Валерий Елманов - Третьего не дано?
— Здрав буди, божий ратник. Ты, стало быть, учитель царевича Феодора Борисовича?
— Если точнее, то я был им, — вежливо ответил я, недоумевая, кого ко мне черт принес.
Было что-то знакомое в чертах лица вопрошавшего, но припомнить не получалось — мешала густая борода.
— Ишь ты! — восхитился он. — А мне о том и не сказывал ни разу, егда мы с тобой по Угличу блукали да в Домнино народец опрошали.
Я пригляделся повнимательнее. Ну точно! Вот почему мне сразу показалась знакомой эта заросшая бородищей рожа.
— Никак отец Кирилл собственной персоной, — удивленно присвистнул я.
— Точно. — И красные губищи самодовольно расползлись от уха до уха. — Не забыл меня, — похвастался он своему спутнику. — А ты все гундел, что он и слухать нас не возжелает.
— Дык не православный он, — проблеял второй, — потому тако и мыслилось.
Я не стал их поправлять относительно моей веры, даже косвенно подтвердил, заметив, что если они собрались меня причастить или отпустить грехи, то ошиблись дверью. А вот накормить и напоить с дороги — это я запросто.
— Не ошиблись, княже, — облегченно вздохнул отец Кирилл. — Ты-то нам и нужон. — И ткнул пальцем своему спутнику на входную дверь.
Тот послушно метнулся к ней, принявшись выглядывать сквозь щелку в пустой коридор.
— Его звать, — кивнул монах в сторону застывшего у двери, — отцом Мефодием.
Во как! Такое сочетание нарочно не придумаешь.
— И что же вам от меня угодно, отцы-просветители[88]? — Не удержался я от иронии.
Вообще-то, судя по внешнему виду, они больше заслуживали имен Тарапунька и Штепсель, поскольку про дородность отца Кирилла, который макушкой еле-еле доходил мне до подбородка, я упоминал, а отец Мефодий был намного худее, но зато чуть ли не с меня ростом.
Однако то ли они не поняли смысла моей шутки, то ли не слыхали о своих великих коллегах, но внимания на подколку не обратили, иначе отец Кирилл не поправил бы меня:
— Мы — не просветители. Мы — посланцы. Шлет тебе свое слово царь и великий князь всея Руси Борис Феодорович, кой повелел нам передать его тебе. А сказывал он вот што. За верную службу он тебя, княже, благодарить изволит и возвращение твое ожидает с превеликим нетерпением, ибо опустела без тебя Думная келья…
Оп-па! А ведь получается, что они и впрямь от Годунова — про Думную келью, кроме меня, царя и того странного подростка-альбиноса, вряд ли кто знал.
Нет, я допускаю, что несколько стражников, стрельцов и еще пара-тройка из числа обслуги не раз видела, как Борис Федорович туда заходит, но само название им точно неизвестно.
— А вот и знак условный, кой твой гонец должон был тебе вручить. — Отец Кирилл протянул мне крохотную серебряную монету.
Я кивнул, принимая ее, и чуть было не сунул в карман, но потом, машинально взглянув, еле удержался от удивленного восклицания. Что за черт?! В руках у меня была не новгородка, а… московка.
Ошибка исключалась.
Я же не слепой, так что пешего ратника с саблей в руке уж как-нибудь отличу от всадника с копьем.
«Это что же получается? — Я задумчиво почесал затылок, не в силах ничего понять. — Ерунда получается».
Гонцы от царя — это однозначно. Но в то же время Васюк предупреждает, чтобы я им не верил.
И как тут быть, если казнить нельзя помиловать?
Где мне поставить запятую?!
— …и дозволяет тебе, пресветлый князь, сослужить ему остатнюю службу, — донесся до моих ушей голос Кирилла, — ибо тако, яко он в тебя верует, боле ни к кому иному веры у него нетути…
Ну спасибо, конечно. Польщен, что и говорить. Впрочем, царь и раньше мне это говорил, но в связи с побегом кое-что могло измениться, чего я, признаться, несколько опасался.
Выходит, Годунов получил мое письмецо. Молодчина, Васюк, не подвел. Вот только почему монахи, и где деньги? Или они вовсе не за этим?
И еще московка вместо новгородки.
Погоди-ка, погоди-ка, о чем это они? Я, случаем, не ослышался?!
— …но помни: яд сей имеет великую силу, и царь Христом-богом тебя заклинает, дабы ты пользовался им с превеликой опаской…
Стоп! А вот это из другой оперы, ребята.
При чем тут яд?
Может, я невнимательно слушал, но в моем письме речь шла исключительно о деньгах и моих ратниках. И кроме этой золотой гирьки, которая должна перевесить годуновскую чашу резко вниз, мне ничего не нужно.
Тем более яда.
