Андрей Ерпылев - Запределье. Осколок империи
— Брось, — махнул рукой Степан Патрикеевич. — Толку с этой золотинки чуть, а намаешься с ней изрядно. Ничего в этом камне не осталось. А было…
Мужики нашли искомую кварцевую жилу, только ободрав со скалы весь лишайник, намертво приросший к поверхности камня за сотни лет и сам превратившийся едва ли не в камень. Зато она вознаградила старателей за все их труды сторицей.
Жила открылась сразу, толстая «что твой пирог», и как пирог начинкой нафаршированная золотом. Самый крупный самородок был размером с два дедова кулака, а «ковалки» по куриному яичку никто и не считал…
— Но, внучок, — назидательно поднял дед к небу корявый палец. — Рудное, жильное стало быть, золото — это тебе не россыпь. Там что? Знай землицу рой да на лоток кидай, а тут без струмента не обойтись. Заступом да ножами много не наковыряешь. В общем, нарыли мы в то лето его, родимого, по три фунта на брата, да и отступились. Кто его здесь найдет окромя нас? Вот и порешили по весне назад воротиться, да на сурьезе, с кирками да кувалдами, и расколотить эту каменюку напрочь. А что нам было тогда? Молодые, здоровые…
Дед замолчал, гладя выщербленную зарубками каменную поверхность: видно было, что кто-то рубил тут скалу, не жалея инструмента. Но было то давным-давно — лишайник снова успел прикипеть к голому камню, покрыть его серебристым налетом, смахивающим на плесень, что поселяется на забытой хлебной корке.
— Да вот, не пришлось мне, Ваньша, по весне киркой помахать…
— Почему, дедуня?
— Забрили меня в ту весну в солдаты, внучек. Царь-батюшка, вишь, задумал турку воевать в который раз, вот и спонадобился я ему… Слава богу, не как раньше бывало, на двадцать пять годков забирали — всего семь лет я и отслужил верой и правдой. Пуля турецкая меня не взяла, штык миновал, труса я не праздновал — воротился домой с полным георгиевским бантом… Спрашиваю наших, деревенских: где дружок мой, с которым мы по лесам шастали? А мне отвечают: эка, хватил ты, Степка! Дружок твой уж который год червяков кормит. И узнал я, что разбогател тот чохом, в одно лето богатство это на голову ему свалилось. Да только на пользу не пошло… Правда, дом он купил, женился, тройку гнедых завел — зажил купец-купцом. Но Богто он не Ерошка — видит немножко. Помер дружок в одночасье — сгорел со всем своим богатством и семьей. То ли пожег его кто, то ли само занялось, а только не нашли на пожарище гроша ломаного, не то что золота…
Степан Патрикеевич передохнул немного и закончил свою «сагу»:
— Я, понятное дело, сразу в тайгу: вдруг да оставил дружок покойный мне малую толику? Жила-то была богатейшая! Ан нет, все выгреб, варнак, до последней золотинки подчистил. Поковырял я с недельку эту каменюку, потюкал кайлом без толку, да и плюнул. Пошел в другом месте фарт искать.
— Зачем же ты, дедуня, меня сюда привел, если золота тут не осталось? — надул губы Ванюшка. — Я думал, что ты клад мне покажешь!
— Клад, Ваньша, самому искать надо. Вот только если сам найдешь да возьмешь — пойдет он тебе на пользу. А возжелаешь легкого счастья-богатства — обманет тебя. Поманит и оставит в дураках. Прямо как дружка моего…
Дед преставился той же зимой. Как и обещал многократно — на Рождество. Едва могилу выдолбили в твердой, как скала, промерзшей, казалось, насквозь земле…
Иван завершил рассказ и долго сидел, погрузившись в думы и смоля здоровенную «козью ножку».
— Ну и к чему сказка твоя? — очнулся Николай, завороженный рассказом приятеля. — Обязательно сюда меня надо было тащить, чтобы про деда своего рассказать?
— Именно, — кивнул Лапин. — Только здесь ты этому рассказу и поверил бы.
— С чего это? Будто не слышал я таких рассказов! Почитай полгорода по пьянке небылицы о кладах золотых плетет!
— Полгорода плетет, а я правду говорю.
— Ну и где твоя скала золотая?
— А вот она, — кивнул Иван на спящего великана. — Только там этой башке всю щеку раздолбили.
— И что с того?
— Экая ты дубина, Колька! — расхохотался Лапин. — Разуй глаза: у этого-то Святогора обе щеки целехоньки.
— Ну и… — Мякишев вдруг все понял. — И золото, значит, там?
