Андрей Бондаренко - Северная война
Теперь — не менее кисло — поморщился Ромодановский:
— Я бы и рад выполнить это царское приказание, да не могу… Преставился раб Божий Фельтен, помер то есть.
— А можно чуть поподробнее? — хмуро попросил Егор. — В том смысле, вдруг повар чего полезного рассказал перед своей смертью?
— Можно и подробнее. Дуболомы приличные — сотрудники мои. Уроды и морды. Они же не могут просто поговорить с человеком. Первым делом клиента вздергивают на дыбу, потом кнутом шкуру старательно обдирают и только после этого начинают вопросы задавать… С одной стороны, дикость страшная. А с другой, отцами так заведено нашими, дедами… Короче говоря, умер старый Фельтен, так и не услышав ни одного вопроса. Ладно, Петру Алексеевичу я потом объясню все лично, при встрече. Повинюсь, он меня и простит, не в первый раз. Жалко только, что мы так и не узнаем теперь правды — про эти меренги, рецепты и яйца несвежие… Ладно, охранитель, будем считать, что между нами, верными слугами царскими, больше нет никаких разногласий. Ведь так?
Егор на словах согласился с князем-кесарем, а вот на душе по-прежнему скребли кошки: больно уж холодными и колючими оставались глаза Ромодановского на протяжении всего этого разговора…
Полторы недели потратил Егор на строгую ревизию своей охранной Службы: подробно и вдумчиво беседовал с сотрудниками, проводил разные тесты и экзамены, раздавал выговора и поощрения. В конце концов, остался доволен: крепкая такая получилась Служба, справная.
А потом и Санька подъехала с детьми, навалились новые заботы — предпраздничные: елки наряжать, запасаться продуктовыми и хмельными деликатесами, доставать китайские «потешные огни», которые сразу после строгого царского Указа стали серьезным дефицитом…
Иван Артемович Бровкин — тесть любимый — подмял под себя всю елочную торговлю на Москве, пригнав из своих деревенек — ярославских да новгородских — многие сотни крестьянских подвод с лесными красавицами да шикарными еловыми и сосновыми лапами, щедро усыпанными шишками.
— Все вам, папенька, неймется! — непонимающе качала головой Санька. — У вас же и так денег — куры не клюют. Разве на этих елках и шишках можно нажить серьезные барыши?
— Ничего ты, доченька любимая, не понимаешь в настоящей коммерции! — лукаво хмыкал Иван Артемович. — Не в деньгах вопрос, а в уважении. Царь только единое слово замолвил, а уже все и исполнено. Вот в чем дело! Понимаешь? Спросит царь, мол: «Кто это всю Москву елками завалил?» А ему и ответят: «Бровкин Иван Артемович, купчина первостатейный!» Подумает про себя царь: «Дельный человек — этот Бровкин! Такому все что угодно можно поручить, никогда не подведет. Правильно, что он сидит на воинских припасах да на хлебной торговле с турками…» Вот примерно так я рассуждаю. Об имени добром, купеческом — заботиться надо всегда и везде. Имя безупречное — залог успешной и прибыльной торговли!
Первого января Петр провел по Красной площади — под громкий бой барабанов — с добрый десяток пеших и конных полков, одетых в парадные мундиры. После этого наступила очередь артиллерии: более двухсот пятидесяти орудий, загодя стянутые к Кремлю, учинили дружную и оглушительную пальбу (холостыми и «потешными» зарядами), которая потом регулярно возобновлялась на протяжении шести дней. Пушкам вторили многочисленные фейерверки, запускаемые из всех зажиточных дворов, а также беспорядочная стрельба из мушкетов и ружей — из дворов попроще. Шесть суток гуляла Белокаменная Москва — как сумасшедшая. Народ радовался и громко приветствовал новый славный обычай…
Царь, счастливо и довольно улыбаясь, везде и всюду появлялся под ручку с Екатериной, которая уже приняла православие и тоже лучилась от умиротворения и счастья. Девушка была вся — с ног до головы — увешана немыслимым количеством ювелирных украшений, сияющих и сверкающих всевозможными каменьями и самоцветами. Приятно и радостно было смотреть на эту влюбленную и гармоничную парочку, ничего не скажешь.
