметровой пушкой не пробить! Ну ещё бы, такая бандура! Короче, пожрали мы с ребятами в столовке, вдруг сирена. Мы бегом на плац, только я своих эсэсманов построил, командир пред строем вышел и стал нам приказ Фюрера зачитывать. А в приказе том говорилось вот о чём: мол сегодня, первого сентября войска Ржечи Посполитой без объявления войны вторглись на территорию нашего товарища по Тройственному Союзу, России. И верные союзническому долгу, для защиты геноссе, дружба с которым скреплена кровью под Варшавой и в Испании, он, Фюрер немецкого народа Адольф Гитлер вынужден объявить войну Польше. Я даже строчки из приказа запомнил наизусть: «Польское государство отказалось от мирного урегулирования конфликта, как это предлагал сделать я, и взялось за оружие… Вероломное нападение на нашего союзника, которое нестерпимо для великого государства, доказывает, что Польша не намерена с уважением относиться к границам наших верных соратников по Договору Нового Тройственного Союза. Чтобы прекратить это безумие, у меня нет другого выхода, кроме как отныне и впредь силе противопоставить силу».
А посему, вперёд! Пленных не брать, поляков — не жалеть! За вероломство наказать требуется примерно!… Закончил речь наш оберштурмабаннфюрер и велел экипажам танки к бою готовить, все, без исключения, а офицерам, я к тому времени уже оберштурмфюрером стал, в штаб явится за получением задания. Ну, я своим гавкнул. Те только сапогами затопали и в парк умчались, а я в штаб пошёл, вместе с остальными. Завели нас в тактический зал, это где ящик с песком стоит, на котором местность моделируют, и стали нам боевую задачу ставить. Всем досталось. Кроме меня. Нет, я, конечно, понимаю, что рота моя особая, и машины у нас экспериментальные, но если война, то какие там опыты? Воевать — так все должны в бой идти, а не отсиживаться за спиной у друзей, тем более, что я русским личный долг имею, не зря же они меня три года учили? В общем, настоял я на своём. Получил приказ и рванул в парк, к своим ребятам, а там пыль столбом, дым коромыслом, манны мои боезапас грузят, ходовую проверяют, солярку заливают. На башни траки запасные вешают, ящики инструментом забивают, всё, что положено по регламенту. Тут смотрю, один краску где-то раздобыл и на башне написал: За Родину! За Союз! Ну, я конечно ему высказал поначалу, а потом подумал, и одобрил всё-таки. Инициативу. Только в свой «Т-28» залез, гарнитуру на уши натянул, как слышу команду: На выход! Ну, так всё и началось…
Подполковник Всеволод Соколов. Восточный Фронт. 1939 год.
И вот я снова на Дальнем Востоке. Господь хранит меня, и вместо жуткой мясорубки Дальневосточного или Забайкальского фронтов я прибываю в Монголию. Поздним вечером мы выгружаемся в Дзамын-Уд с недавно построенной железной дороги. Лихорадочная разгрузка танков после двухчасового стояния в тупике, ругань с комендантом вокзала, сочный мат господ офицеров из других частей, ожидающих своей очереди — все это действует на меня «умиротворяюще». Если в обычное время в России две беды — дураки и дороги, то теперь добавляется еще стихийное бедствие в лице Главного Управления Военных Перевозок. Кроме того, в Дзамын-Уде присутствуют еще и монгольские чиновники, чья деятельность, бесспорно, добавляет «порядка и организованности».
Наконец, наоравшись и охрипнув, я, вместе с двумя ротами своего батальона двигаюсь по дороге на Эрлянь. Темно как в могиле. Тусклый свет светомаскировочных фар точно сгущает тьму, вместо того, что бы разгонять ее. Наши Т-30 мерно громыхают по ночной дороге. Милосердный Боже, спасибо Тебе за то, что наш комдив, генерал-майор Анненков, в простоте душевной не делает разницы между парадной и полевой формой одежды. Сопровождающие нас Черные гусары прекрасно видны в темноте в своих белых ментиках.
Марш тянется уже второй час. Неожиданно вахмистр, едущий перед нашей машиной поднимает руку. Стоп!
— Стой! — рявкаю я. Ротные дублируют мою команду, и колонна застывает в неподвижности. Мы через чур сладкая мишень на дороге, поэтому я командую, — Башнеры! Приготовиться к отражению воздушной атаки! — и вылезши из танка по пояс, интересуюсь, — Вахмистр, что там?
— Союзники, господин подполковник.
— Не понял, кто?
— Монголы.