— Все, как есть. До последней крупинки…
* * *Недаром набивали мужики всю зиму мозоли на руднике. Да и кирки с иностранными клеймами, глубоко утопленными в металл, крушили камень, будто гнилую деревяшку. Всего за три недели, не уставая радоваться новым и новым находкам, вырубили Иван с Николаем из каменного плена весь кварц, на добрую четверть перемешанный с золотом. Тут же промывали каменное крошево, рачительно складывая каждую драгоценную крупинку. К тому моменту как вычищен был золотой прыщ на великанской щеке дочиста, потяжелела поклажа каждого старателя на добрый пуд благородного металла. Точнее сказать не могли — единственное, о чем они не подумали, собираясь в дорогу, были весы. Хотя бы самые простейшие. Так что прикидывали вес своего богатства варварски — на глазок.
— Вот и мильёнщики мы с тобой, Колька, — Иван лежал возле костра и улыбался каким-то своим мыслям. — А не столкуйся я тогда с геологами — так и ширыкали бы напильниками на заводе. Зря ты ныл.
— Золото-то золотом, — Николай подкинул в костер скрученный в штопор сосновый сук. — А что мы делать-то с ним здесь будем? Мильёны-то оно там стоит, — махнул он рукой в сторону города, а значит, и прохода в Старый Мир. — В Кедровогорске. Тут не шибко-то пошикуешь на все это.
— Как знать, Колька, как знать.
— А что знать? Ну сдадим мы это золото в контору, ну заплатят нам бумажками местными… Дальше что? Тут даже водки толком не выпьешь — разные «сухие дни» да нормы отпуска. Можно, конечно, дело свое завести, лавку открыть, к примеру, или скотину завести… Да только какие из нас с тобой коммерсанты, Ваня?
— А мы и не будем его тут тратить, — спокойно возразил Лапин. — Притащим домой, припрячем, да будем понемногу в скупку таскать. Будто намыли по речкам. На всю жизнь хватит, да еще детям и внукам останется.
— Гладко говоришь, Иван. Да только как на ту сторону попасть-то? Думаешь, выпустят нас отсюда?
— Как вошли, Коля, так и выйдем.
— Ой ли?
— Выйдем. Подслушал я как-то, что геологи наши решили отсюда салазки смазать. А раз так, то и нам засиживаться не след.
— Как же они выберутся-то? Ворота вон как охраняются — мышь не проскользнет.
— Не знаю, Коля. И ты не знаешь. А все почему?
— Почему?
— Сколько у тебя классов за душой? — вместо ответа спросил Лапин.
— А какая разница?
— Ну сколько?
— Четыре, — буркнул Мякишев отворачиваясь.
Какая была учеба в начале двадцатых? Лишь бы с голодухи не помереть. А потом вообще не полезла наука в голову. Да и семья образовалась как-то сама собой…
— А у меня, Коля, пять. Пять классов, как говорится, а коридор — шестой.
— Небольшая разница.
— А я разве говорю, что разница? Но вот у геологов наших — по десятке на брата. На душу, так сказать, населения. Да институт к тому же. Так что по мозгам нам с тобой до них, как с этого самого места до Москвы, столицы нашей родины. Причем, известным образом.
— Да уж, нашел умников!
— Умников, Коля, умников. Они обязательно что-нибудь изобретут, чтобы золотопогонников с носом оставить. А для нас главное, что?
— Что?
— Дерево ты дерево… Не отстать от них для нас главное.
Знали бы старатели, отдыхавшие на берегу безымянной таежной речушки, что в нескольких десятках километров от них разговор идет на ту же тему…
* * *Валерий Степанович невнятно выругался себе под нос и отшвырнул карандаш, которым делал какие-то пометки на расстеленной перед ним карте-двухверстке.
— В чем дело? — поднял голову от книги Зельдович, удивленный поведением обычно спокойного начальника.
— А в том, Лев Дмитриевич, что нас с вами надо прямо сейчас взять под белы рученьки, вывести на двор, прислонить к теплой стенке и расстрелять на месте как врагов народа и злостных вредителей! Без последнего слова.
— С чего это вдруг? — спектрометрист аккуратно заложил книгу не имевшей тут хождения советской рублевой купюрой, служившей ему закладкой, и отложил книгу. — Мы вроде бы ни в чем не виноваты.
— Не виноваты? А почему мы тогда спокойно сидим здесь, когда наша страна так остро нуждается в металле, нефти, золоте… Том же самом иридии, наконец! А тут это просто лежит под ногами! Мы просто обязаны, не считаясь ни с чем, выбраться отсюда, чтобы сообщить о Запределье кому следует.
— Абсолютно с вами согласен, — кивнул Лев Дмитриевич. — Но каким образом мы минуем посты, перекрывающие выход? Насколько я знаю, проход в скалах — единственное место, где наши миры соприкасаются между собой. Вряд ли здешние гостеприимные обитатели обрадуются, когда их гости решат уйти по-английски, не прощаясь.
