Андрей Дай - Орден для Поводыря
Но самым нетерпеливым из ожидающих возвращения блудного губернатора, прямо-таки чемпионом, оказался мой формальный заместитель, председатель губернского правления Павел Иванович Фризель. За последний месяц прибалт дня не смог припомнить, когда бы ни являлись посыльные от статского советника. И все с одним и тем же вопросом – когда ждать?
Блин! Всеподданнейший отчет! Совершенно из головы вылетело! А Павлуша ведь переживает. Его немецкую душу коробит сама мысль об опоздании отправки документов в министерство. Подозреваю, он меня даже понять не сможет, если честно признаться, что элементарно забыл написать эти статьи – свою, губернаторскую, часть ежегодного губернского отчета. Что бы этакого соврать, чтоб он меня за инопланетянина не принял? Надуть щеки и заявить, что еду в Санкт-Петербург, дабы передать труды Председателя лично в руки Его Императорского Величества? Дескать, получил Высочайший рескрипт – предстать с отчетностью… Поверит? А и не поверит, так что? Жаловаться царю побежит или донос жандармам накарябает?
Да чего это я. Не побежит и не донесет. Хуже – обидится, и обиду эту в душе затаит. Прямо перечить не станет, слишком умен для открытой вражды. А вот по мелочам гадить, слова всякие нехорошие в нужные ушки нашептать, слушок какой-нибудь гаденький кумушкам на поживу – это он легко сумеет. И что тогда останется? Шлепнуть в темном переулке, или под статью подстроить и в угольные топи на каторгу…
Нет, Герочка! Это я шучу так… по-черному. И морду бить мы Фризелю пока не пойдем. Просто не за что. Так-то, по совести, это бы тебе, мой партизанствующий внутричерепной дух, пару раз бы долбануть! Как за что? А почему не напомнил? Сейчас были бы готовы потребные для отчета статьи, так поблагодарили бы Павлушу, и пообещали, в столице будучи, лично господину Валуеву передать. А так, придется из-за тебя врать и изворачиваться… Вот и молчи, раз слов нет… В другой раз будешь лучше готовиться…
Гинтар о банке заикнулся, спросил – верно ли, что есть у меня намерение с Асташевым и этим, чудаком-золотопромышленником Сидоровым банк учредить? Я даже не поинтересовался – откуда старый бывший слуга узнал. И так все понятно – Асташев раззвонил. Деньги должны работать! А чтоб они могли начать трудиться, нужно чтоб были люди, готовые принять их в оборот. Реклама нужна. Вот Иван Дмитриевич и старается.
Кто управляться с целой кучей денег станет – тоже управляющего Фондом волновало. Обрадовал верного слугу, сказал, что рассчитывал на его финансовый талант. О идее страхового общества поведал, и о том, что племянника он как нельзя вовремя привез – будет и ему у меня работа. И сразу предложил перенести сложные разговоры назавтра. Не хотелось серьезно что-то решать в этакий-то редкостный вечер. Когда-то же и отдыхать от трудов да забот нужно было.
Что еще нужно усталому барину? Хороший стол, компания добрых друзей – почти родственников. Еще бы грамм полста коньяку, и было бы вообще замечательно! Оказалось – нет ничего проще. В буфете – это Гинтар так высоченный резной шкаф со стеклянными дверцами обозвал, и спиртные напитки присутствуют, и сигары. Просто прислуга уже оповещена, что губернатор не употребляет, потому и на стол сервировать не стали.
Отправил молодого разбираться с "закромами". Тот вскоре вернулся с тяжеленным, квадратным, резного печатанья, стеклянным штофом, в котором тяжело бултыхалась коричневая маслянистая жидкость. Естественно, ни о каких этикетках и речи идти не могло. Сколько лет выдержки? А что бывает меньше пяти? Хранцузы, говорят, меньше чем десятилетнего хранения в бочках и за напиток не почитают. А Арманьяк ихний и того больше – до полувека выстаивается…
О, запах! О, вкус! О, теплая волна в пищеводе! Это не тот напиток, что хлещут одну рюмку за другой, пока хмель с ног не сбросит. Это нужно смаковать. Дегустировать. Греть бокал в ладонях и ловить переливы привкусов в сочетании с полупрозрачной долькой лимона… Или горьковатой терпкостью шоколада… Гурман? Сибарит? И что? Не имею права? Мало я тружусь? Не могу, хоть иногда, вот так вот – побаловать себя любимого?
Хорошо посидели. И спалось на новом месте просто превосходно. Окна спальни выходили на юг, во внутренний дворик. Так что утренняя уличная суета меня совершенно не беспокоили. Но проснулся все равно рано. Привык уже. Солнце только-только приподняло краешек над достраивающимся доходным домом, а я уже на ногах – умываюсь и выхожу к завтраку.