Точно. Навстречу нам движутся легкий БА «Хорьх», следом внушительный БА-11, два штабных «Руссо-Балта» и добрая сотня всадников, от которых отделяется группка и во весь опор летит к нам. Вахмистр сдает назад, предоставляя мне как старшему по званию разбираться с азиатскими соратниками.
Среди подъехавших видны золотые погоны даргов. Я решаю взять инициативу в свои руки:
— Кто такие?
— Конвой фельдмаршала Джихар-хана! — раздается в ответ веселый голос, — Разрешите поздравить багши-дарга с присвоением очередных званий!
Господи, да ведь это же Лхагвасурэн, собственной персоной! За девять лет, конечно, изменился, но в узеньких глазках прыгают прежние веселые чертики. Я выскакиваю из машины:
— Жамьянгийн, дружище! — тут я, наконец, обращаю внимание на его погоны, — Прошу извинить, господин полковник.
— Прекратите, Всеволод Львович. Что за счеты между своими?! — он радушно обнимает меня, но тут же принимает официальный вид:
— Господин подполковник, прошу Вас проследовать вместе со мной к хану Джихару, — он не выдерживает и заговорщицки ухмыляется, — а то, если фельдмаршал узнает, что я тебя отпустил, голову мне оторвет. И еще что-нибудь!
Я иду рядом с Лхагвасурэном. Из уважения ко мне он слез с коня и теперь топает пешочком. А вокруг нас всадники, среди которых я вижу несколько знакомых лиц. Вот Дампил Сангийн, вот — Данзанванчиг Дашийн, вон там, дальше — Аюуш Лувсанцэрэнгийн. Я знаю их еще по 1-му механизированному дивизиону. Именно тогда я и познакомился с Джихар-ханом…
В 1930 г. я оказался в группе русских инструкторов, направленных для обучения монгольских войск. Год, проведенный в Монголии, остался в памяти какой-то бесконечной чередой пьяных застолий, ремонтов, проводимых на похмельную голову, так как монгольские цирики и дарги исправно ломали все, что только можно сломать и снова застолий. И вечная жирная баранина во всех видах, то есть жареная и вареная. Я потом лет пять баранину не то что есть, смотреть-то на нее не мог…
Мы подходим к огромному автомобилю в камуфляжной окраске. Вокруг — знаменитый на весь Дальний восток личный конвой хана Джихара. Это молоденькие, чрезвычайно симпатичные девицы в ладно сидящих мундирах. Злые языки именуют их «походно-полевым гаремом», однако девушки прошли не шутейную боевую подготовку и могут запросто укоротить злой язычок. Или, если будет такой каприз, завязать его в узелок. У меня сразу начинает ныть бок при воспоминании о том, как будучи во изрядном хмелю, меня уговорили схватиться с одной из этих «батырок». Правда потом, хан Джихар даже собирался уступить мне ее «на совсем», но мне удалось отбояриться от столь щедрого предложения. Это, кстати, не она ли?…
Навстречу нам широкими шагами идет сам генерал-фельдмаршал Монгольской Народной Республики Джихар-хан. На нем белая лохматая кавказская бурка, из под которой нет-нет да и взблеснет созвездие орденов. Слегка прищурившись, он с нарочитым монгольским акцентом произносит:
— Уй-бой, кто пожаловал!
— Здравия желаю, господин генерал-фельдмаршал!
— Ой, беркут, сам прилетел. — он крепко жмет мне руку и небрежно бросает кому-то через плечо, — Коньяк давай, айран давай, гостя приветить надо!
Айран?! Желудок непроизвольно сжимается: как это я забыл о дивной привычке генерала-фельдмаршала запивать коньяк айраном — сквашенным кобыльим молоком?! Айран хмельной, не хуже пива. Эффект — поразительный! Первое ощущение — удар молотом по желудку, второе — удар по голове. Ни один нормальный человек не станет запивать коньяк пивом, а уж айраном — тем более.
Самое интересное — я кисломолочное не люблю. Ну, то есть сыр, конечно, ем, а вот творог не люблю. Сметану — только с блинами, а уж от ряженки меня и вовсе с души воротит. Но когда впервые Джихар-хан предложил мне пиалу айрана, я, из любезности, сказал ему с дуру, что в восхищении от этого напитка. И все. Все десять месяцев кряду я ежедневно пил айран. Очаровательный ординарец хана Джихара Юлдыз ежедневно приносила мне свежую порцию. И я давился, но пил — не обижать же хозяев. Да вот за прошедшие девять лет успел забыть даже омерзительный вкус этого «целебного» продукта. И вот опять началось…