А вот Егору вся эта новогодняя канитель совершенно не нравилась: приходилось делать массу бестолковых визитов, принимать у себя в доме бесконечную вереницу гостей. Положение обязывало: необходимо было «выглядеть» достойно, «соответствовать» своим многочисленным высоким должностям. Постоянная — пять раз на дню — смена одежды, противная тяжесть в желудке — от жирной и сытной пищи, не проходящая головная боль — от регулярного потребления хмельных напитков. Самое обидное, что было и «не сачкануть»: его всегда усаживали на самые почетные места — у всех на виду, чаши и чарки наливали — до самых краев…
На седьмое утро многочисленные глашатаи громко и торжественно объявили — на московских улицах и площадях — о незамедлительном прекращении веселых празднеств и начале серых рабочих буден. Всем ослушавшимся были щедро обещаны: батоги, вырванные ноздри, бессрочная сибирская каторга, прочие — милости…
После завтрака в ворота Егорова дома решительно и настойчиво постучался царский гонец, передал светло-коричневый конверт. В письме Петр приказывал Егору незамедлительно и спешно явиться на расширенный Высший Государственный совет. Саньке — как главной милосердной сестре — также предписывалось почтить своим присутствием сие важное мероприятие.
Глава шестнадцатая
Старинная сокровищница и странное пророчество
В этот раз Высший Государственный совет собрался в полном, то есть в расширенном составе: присутствовали все сорок шесть высоких персон, упомянутых в царских Указах поздней осенью 1698 года.
Большую часть Совета составляли люди воинские: генералы Александр Меньшиков, Борис Шереметьев, Автоном Головин, Аникита Репнин, двое Апраксиных, адмиралы Корнелий Крейс, Памбург и Алешка Бровкин, полковники Волков и Голицын… Но присутствовали здесь и крепостные строители, и персоны, занимающиеся воинскими поставками (Иван Артемович Бровкин, например, куда же без него?), и даже одна женщина — Александра Ивановна Меньшикова, главная сестра милосердная.
Члены Высшего совета по однозначному знаку царя дисциплинированно расселись на широких скамьях, по разные стороны длинных столов, составленных в один ряд. В торце дальнего стола, на возвышении, расположились трое: сам Петр, князь-кесарь Федор Ромодановский и Алексей Петрович — сын царский.
«Вот оно даже как, блин горелый! — огорченно и слегка удивленно высказался завистливый внутренний голос. — Ты-то, братец, думал, что в обязательном порядке войдешь в эту руководящую троицу. Мол, заслужил — всей своей службой безупречной, подвигами последними, беспримерными… Князь-кесарь-то — фигура незыблемая, брутальная, он при Петре Алексеевиче занимал, да и всегда будет занимать особое и почетное место. Но ведь именно ты, бесспорно, на сей момент являешься третьим человеком в государстве! Нет же, сопливого мальчишку одиннадцатилетнего посадили на твое законное и заслуженное место… Вот же, судьба-злодейка! А Петр Алексеевич — тот еще гусь лапчатый! Тоже мне, мин херц, называется! Свинья длинноногая, худая, неблагодарная… Хотя, если посмотреть с другой стороны, то и прав царь полностью. С каких таких недопеченных пирожков — продвигать на самый верх государственный всяких безродных авантюристов? Верного пса завсегда надо держать на коротком поводке, чтобы этот пес лишнего не возомнил о себе, любимом. Истина прописная, не требующая дополнительных доказательств… Да и царевича уже пришла пора активно привлекать к делам важным, государственным. Ему хоть и одиннадцать лет только, а выглядит парнишка внешне на все тринадцать-четырнадцать. Это у них, Романовых, фамильная черта такая. А по разумности и образованности Алексей Петрович многим здесь присутствующим господам еще и фору приличную даст… Кстати, чья в том заслуга? Да твоя, братец мой! Кто надоумил Петра в свое время отобрать царевича у Лопухиных-сквалыг, да у святош толстопузых? Кто лично занимался его образованием и воспитанием, других сподвижников и прочих дельных людей привлекал к этому? Вот и пожинай теперь плоды трудов своих…»
Петр величественно поднялся со своего походного трона (князь-кесарь и царевич Алексей располагались на обычных креслах темно-бордовой кожи голландской работы), подошел к большой и красочной карте, что висела у него за спиной, заслоняя собой его же собственный поясной портрет.
«А откуда взялась такая шикарная карта — всех земель невских? — искренне удивился внутренний голос. — Надо же, красота какая! Ничего про нее не говорил Петр Алексеевич, скрывал…»
Царь громко и хрипло откашлялся и, словно бы отвечая на так и не озвученный Егоров вопрос, с гордостью пояснил:
— Вот, господа Высокий совет, подробнейший план земель невских да ижорских. Составлял его мой высокородный сын, Алексей Петрович! — торжественно указал своей дланью на покрасневшего царевича, смущенно изучавшего изысканные узоры на палисандровой столешнице. — Использовал он при этом другие карты, рисованные славным датским шкипером Лаудрупом и генерал-майором Меньшиковым, Александром Даниловичем… Ты хочешь что-то добавить, сынок? Говори, мы все внимательно слушаем тебя!
