Анатолий Минский - Демон против люфтваффе
Я рассказал гвардейцам про летающий адский котёл, и тут майор подозвал замполита.
— Знакомьтесь, мой друг Михаил Погребной.
У того аж глаза расширились. Седина, усы и шрам от ожога не изменили меня до неузнаваемости. Но — смолчал. Только вечером, в той же палатке Покрышкина он вспомнил про эпопею Москва — Париж.
— Ты, Иван, не беспокойся. Не выдам и не проболтаюсь. И Александр Иванович — могила. Правда, Саш?
Майор кивнул, чем меня совершенно не успокоил. Точно также они под наркомовские сто грамм непременно обсудят английского оборотня с "надёжным парнем" Речкаловым. Он по огромному секрету расскажет следующему закадычному другу. Два — три дня, и особый отдел в курсе.
— Вы меня с кем‑то путать. Я есть групп — капитан КВВС Уильям Хант, подданный его величества.
— Да — да, так и говори… Правильно! Хорошо, что время не терял, сразу им врезал — в сороковом, пока мы сопли жевали. За союзников! За второй фронт!
Замполит опрокинул стакан, Покрышкин поддержал, а меня пробила тревога и за них. Если дело выплывет наружу, товарищам коммунистам припомнят и эти посиделки, и тосты.
"Всё, Ваня, рвём когти. Экскурсия закончена".
"Понятно. Жаль!"
На следующее утро Александр шлёпнул печать штаба полка на справку о сбитой "штуке", заверил филькину грамоту о завершении командировки для передачи боевой техники по ленд — лизу, сунул пару сувениров на память и проводил к "Доджу", который отвёз меня в штаб дивизии. Не без приключений я проделал обратный путь в Тегеран, ибо на каждом этапе находились бдительные товарищи, вопрошавшие — какого лешего англичашка забыл в глубине советской территории. У них так везде. Самоотверженность многих, талант и инициатива отдельных личностей разбиваются о косную тупость коммунистической системы.
Оттого не поспел к высадке в Сицилии, а над Италией удалось полетать. Получив звание, соответствующее первому генеральскому, я гораздо реже поднимал истребитель в воздух. Зато продвинул в КВВС наиболее рациональные идеи, почёрпнутые у Бадера и Покрышкина, да и собственный опыт, нечего скромничать, нельзя сбрасывать со счетов. Не могу утверждать, что на все сто выполнил поручение белокрылого сатрапа сделать для наших вооружённых сил то же, что Мёльдерс для Люфтваффе, но какой‑то вклад точно есть.
С 1944 года война в Европе показала странную диспропорцию. Основные силы Вермахта и, соответственно, наибольший накал сухопутных сражений пришлись на восточный театр военных действий, даже после операции "Оверлорд". От русских нацисты потеряли больше людей и техники, чем в Италии и на Западе вместе взятых. А война в воздухе на Восточном фронте не могла идти ни в какое сравнение с боями между авиацией союзников и ПВО Рейха.
Геринг бросил на западное направление лучшую технику из имеющейся в наличии. На востоке до последнего отбивались малочисленные остатки эскадр на "Густавах". "Штуки", изгнанные из Англии в 1940 году, вполне успешно работали против русских и в сорок четвёртом, и в сорок пятом. ВВС Красной Армии продолжали нести заметные потери, а Сталин — требовать истребители у американцев, потому что советская промышленность не справлялась. Последняя партия поставленных по ленд — лизу "Суперкобр" датирована, по — моему, апрелем 1945 года.
Насколько могу судить по отрывочным данным, поступающим в КВВС об авиации СССР, деятели типа Исаева до конца войны играли в ней определяющую роль, а Покрышкин и другие светлые головы остались в системе, только приспосабливаясь к ней и не в силах изменить её кардинально.
Наконец, не удалось достать Хартманна, очутившегося в русском лагере. И Галланд не встретился. Зарубку в памяти разобраться с ними я оставил на послевоенное время, а в последний бой ввязался в августе сорок пятого восточнее Окинавы, куда меня забросила служба для изучения приёмов недобитого врага.
Это был "Зеро". Безумный одиночка против нашей четвёрки "Корсаров", он имел лишь один козырь — маневренность, но даже не пробовал им воспользоваться. Японец просто ринулся навстречу. Не сомневаюсь, он не стал бы отворачивать и стремился врезаться в любого из нас в лоб. Шестадцать пушек буквально разорвали "Зеро" на куски. Что‑то ощутимо стукнуло по левой консоли, позже на авианосце механик показал мне здоровую вмятину. Ванятка звучно помянул япону мать.
