Валерий Елманов - Красные курганы
«Зато не будет раненых и убитых, – тут же сердито одернул он себя. – Или тебе Толовы мало?» Последнее соображение отрезвило его особенно сильно. Радость осталась, а разочарование исчезло.
Условия сдачи стороны обговорили быстро. Как парламентеры ни упирались, но пришлось соглашаться на полную и безоговорочную капитуляцию.
«У нас в России с немцами только так», – усмехнулся в душе Константин, глядя на расстроенные лица рижских представителей.
Правда, одну маленькую поблажку жителям он разрешил, позволив всем желающим в течение трех суток, считая со дня прибытия кораблей под Ригу, эвакуироваться из города, но и то с существенными оговорками. Оружие, кольчуги, серебро и золото вывозить не позволялось.
Кроме того, еще до начала посадки на корабли горожане должны будут заплатить пять тысяч серебряных марок. Считая то, что уже было взято в рыцарских замках, серебра для расчета со всем войском князю вполне хватало.
Парламентеры охотно соглашались на все и просили лишь об одном – чтобы в город входили только русские.
– Очевидно, жители опасаются изъявления чрезмерно глубокой благодарности со стороны ливов и семигаллов за тот свет истинной веры, который они им принесли, – не удержался от ироничного замечания Константин, но на просьбу ответил согласием.
В тот же вечер к куронам, которые с помощью воинов рязанского князя не только взяли замок Динаминде, охранявший устье Двины, но и прочно блокировали саму реку, ускакали гонцы с приказом пропустить немцев к Риге.
Кораблей было немало, но желающих уехать – еще больше. Хорошо, что на пристани дежурили воины Константина, жестко пресекавшие драки, вспыхивающие иногда за право как можно раньше пробежать по мосткам, прогибающимся от тяжести множества людей.
Однако к концу третьего дня поток недавних рижан, готовых бежать куда глаза глядят, изрядно обмелел, превратившись в крохотный ручеек.
Теперь в Риге остались лишь те, кто решил рискнуть и кого на прежней родине давно никто не ждал.
«В самом деле, а вдруг эти русичи не такие уж и кровожадные, как рассказывал епископ? Может, и не съедят на радостях, что взяли город», – рассуждали они.
То, что их малость пограбят, рижане воспринимали спокойно. Все спрятанное не найдут, зато у победителей можно будет купить еды, которая еще две недели назад резко взлетела в цене.
Голод и был основной причиной сдачи города. Дошло до того, что за одну ковригу плохо пропеченного хлеба, да еще с непонятными примесями, стали просить серебряную марку, всего через день – две, еще через пять цена выросла до десяти, а затем хлеб и вовсе исчез.
К этому времени в Риге не осталось ни одной кошки, а тем более собаки. По слухам, у епископа еще имелись какие-то скудные запасы, потому что тем, кто стоял на стенах, монастырские служки дважды в день выдавали по сухарю.
Гильдеберта среди желающих отъехать не было. Когда на пристани еще толпился народ, он оцепенело сидел в тесной клетушке высохшего от голода старого лекаря и машинально поглаживал рукой холодную ладонь мертвого Хуана. Мальчишка, может быть, и выжил бы, даже наверняка выжил. Его сгубили не раны – голод.
Напрасно рыцарь приносил старику три своих сухаря из четырех – ему, как начальнику, полагалась двойная порция. Напрасно он терпеливо кормил его с ложечки размягченной в воде хлебной кашицей. Все было зря.
Только теперь Гильдеберт осознал, как сильно он привязался к юному певцу, который так и не успел стать рыцарем. Нет, даже не привязался. Он прирос к нему всем сердцем, всей душой. Прирос так, что не оторвать, и теперь почти физически ощущал, как леденящий холод смерти постепенно переползал с тела юноши на его собственное. Да полно, жив ли он вообще?
Рыцарь открыл глаза. Странно, но, кажется, он действительно еще жив. Проклятая саламандра на его родовом гербе не лгала: невзирая ни на какие лишения и сосущее под ложечкой чувство постоянного голода, сил у него было еще предостаточно. Это его даже немного удивляло. Если душа мертва, как может жить тело? Да и зачем? Для чего?
Взгляд Гильдеберта упал на арбалет, который оставил ему перед уходом рижский епископ.
В ушах рыцаря вновь прозвучал вкрадчивый голос отца Альберта, будто епископ и не покидал эту каморку:
– Это все рязанский князь. Не будь его, и твой мальчик никогда не получил бы смертельную рану, ведь в честном бою ты всегда сумел бы его защитить.
И ведь он был прав. Каким бы жестоким ни оказалось открытое сражение, рыцарь и впрямь сумел бы не дать юношу в обиду, вовремя отбив удар меча, направленный в него, заслонив щитом от стрелы, летящей в его сторону, а в самом крайнем случае – прикрыв своим телом.
