Сергей Арсеньев - Пионер Советского Союза
Неожиданно я вспомнила Гитлера, он ведь тоже чайлдфри был, если уж на то пошло. Но у него была Цели Жизни. Ошибочная, ложная, но всё равно Цель. Цель, к которой он стремился и ради неё отказался от возможности оставить собственное биологическое потомство. Только я вот что-то ну очень-очень сильно сомневаюсь, что дама с экрана потянет хотя бы на сотую долю мощи таланта Гитлера. Пупок у неё развяжется.
Н-да. Но она упорствует. Одной, без детей, ей проще, легче. Она одна, сама себе хозяйка. Делает то, что хочет. Просто «попрыгунья-стрекоза», иначе и не назвать её. Хотя нет, можно и иначе, я полчаса назад читала такое. Ну-ка, где тут это в моей книжке? Ага, вот, нашла:
Плохо человеку,
когда он один.
Горе одному,
один не воин —
каждый дюжий
ему господин,
и даже слабые,
если двое.
Единица — вздор,
единица — ноль,
один —
даже если
очень важный —
не подымет
простое
пятивершковое бревно,
тем более
дом пятиэтажный.
Звонок в дверь, кто-то пришёл. Кто бы это мог быть, мы сегодня и не ждали больше никого. Мама открыла, какой-то тихий разговор в коридоре, а затем дверь в мою комнату отворилась и моя мама сказа мне: «Лена, к тебе тут мальчик пришёл».
Захлопнув книжку я встала, поправила свой халат, и вышла к гостю. Чего? Нафига он-то припёрся? И откуда вообще мой адрес знает? Я так удивилась, что не смогла выдавить из себя ничего другого, кроме банального: «Чонадо?»…
Интерлюдия IX-1— …этот чёртов голландский! Не хочу! Надоел он мне!!
— Не дерзи! — немедленно возмущённо взвивается мой переводчик.
— Не стану больше учить эту муть!
— Станешь. Станешь, Саша, иначе как ты собираешься общаться со своими родителями? Как ты в школу станешь ходить?
— Эти пидарасы мне не родители, а в школу я буду ходить в русскую, а не в голландскую.
— В Амстердаме нет русских школ.
— А я и в Амстердам никакой не собираюсь, не поеду я туда!
— Это решать не тебе, Саша. И потом, отчего тебе не нравится Амстердам? Очень культурный старинный город. Чрезвычайно красивый, я был там много раз.
— Ага, «культурный». И толпы пидарасов на улицах.
— Саша! Прекрати употреблять это нехорошее слово! Прекрати, или тебе опять придётся принимать лекарства для снижения уровня немотивированной агрессии.
— Не надо лекарства, я с них дурею.
— Тогда веди себя хорошо и будь послушной.
— Почему Вы обращаетесь ко мне, как к девочке?
— Оговорился. А Амстердам действительно очень красив, это одна из самых красивых столиц Европы, можешь мне поверить, я много где побывал.
— Всё равно Ленинград лучше, я в Ленинград хочу.
— В Санкт-Петербург? Пфф! Жалкая, неудачная пародия на европейское великолепие. Там я тоже был и могу уверенно утверждать, что до уровня Европы Петербург не дотягивает.
— А что мне на Европу равняться? Плевал я на всю эту Европу, мне своя страна дороже.
— Саша, Европа — это культурная колыбель всей человеческой цивилизации.
— А мы зато всю эту «колыбель» в дымину разнесли.
— Это ты о чём?
— Забыли, какой сегодня день, Тимофей Дмитриевич? Что в этот день в сорок пятом году случилось?
— Ах, вот что ты вспомнил.
— Да, я про День Победы, про наш праздник.
— Саша, вот лично я этот день никаким праздником не считаю.
— Как так?
— Кощунственно праздновать день победы в самой страшной войне в истории Европы, унесшей жизни десятков миллионов человек. Тем более что отечественная война являлась фактически войной братоубийственной. На стороне Германии воевали сотни тысяч, если не миллионы советских граждан, а целые народы были депортированы в Сибирь и Казахстан за «пособничество фашистским оккупантам».
— Но…
— И я уверен, что очень скоро день окончания войны станет и у нас в России называться Днем Скорби.
— А как же «праздник со слезами на глазах»?