Когда армия микадо капитулировала, я услышал, что в тот день не вернулся с вылета один из самых именитых ассов Японии, ещё с довоенным стажем. Потомок самураев, он славился редкой кровожадностью даже по местным понятиям, расстреливал выпрыгнувших с парашютом лётчиков в воздухе и китайских нонкомбатантов на земле. Думаю, пилот "Зеро" к себе был столь же беспощаден и шёл на верную смерть в духе самурайских традиций.
Не знаю, как мне зачтут это убийство в загробной канцелярии, сколько лет накинут за неоправданные сопутствующие потери. Ничуть не жалею. Иван — тем более.
Эпилог
Бадер пережил войну и выглядит огурцом, словно побывал не в лагере для военнопленных, а в санатории. Я видел в Западной Европе настоящие лагеря, хвала Создателю, что он не попал в один из них.
Мы встретились в его маленьком домике близ Тангмера, где Тельма ждала мужа из плена долгих четыре года, питаясь надеждой и борясь с отчаяньем. Может быть, погибни он тогда во Франции, отревелась бы и давно успокоилась. Естественно, я не стал этого говорить.
Даг получил полоски групп — капитана. Он как никто достоин повышения в звании, но одно дело — когда это на службе, а тут, находящийся в плену и даже ещё не возвращённый в штат КВВС… Логика как всегда хромает. Тем не менее, его задело, что бывший подчинённый дополз до эйр — коммодора. Не говоря о том, что наградных ленточек у меня много больше.
— Ты молодец, Билли, что времени не терял! — повторил он фразу советского комиссара и выпустил клуб вонючего дыма из неизменной трубки. — Сейчас как дела, не попадаешь под сокращение военной авиации?
— Не думаю, Даг. Я — самый молодой и физически здоровый эйр — коммодор, заслуженный, освоил реактивную технику. Не вижу причин.
— Да — да. А мне — прямая дорога в отставку, мемуары писать. Пойдём, Тельма наливает чай.
Прихлёбывая бурду с молоком, мой бывший командир крыла поведал об изменении своих взглядов за время пребывания в плену. Он стал… германофилом!
— Не удивляйся, Билли. В плену хватило времени подумать о многом. Меня постоянно навещал Галлан, заезжал Рудель. Поверь — они не исчадия ада. Благодаря асам Люфтваффе в лагере были вполне сносные условия. Что же касается нацизма, не спорю, они здорово перегнули палку. Но посмотри, что творится сейчас. Жители колоний, среди которых даже не все — белые, считают себя победителями в войне наравне с Великобританией! В американской армии чуть ли не каждый четвёртый сержант — негр.
Я куснул крекер. Почему‑то сейчас аскетизм традиционного английского чаепития вызывает откровенное раздражение. Русская и испанская иррациональная щедрость, когда дорогому гостю вываливают лучшее, не думая о завтрашнем дне, говорит о многом: для хозяев в большей мере радость накормить от пуза, чем самим нажраться. И густой трубочный дым, за считанные дни прокоптивший дом, тоже не улучшает настроения. Я курю мало, а Тельма вообще не дымит. Ставлю пять фунтов, Бадер не задумывается о таком пустяке как наши неудобства.
— Ещё хуже с красными, — продолжил разглагольствовать Даг. — Слышали последние выступления Черчилля? Толстяк прав, русским нельзя доверять. Война не окончена, а приостановлена, и следующим противником станет Россия, чем раньше — тем лучше, пока она не оправилась от войны. И, как не парадоксально, возрождённая Германия послужит нам главным помощником.
Я отодвинул чашку.
— Спасибо, Бадер. Полагаю, мне пора идти.
Он несколько смутился.
— Брось. У тебя обычный синдром фронтовика — никак не можешь вернуться с войны.
— Наверно. Я не был в плену и не имел возможности обдумать положение с разных сторон, а также лично подружиться с лучшими асами Люфтваффе. Вместо этого летал и убивал их десятками, а мои крылья и авиагруппы крушили их тысячами, этих славных парней, разбомбивших Лондон и Ковентри. С русскими я тоже воевал, но не против них, а плечом к плечу и тоже сбивал гуннов, — поправив фуражку перед зеркалом, добавил: — В одном ты прав, я не могу вернуться с фронта, и если бы не подписанный мир, продолжал бы убивать нацистскую мразь до последнего замечательного Адольфа. Спасибо за чай, Тельма. Всего доброго.
Затем мы не общались довольно долго. Бадер превратился в символ британского ультранационализма, шокируя умеренно — либеральное большинство. Написал предисловия к мемуарам Галланда и Руделя, позже добился их издания на английском языке. В общем, лёг на избранный курс и не думал с него сворачивать.