– Не будь под стенами Риги русских полчищ князя Константина, несчастный Хуан сейчас пил бы целебный куриный отвар, понемногу идя на поправку, – журчал печальный голос отца Альберта.
Помнится, когда тот ушел, Гильдеберт на всякий случай – с некоторых пор он не совсем доверял словам епископа – спросил у старого лекаря, правду ли сказал отец Альберт про целебный куриный отвар. Седой осунувшийся Иоганн молча отвернулся, но, не привыкший врать, помимо своей воли утвердительно кивнул в ответ.
Отец Альберт еще много чего говорил. Помнится, он даже сетовал на то, что сам облачен в духовный сан, потому что если бы был рыцарем, то уж как-нибудь сумел бы рассчитаться с главным виновником смерти своего друга.
– Мечом я с ним, конечно, не совладал бы, да никто и не подпустил бы меня к нему, а вот из арбалета точно не промахнулся. Подождал бы, пока он поедет по моей улице, а он непременно по ней поедет, и прямо из окна… У меня и арбалет имеется, – с гордостью показал он. – Эх, если бы не мой духовный сан!..
Рыцарь взглянул на стол и увидел арбалет и пяток стрел.
«Значит, отец Альберт позабыл перед уходом», – подумал он.
Гильдеберт встал и подошел поближе к столу, начиная смутно догадываться о причине, по которой он еще жив. Тупо вглядываясь в арбалет, он опытным взглядом непроизвольно отметил, что само оружие выглядит весьма и весьма достойно. Тот человек, который дал его епископу, явно понимал в этом толк. А вот стрела не очень. И заточка не та, да и наконечник грязный – даже лоснится.
Гильдеберт легонько провел по его поверхности и брезгливо осмотрел свой запачкавшийся палец.
«Точно грязный», – окончательно убедился он.
Так дело не пойдет. Оружие надо содержать в чистоте. Этот закон настоящий воин обязан знать как «Отче наш» или «Аве, Мария». Нет, даже лучше. Молитвы, в конце концов, можно немножко подзабыть – в бою от этого ни холодно ни жарко не станет, а вот оружие…
Хорошо, что у него с собой имеется и меч, и арбалет с пятью стрелами. Как чувствовал, что понадобятся.
Разумеется, все пять ему ни к чему. Скорее всего, навряд ли удастся выпустить даже вторую. Но все равно хорошо, что есть выбор. Вот только стрелы у епископа грязноваты. Лучше воспользоваться своими. А вот его арбалет годится. Он будет даже получше рыцарского. Рыцарь неторопливо опробовал каждую из своих стрел, тщательно отобрал самую лучшую и удовлетворенно кивнул. Это была то, что надо. Хотя на всякий случай можно отложить и еще одну.
Перед глазами вдруг все как-то поплыло и задрожало. Он плотно зажмурил веки, часто-часто заморгал, отгоняя марево, и оно послушно исчезло.
«От недоедания», – подумал Гильдеберт, но тут же отмахнулся от уводящей в сторону ненужной мысли.
Действительно, какая разница – от чего именно. Сейчас ему были важны только мертвый Хуан де Прадо, лежащий на кровати, и арбалет. Да еще русский князь, который, как сказал епископ, непременно поедет по этой улочке. Все остальное для него, как для будущего мертвеца, было уже несущественно.
«Хорошо, что лекарь вышел к Барбаре, – подумал он. – Никто ничего не скажет под руку».
Рыцарь открыл узенькое оконце и осторожно выглянул на улицу. Солнце светило в сторону городских ворот, так что большая часть улицы, включая дом, в котором он находился, располагалась в тени.
«Свет будет бить прямо в глаза князю. Это хорошо. Это – добрый знак, – решил он. – Раз само солнце мне помогает, значит, быть удаче».
А вот вдалеке показался и сам русич.
Гильдеберт тщательно прицелился, затаил дыхание, чтобы нажать спусковой крючок точно между двумя ударами сердца, которое почему-то еще билось, но в последний момент вздрогнул от голоса Хуана:
– Это не по-рыцарски. Он же христианин.
Рыцарь испуганно и в то же время радостно, с замиранием сердца обернулся, но нет – юноша продолжал неподвижно лежать на кровати.
«Померещилось», – решил он, но все равно ответил своему мертвому оруженосцу:
– А он с тобой по-рыцарски? А со всеми нами? Да и какой он христианин – так, схизматик. Бык вон тоже четыре копыта имеет, но лошадью его все равно никто не называет. Так что лучше не мешай. Скоро мы с тобой встретимся, тогда и наговоримся, а пока помолчи. – И вновь повернулся к окну.
