Хелен Гилтроу - Расстояние
Программа поглотила Чарли Росса.
Но может в один день выплюнуть обратно.
Одиннадцать часов дня. Если он хочет исчезнуть сегодня до времени закрытия Программы, Уитману надо звонить не позднее четырех.
У него пять часов, чтобы найти Чарли Росса. Йоханссон уже чувствует, что вскоре его ждет поражение и разочарование.
Терри Канлифф улыбается ему и смотрит пустыми глазницами.
«Не стоит считать это поражением», – говорит он.
Глава 4
Доклендс только начинает пробуждаться, когда я выхожу из дому в четыре утра. На дорогах мелькают огни редких машин, такси высаживают биржевых трейдеров, чей рабочий день начинается рано в связи с торгами на Дальнем Востоке и желанием узнать индексы «Никкей» и «Ханг Сенг».
Я беру кеб и направляюсь в центральную часть Лондона, петляю по городу, чтобы запутать следы, поглядывая на камеры над головой. Затем сажусь в маленькую синюю машину с полным баком и специальным оборудованием, не позволяющим определить ее местонахождение, заменившую джип, от которого пришлось избавиться после смерти Грейвса.
Через два часа я на месте, еще час приходится потратить на то, чтобы осмотреться. Я занимаю позицию и наблюдаю.
Из-за кустов хорошо просматривается красный кирпичный дом эпохи короля Эдуарда. Я нахожусь в престижном районе на границе графств Беркшир и Суррей, недалеко от поля для гольфа Уэнтуорт. Меня окружают внушительные дома биржевых маклеров, скрытые высокими заборами, но интересующий меня дом меньше и хуже охраняется. Это один из трех домов, стоящих особняком, – старая постройка, большие участки, отдельная подъездная аллея. Тишину ничто не нарушает, хозяева спят либо отправились на поле для гольфа или на массаж. Только листья порой тихо шуршат у меня под ухом.
Из моего укрытия видна лишь задняя часть дома: первый этаж, дверь, ведущая в кухню или подсобное помещение, различимы пара небольших окон, французские двери и еще одно окно побольше. Патио с плетеной мебелью под тентом растянулось по всей ширине дома. Чуть в стороне несколько хозяйственных построек, когда-то давно выкрашенных в зеленый цвет.
Дом кажется нежилым. За все два часа в нем ни разу не вспыхнул свет, не открылись ни дверь, ни окно. Неужели я опоздала? Все ушли и больше не вернутся. Камеры под навесом сдерживают мое желание подойти и заглянуть в окна. Кроме того, люди, которые должны находиться в доме, не подозревают о возможной слежке, и я не хочу давать им повод думать иначе.
Прошло много лет с той поры, когда я выполняла подобную работу. С непривычки я быстро устала, проголодалась и замерзла. Выпитая утром чашка кофе осталась в далеком прошлом, а бутылка воды, что я принесла с собой, закончилась к девяти часам. Кажется, кровь перестала циркулировать в моем теле, ноги одеревенели уже час назад. Я все еще жду. Адрес этого дома единственное, что у меня есть. По документам он принадлежит несуществующей ныне компании, директорам которой было заплачено, чтобы они поставили свою подпись. Однако все звонки были сделаны отсюда. Больше искать мне негде.
Я меняю позу, пытаясь заодно согреться, и не отвожу глаз от окон. Часов в десять внутри вспыхивает лампа, но это может быть и сигнализация.
В половине одиннадцатого начинается дождь.
Я прежде слышу его, а потом ощущаю. Капли воды стекают по листьям и веткам у меня над головой, затем падают на волосы, стекая за воротник. Температура падает приблизительно на градус, потом еще на один.
Какая глупость! Что ты делаешь здесь одна, без прикрытия? Зачем наблюдаешь, скорее всего, за пустым домом? Даже если сюда кто-то придет и ты сможешь разглядеть их лица – что дальше?
Грейвс звонил им перед смертью, и они перезвонили позже, но это вовсе не означает, что именно они клиенты, чей заказ выполняет Йоханссон. Но если ты не сможешь вычислить клиента, у тебя ничего не получится.
Дождь постепенно затихает. Я начинаю ругать себя за глупость, когда в кухонном окне вспыхивает свет и в проеме мелькает лицо мужчины. Ледяными пальцами, затаив дыхание, пытаюсь нащупать в кармане камеру. Руки меня почти не слушаются.
Господи, ну, вернись же, ради всего святого, появись снова.
Медленно тянется минута, вторая. В доме тихо.
Попробовать подойти ближе? Нет, все же это слишком опасно.
Третья минута, четвертая…
Открывается задняя дверь, и выходит мужчина. При виде его я замираю.