Правда, я не объяснил, что золото и люди необходимы лишь для того, чтобы подтолкнуть Дмитрия к побегу из Путивля далеко за пределы Руси. Так что же получается — Годунов решил, что ратники мне нужны для убийства Дмитрия?!
Всего я от него ожидал, но такого!
А монах, не обращая ни малейшего внимания на мое обалдевшее лицо, продолжал бубнить, торопясь сказать все, что ему поручили:
— …ибо стоит человеку единожды просто его коснуться, как все тело его распухает, и чрез седмицу, от силы девять дён, он околевает в страшных муках. Потому и упреждает тебя государь, дабы ты сам поостерегся.
Не пойму я что-то. У нас как, Борис Федорович, с ума, что ли, сошел на старости лет?
Мне?!
Травить?!
Царевича?!
Ребятки, честно говоря, это настолько глупо и дико, что даже не смешно…
— И еще сказывает, что время у тебя опосля имеется, ибо заметна его страшная сила не враз, а токмо чрез три-четыре дня, а потому ты успеешь уйти с нами, и уйти далече, а ряса и прочее у нас для тебя есть. Так-то оно надежнее будет, нежели с ратниками. Деньгу же получишь в Москве — все сполна и без обману и еще вдвое того.
То есть Годунов так меня понял, что деньги я прошу как плату за убийство.
Ой как обидно!
До слез!
А отец Кирилл уже бесцеремонно уселся на лавку и, задрав рясу, принялся осторожно стаскивать с себя сапог.
Это еще что за новости?!
Я, конечно, еще по Угличу, не говоря уж про Домнино и Климянтино, помню, что наглости ему не занимать, но тут уже в ход пошло супернахальство.
— В каблуке он у меня, — пояснил монах, кряхтя от натуги. — Егда шел, сам от страху трясся — вдруг да подметка худа окажется. Он хошь и в тряпицу замотан, да все едино боязно. Ан сохранил господь раба свово грешнаго. Стало быть, знак подал, что…
Ага, сохранил. И про грешного тоже неплохо. Самокритично. Вот только насчет всевышнего ошибочка — сдается мне, что тебя сохранил совсем другой. Он, конечно, тоже силен, но с хвостиком и рожками. Тот самый, за которого я перед Дмитрием заступался.
А Васюк молодцом — как только сообразил. Да и я молодцом, что обговорил этот пароль. Думал-то на всякий случай, ан сгодилось, да еще как!
И зачем же ты, гад в рясе, мне на стол свою вонючую обувку кладешь?!
Совсем очумел?!
— А ну-ка, святые угодники, пошли вон отсюда! — свистящим от бешенства шепотом произнес я, сожалея, что нельзя гаркнуть — услышит кто-нибудь и доказывай потом, что не верблюд, в смысле, не отравитель. — И сапог прихватить не забудьте… вместе с содержимым.
Отец Кирилл озадаченно уставился на меня. Отец Мефодий тоже оторвался от щели и удивленно вытаращился.
Ну и чего буркалы выкатили?! Не ожидали столь радушного приема? А какой еще может быть прием после столь экзотических предложений?
Скажите спасибо, что по шее не накостылял.
— Ежели ты помыслил, будто мы по своей воле, самочинно такое удумали, то напрасно, — вякнул Мефодий, которого тут же дополнил полуразутый красномордый алкаш:
— Нами и благословение патриаршее на то получено.
— На убийство? — тихо спросил я.
— На подвиг святой, — туманно пояснил Кирилл.
— Яко Сергий Радонежский иноков своих — Ляксандру Пересвета и Ослябю, кои хошь и монашеского чину, но на поле Куликовом из первейших были, — в умилении закатил кверху глаза Мефодий.
— Они лицом к лицу с врагами бились, — поправил я. — Вы же тайно норовите совершить, ножом в спину ударить. Коли так тянет сравнить себя с Пересветом, так ступайте и вызовите Дмитрия на честный бой. Он пойдет, не откажется, уж поверьте мне.
— Стары мы для таковских затей, — закудахтал отец Кирилл. — Да и немощны тоже. Лета наши не таковские, дабы…
— Опять же и навыков нетути, — встрял отец Мефодий. — Отродясь шаблю в руцех держати не доводилося.
Я внимательно посмотрел на них, и во мне зародились нездоровые подозрения относительно немощности. Интересно, в каком месте она у них образовалась? Не иначе как тайная какая-то — невооруженным глазом не разглядеть.
— А что до ножа в спину, так то не нам его втыкати, а тебе, княже, — ехидно заметил отец Кирилл. — На то тебе и благословение патриаршее велено передать.
— Перебьетесь! — отчеканил я.
Они переглянулись.
«Кажется, нихт ферштейн, — понял я. — Ну да, сленг — дело тонкое, хотя тут по одной интонации можно догадаться, что я…»
— Ты того, княж Феликс, — предупреждающе заметил отец Кирилл. — Тута шутковать не время. Здесь Путивль, а не Углич.