— Саша, так называемая «Победа» в «В. О. В.» — по сути, поражение. «Освободители» Европы были ничуть не лучше, если не хуже, гитлеровских «завоевателей». США и Англия смотрели сквозь пальцы, отдали на откуп «победителям» Восточную Европу — а их зверства там помнят до сих пор, когда все лица женского пола от 8 до 80 лет поголовно были изнасилованы, шли повальные грабежи, убивали просто так, для развлечения. При этом о зверствах гитлеровцев сведений не так уж и много. И Холокост — это было «совместное мероприятие». То, что начал, но не доделал Гитлер — доделали Сталин и русские «освободители». Всех евреев, «освобожденных» из гитлеровских концлагерей, отправили в товарных вагонах в пункты фильтрации, по дороге не кормили, не давали воды, не отпускали по нужде — и 90 % от «спасенных» погибли или при перемещении в эти пункты, либо уже там от зверств русских «освободителей», в сравнении с которыми гитлеровцы казались светочами гуманизма.
А вот после таких слов моего преподавателя я просто молча захлопнул свой рот, возразить мне было нечего. Что тут возразишь-то? У меня было гораздо больше шансов словами убедить волка стать вегетарианцем и перейти на морковную диету, нежели доказать Тимофею Дмитриевичу всю глубину его заблуждений. Н-да, такое не лечится. В морг…
(продолжение главы 27)— … Лена, вижу похож что я не на рядовой Вермахта, — недовольно бубнит себе под нос «папаша» Мюллер, рассматривая в ростовое зеркало своё отражение. — Похож на глупый артист убежать из цирк.
— Нормально-нормально, мне нравится, — говорю я, сдувая пылинку с плеча переодетого в полевой мундир новоиспечённого рейхсфюрера.
— Лена, так не бывает!
— Бывает.
— Это глупость, Лена!
— Не глупость, мне лучше знать!
— Глупость! Медаль «за 25 лет службы» не бывает у рядовой. Не может быть! Вместе с такой медалью у рядовой «Рыцарский крест»?! Чушь!
— А мне нравится, красиво получилось.
— И нагрудные знаки парашютиста Люфтваффе и «за танковую атаку» вместе не бывает! Ещё нашивка снайпера, много глупо тут. Совсем глупо — манжетная лента «Африка».
— Да всё нормально, всё правильно, так и должно быть!
— Плохо.
— Хорошо. Теперь автомат на шею повесьте… вот так.
— Так мне неудобно.
— А как удобно?
— Так, — Мюллер перевешивает автомат у себя на шее стволом направо.
— Ладно, можно и так.
— Но так я не смогу быстро начать стрелять, мне неудобно.
— А как его правильно вешают?
— Вот так, — Мюллер снимает с шеи автомат и вешает его себе на плечо.
— Нет, так не пойдёт, — не понравился мне результат. — Вешайте обратно, как было.
— Это неправильно, Лена.
— Мне лучше знать.
— Непонятно, откуда взять рядовой пистолет-пулемёт.
— Как откуда? — удивляюсь я. — А как же солдат без автомата?
— Рядовому положен карабин. Пистолет-пулемёт бывает у командир отделения.
— Странно. А мне казалось, что автоматы у всех солдат были, кроме, разве что, лётчиков. Я много раз в кино видела, как по полю идёт толпа немцев и все с автоматами, стреляют постоянно. А наши по ним из окопов из винтовок стреляют, только почему-то обычно мимо. Немцы же в наших из автоматов попадают.
— Солдаты Вермахта идут в полный рост по полю на окопавшийся противник?
— Да. А чего? У них ведь автоматы у всех, а у наших только винтовки. Автомат же сильнее винтовки, верно?
— Лена, это глупость! — возмущается бывший шеф Гестапо. — Так можно делать только тот, кто хочет умирать. Офицер не сможет посылать свой солдат в такой атака! Если офицер даст такой приказ — солдаты сами убить его или звать Гестапо!
— Да что Вы всё затеяли: «Глупость, глупость»! Не глупость, я ведь в настоящую атаку не посылаю Вас. И автомат наденьте уже правильно, как я Вас учила, господин Мюллер, а не как Вам удобно. Стрелять из него Вам всё равно не придётся. Наверное.
— А если нужно стрелять?
— На крайний случай у Лотара в коляске пулемёт будет.
— Лотар плохо стрелять из пулемёт, всего три занятия, очень мало опыт.
— Сойдёт, вы же не войну там развязывать будете. У охранника, скорее всего, даже и оружия нет боевого, травматика только.
— Что есть «травматика».
— Несмертельное оружие, делает больно, но не убивает. Всё, хватит болтать, каску надевайте.
— Так?
— Пониже на глаза.
— Так?
— Да, всё отлично. Пойдёмте мотоцикл выбирать уже. Кстати, мне что-то не понравился ни один, какие-то они несерьёзные все.
— Это есть настоящий, подлинник мотоцикл Вермахт!
— Всё равно выглядят убого.
