Валерий Елманов - Сокол против кречета
Именно поэтому его воины слепо шли вперед, несмотря ни на какие жертвы. Гибнуть они начали еще на реке. У берега, где держали оборону урусы, потери стали значительными. Когда монголы доскакали до подлой «лежачей» засеки, невидимой до поры до времени, жертвы стали большими, среди преодолевших ее – огромными, и все-таки они добрались до урусов, трусливо прячущихся за бревнами, чтобы сойтись в честной рукопашной.
Русичам пришлось очень туго. К тому же чем больше клубков из сплетенных тел каталось по снегу, тем меньше людей могли встретить тех, кто летел в атаку следом. Семь сотен с правого фланга прибыли как нельзя кстати. Триста человек сразу принялась помогать тем, кто сдерживал неукротимый натиск атакующих монголов, а четыреста метнулись занимать места выбывших, чтобы дать еще один залп по степнякам, лезущим через бревна. Остановить их русичам удалось, но отбросить никак не удавалось. Получалось, как и спереди, – равновесие. Надолго ли?
И кто знает, куда дальше качнутся весы? Тенгри и Перун молчали, а Христос, видать, и вовсе отвернулся. Ну да, ну да, на такое массовое убийство ему и смотреть-то грех.
Но уже бежала на выручку последняя резервная тысяча центра – Коломенский полк. Риск был велик, но деваться некуда. Война вообще риск, от начала и до конца, притом немалый. К тому же хотя царь не имел теперь резерва, зато имел засадный полк, да какой! Вся его дружина входила в него. Крадучись и не высовывая носа из леса, следовали они по пятам за туменами Бату. Теперь пришло их время.
И четверо порядком замерзших ратников, стоящих у ворота, получив долгожданную команду Константина, уже крутили его тугие рукояти. Ухватившись за них попарно с двух сторон, они выжимали из себя все возможное, чтобы ускорить вращение барабана и спуск воздушного шара, который как раз и держался на веревке ворота.
Никаких стрел, никаких ракет в воздух, чтобы неприятель не догадался раньше времени. Спуск шара сам по себе был условным сигналом для конницы, затаившейся в густом хвойном лесу. И та, не просто повинуясь ему, но – радуясь, стала незамедлительно выбираться на опушку.
Первые всадники, появившиеся на ней, в ожидании остальных времени даром не теряли. Выехав на небольшой холм, они принялись рассматривать через подзорную трубу растянувшиеся далеко впереди монгольские обозы.
– А нас уже ждут, брат Эйрик, – хладнокровно заметил один из них, увидев близ обозов пушки, хищно устремившие жерла в их сторону.
Эйрик взял у брата трубку и после недолгого изучения обстановки указал чуть влево:
– Лучше идти там, брат Харальд. Тогда нас останется в живых не меньше половины.
– А в какой из половин окажемся мы? – поинтересовался Харальд.
– Как великий ясновидящий я могу и без рун угадать это, но только с двух раз, – улыбнулся Эйрик. – Но я не думаю, что наш отец, славный ярл Эйнар, занимался гаданием двадцать лет назад, под Ростиславлем, когда пришло время позвенеть секирами.
– А славный Викинг, сын Барнима, добавил бы, что норны уже приготовили свои ножницы, и коли они решат обрезать твою нить, то для этого хватит даже одного седобородого старика, опирающегося на палку, – подхватил мысль брата Харальд.
– Только увесистую, вроде оглобли, – уточнил Эйрик, и братья засмеялись.
Затем один из них обернулся и удовлетворенно кивнул, заметив, что вся дружина уже выстроилась в боевом порядке.
– Пора, Харальд, – сказал он, посерьезнев, легонько пришпорил своего коня и неспешно двинулся вперед.
Брат держался рядом, стремя в стремя. Вскоре их нагнали и остальные викинги. Эта атака как две капли воды напоминала монгольскую, вот только перед ними не было вражеского строя – одни только пушки.
– Будем надеяться, что эти узкоглазые пожиратели конины так и не успели научиться хорошо наводить их на цель, – выкрикнул на скаку Харальд, мчась прямиком на одну из них.
Каково же было его удивление пополам с облегчением, когда выставленные против них пушки так ни разу и не выстрелили, а сами монголы, заметив приближающегося врага, вместо того чтобы поднести горящие факелы к фитилям, бросились врассыпную.
– Сдается мне, что норнам сегодня лень щелкать ножницами! – крикнул он брату.
– Твой язык торопится со словами, Харальд. Есть еще валькирии[135], – в ответ на это заметил Эйрик. – А сын Барнима сказал бы, что мысли Одина[136] не дано угадать никому из живущих.