Я знаю этого человека.
Темное помещение в задней части склада. Яркий луч света. Мужчина с красивым, благородным лицом; загорелая во время игры в гольф кожа покрыта испариной. Уверенный, спокойный голос Крейги – человека, у которого в руках все козыри.
Уильям Гамильтон, глава крупного фармацевтического концерна, мог быть одним из приятелей Шарлотты, если судить по дорогой одежде и исходящему аромату благополучия. Менее трех недель назад я стояла в темноте на этом складе, но так и не услышала от него ни слова о махинациях.
Сейчас при дневном свете он выглядит по-другому: изменился, постарел, седины в волосах прибавилось, кажется, он даже стал ниже ростом. Но это, несомненно, он.
На террасе Гамильтон на секунду останавливается и тяжело выдыхает воздух. Дверь остается открытой, выпуская звуки классической музыки, фортепьянная композиция, что-то знакомое и полное тоски.
Что он здесь делает?
Гамильтон живет в конспиративном доме, в который мы его поселили. Я не шевелюсь, чтобы не издать ни единого звука. Неожиданно он поворачивается и оглядывает сад. По моей коже бегут мурашки, кажется, он смотрит прямо на меня. Выражение лица сосредоточенное и суровое, полное решимости, словно он готов к встрече с любым недругом. Он может выйти из дому и пройти по саду.
Внезапно начинается дождь, капли прокладывают путь через листву к земле и падают на голову Гамильтона. Он недовольно смотрит на небо и возвращается в дом.
Я решительно выхожу из укрытия:
– Мистер Гамильтон. Не оборачивайтесь.
Он замирает, готовый к удару. Я не сомневаюсь, что он сейчас повернется. Плечи его опускаются, и Гамильтон произносит, будто знаком со мной, будто ждал меня все это время:
– О, вы пришли.
Он не может знать Карлу. Не может.
Словно прочитав мои мысли, Гамильтон продолжает:
– Думали, я вас не знаю? – В голосе страх, печаль и горькая ирония.
– И кто я, по-вашему?
Провокационный вопрос, на который он не отвечает.
– Что у вас? – вместо этого спрашивает он. – Пистолет? Нож? – Последнее слово Гамильтон произнес с легким колебанием.
– Ничего.
– Врете. Как вы меня нашли?
– Вам звонил Грейвс. Я проследила звонок.
– А потом я позвонил ему, и вы подошли к телефону. Я прав, это ведь были вы? – И далее, на волне негодования: – Зачем вы это сделали? Зачем убили его? Он был просто моим другом, сделавшим одолжение? Он ничего не знал.
– Я не убивала его.
– Конечно, кто-то за вас сделал грязную работу. – Слова звучат хлестко и зло. Гамильтон глубоко вдыхает, наполняя легкие, но я не даю ему продолжить.
– Я его не убивала. Я нашла его уже мертвым. И человек, сделавший это, действовал решительно. Полагаю, их интересуете и вы, поэтому вы здесь и прячетесь. Послушайте, мистер Гамильтон, если я пришла вас убить, зачем мне тянуть время. Нас никто не видит.
– Вы ничего мне не сделаете, пока не выясните, где она.
– Но мне уже это известно. Она в Программе.
Я не вижу его лицо, но чувствую, как он конвульсивно вздрагивает, и слышу звук, похожий не то на стон, не то на рев. В нем невероятное горе и еще нечто необъяснимое, что невозможно понять и измерить его глубину. Гамильтон выдерживает удар, но даже со спины становится ясно, как сильно ранили его эти два простых предложения, словно поставили точку в эпохе его жизни.
Я продолжаю более решительно и властно. Он должен понять, что обязан мне все рассказать.
– Я не убивала вашего друга, мистер Гамильтон. Мне неизвестна и половина всего произошедшего, но я знаю, что Кэтрин Галлахер находится в Программе, потому что убила человека, убила жестоко.
– Она там, потому что я ее туда засунул. – Гамильтон выходит из оцепенения. – Разве вы не знаете, кто я?
Как по волшебству перед глазами всплывает лицо Крейги, и в голове звучит голос. Уильям Артур Гамильтон, бывший директор совместного предприятия в «Хоупленде», он был посредником, промежуточным звеном в цепи, предоставляющей огромное количество рабочих мест.
А у «Хоупленда» договор по медицинскому обслуживанию заключенных Программы от имени дочерней компании. Сотрудники центра скорой помощи занимались больными, привозимыми в стационар. Гамильтон был связующим звеном: у него были контакты, он всех знал, был способен отправить человека в Программу так же, как я поместила туда Йоханссона, минуя бюрократическую волокиту и всевозможные формальности и не оставив следа.