Снова пост, теперь – Рождественский. Прямо, уже традиция какая-то образовалась – являться в города не вовремя. Работы полно, а завтра, в субботу – Введенские праздники. Естественно – кто празднику рад, тот за три дня пьян. Вот как тут успеть хоть что-то сделать до рывка в Петербург?
Пост, а у меня на столе кофе и сдоба, сливки в маленьком кувшинчике и желтое масло на блюдце. Мне можно, я православных обычаев имею право не придерживаться. Отец Энгельгарт, Барнаульский пастор, разъяснил. Вполне покладистым попом оказался. Или, как там протестантских церковнослужителей положено называть? Я как только понял из Герочкиных объяснений, что степень погружения в религию каждый лютеранин волен выбирать сам, так идеальную отговорку изобрел – не ощущаю, мол, внутренней потребности.
Пастор мне: "Не хотите ли исповедоваться, сын мой"? Я ему – отмазку свою. Почему в храм Божий не заглядываю – я снова – то же самое. Он посмотрел, печально и, вроде бы даже осуждающе, но от пожертвования не отказался. И заторопился откланяться. Спешил отчет жандармам писать.
А как вы хотели? Ксендзы в Царстве Польском открыто народ к бунту призывали. За что и получили соответствующее к себе отношение со стороны русских. Казнить попов даже у Муравьева Вешателя рука не поднялась, а вот население пустынной Сибири на пару сотен образованных людей увеличить – легко. Вот и пошли по этапу, сменили рясы на серые арестантские шинели. Думали – здесь поляков много, значит, и церкви польские, лютеранские или римские – есть. Пристроятся.
Жандармы и не возражали. Хотите служить – служите. Еженедельный отчет на стол штаб-офицеру. Содержание исповедей. Если станет известно о готовящемся заговоре – немедленно сообщить. Не нравится? Так никто и не настаивает. Другие, не такие принципиальные сыщутся.
Это мне Миша Карбышев однажды выдал. Не то чтоб тайна, но и не слишком афишируемый факт. Похвалил еще, что я с Томским пастором Августом поближе не сошелся. Оказывается, наш попик завидной памятью и литературным даром обладает – рапорты читаешь, люди как живые перед глазами встают…
Умеют здешние жандармы работать. Не отнять. Не понятно только, как они с этаким-то рвением и информированностью, умудрились Империю про… потерять? У верхушки не хватило политической воли? Законы оказались слишком мягкими?
Кстати, неплохо было бы обзавестись полным изданием действующих Кодексов Империи. И на полки в кабинете поставить. На самое видное место. Куда-нибудь поближе к портрету Государя…
Черные, вычерченные дорогой китайской тушью, линии чертежей воплотились в камне. Никогда не забуду, как спорил с архитекторами, как доказывал необходимость обширной приемной и отдельной комнаты для архива. Той, дверь в которую прямо за спиной сидящего на своем секретарском месте Карбышева.
Ковер, строгая, без излишних украшений, мебель. Пока вдоль стен примитивные лавки, но Апанас уже отправлен к столярам. Слишком удобных здесь и не нужно, главное чтоб было где сидеть. Еще он должен заказать два стола для моих скаутов. Смену стоит выращивать с таких вот, детских лет. Чтоб умели и хотели учиться, и чтоб в голове правильные мысли прижились. Без зазнайства и без поклонения всему западному.
Утро. Пацанва явится на службу позже, после уроков. Так что пока в приемной только Миша и Артемка. Конвойные казаки чаи гоняют в караульной, а денщик здесь, ждет приказов. Да, пожалуйста. Что мне этого добра жалко, что ли?
— Посыльных к председателю и к жандармам. Пусть справятся, когда господа изыщут время меня сегодня навестить. Потом пригласи ко мне Менделеева, фон Пфейлицера и Гусева. Все ясно?
Казачок щелкнул каблуками – у Принтца научился – "промокашка", и умчался.
— Доброе утро ваше превосходительство, — Мишино лицо серьезное, но глаза улыбаются. Рад этой суете? Ну-ну.
— Здравствуй Миша. Отправь послания городскому голове и пароходчику Тюфину, Николаю Наумовичу. Непременно чтоб к обеду у меня были. А Ивана Дмитриевича Асташева и его гостя, красноярского купца Сидорова на ужин пригласи… Надо бы что-то с поваром придумать… Тем что есть пока не похвастаешься… Письма есть?
— Ничего особенного, Герман Густавович. Провели по инстанциям в рабочем порядке, — у меня ведь набрался канцеляризмов. Даже и не знаю – радоваться или печалиться. Язык вот так и пачкается казенщиной… Но, приятно, черт возьми. Легкое дуновение из двадцать первого века… — На десять часов записан господин Пестянов с супругой…