…Когда Субудай молча тронул за руку своего хана, тот, увлеченный битвой, поначалу даже не обратил на это внимания. Отреагировал он лишь на второе, более настойчивое прикосновение и раздраженно повернулся к одноглазому полководцу, а затем – нехотя – в ту сторону, куда тот указывал своим крючковатым пальцем. Повернулся, да так и остался смотреть, не в силах отвернуться от ужасающего зрелища – приближения собственной смерти.
Говорят, иногда человеку удается обмануть костлявую с косой. Такое бывает редко, очень редко, но случается. У Бату это получилось, наверное, из-за того, что старухе в саване было все равно, кого косить, лишь бы побольше. А может, свое слово произнес Один, пожалев Субудая, который так сильно похож на него[137], а заодно с ним и монгольского хана.
Но скорее всего, это произошло потому, что стрела, метко пущенная одним из кешиктенов, прикрывавших бегство хана, поразила Харальда, мчащегося во главе погони. Воины, которые были с ним, замешкались и дали хану и Субудаю столь необходимое время для ухода.
Наверное, сильно полюбился сын Эйнара валькирии Хильде, чье имя «Битва», или ее сестре – златокудрой Мист, или… хотя какая разница – какой именно. Да и где он там окажется – в раю или в Вальхалле – тоже не имело значения. Лишь бы ему там было хорошо.
Но как бы ни торопились девы-валькирии унести героя в чертог мертвых, они позволили ему досмотреть финал битвы, в которой копья, топоры и мечи землепашцев оказались гораздо крепче кривых сабель кочевников. До начала разгрома монгольских туменов оставалось немногим более минуты, и брат Харальда Эйрик, скачущий чуть впереди своих воинов, уже поднял свой булатный клинок, собираясь обрушить его на голову надменного степняка.
* * *Царь же Руси Константин, собравши братию, пошед к хану Бату, дабы брань сотворити и не пустиши онаго в земли свои, а выидоша противу них в Медвежьем урочище близ устья реци Вятки. И бысть у царя полков мало супротив воев Бату и братии ево. Но сказаша царь Константин ратникам тако: «Не в силе бог, но в правде, и ежели господь за Русь, то кто супротив ее?»
И подивилися крепко вороги, яко хоробро и мужественно билися вои русськи, и бежали прочь, а ханы их рекли тако: «Во мнози страны ходиша мы, но нигде не угощаша нас, яко здесь, и не подносиша нам медов столь хмельных, от коих падоша вои наши смертию. Уйдем же от их, пока живы, и иных уведем, ибо несть нам тут поживы и добудем тут не добычу, но погибель свою.
Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 годаИздание Российской академии наук. СПб., 1760* * *28 января – Ефремов день. В церкви поминают преподобного Ефрема Сирина, а в народе, из-за поверья, что в эту ночь глумится на дворах домовой, ставят для него на загнетке кашу.
Спустя пять дней – 2 февраля – в церкви отмечают двунадесятый праздник Сретения Господня. На Руси он больше известен под названием громниц[138], а знающие люди в народе в этот день определяли – какова будет погода летом, и даже виды на урожай.
28 января 1241 года домовые на Руси, вопреки обыкновению, притихли. Куда уж тут глумиться, когда на пороге встал сам хан Гуюк со своими братьями, дойдя до Ряжска и раскинув свой стан прямо у самого Радькова леса.
А 2 февраля того же года время гадать пришло иным людям. Вначале этим занялся царь Константин, размышляя, как одолеть хана Бату и опять-таки его братьев, а затем, ближе к вечеру, уже степняки гадали, удастся ли им уйти от русских сабель и мечей.
Громницы же горели во всех церквях еще задолго до этих дней. При первом известии о монгольском нашествии православный народ, можно сказать, не покидал храмы, в которых денно и нощно велось богослужение. Сотни тысяч людей молили отвести от них эту тяжкую беду, а протяжный звон колоколов нес на своих тягучих крыльях эту молитву прямиком к небу. И – сбылось.
28 января верховный воевода Руси Вячеслав Михайлович, удостоенный за свое свершение княжеского титула, поверг во прах миф о непобедимости монгольского войска. А через пять дней, почти в семистах верстах от Ряжска, близ устья реки Вятки, царь и великий князь всея Руси Константин I Владимирович переломил монголам хребет.
Не случайно в знаменитом Слове патриарха Мефодия I проводится блистательная аналогия знаменитого события в истории христианства, в честь чего, собственно говоря, и празднуется этот день. Владыка говорил народу:
