Михаил Королюк - Спасти СССР. Адаптация
- О! - обрадованно подскочил я на стуле, разворачиваясь, - давай!
- Понимаешь, - папа отдал письмо и присел рядом, на кровать, - я подумал, что это мне, просто имя с отчеством перепутали местами, и вскрыл.
- Да ничего страшного, - я великодушно отмахнулся и торопливо вытащил сложенный вчетверо лист.
- Письмо-то я прочел, - папа продолжал внимательно смотреть на меня.
Я с трудом оторвал взор от бумаги:
- Ругает за нахальство?
- Отнюдь, - усмехнулся папа, - и это удивительно. Ты что, в самом деле накопал новое?
Я потеребил кончик носа.
- Мне показалось, что да. Вот, послал на перепроверку.
- А чего сразу академику-то? Поближе никого не нашлось?
- Пап, это - его направление. А то, что я нарыл, растет именно из его статей.
- Это не важно, - качнул он головой, - так не делается. Надо было со мной посоветоваться, я б нашел для начала кого попроще для проверки.
- Ну, да что уж теперь... - я перестал сдерживать победную улыбку и покосился на лист.
- Да читай уж, я подожду, - понимающе усмехнулся отец.
Я развернул лист. На нем четким, почти каллиграфическим почерком было написано:
«Уважаемый Андрей Владимирович!
Я с большим интересом и удовольствием ознакомился с Вашей работой. Она, несомненно, заслуживает скорейшего опубликования в одном из центральных журналов. На мой взгляд, ее, после незначительной доработки под требования редакции, следует передать в «Функциональный анализ и его приложения» (уверен, Израиль Моисеевич так же высоко оценит Ваш подход). Поскольку журнал, как Вы знаете, переводной, то этого будет достаточно для закрепления приоритета нашей советской школы - этот вопрос, безусловно, актуален применительно к Вашей статье. Второй вариант, более длительный в плане сроков опубликования статьи - это «Journal of Functional Analysis». С удовольствием готов рекомендовать ее туда, если Вы решите пойти по этому пути.
Кроме того, было бы очень славно, если бы Вы смогли выступить с расширенным докладом на одном из наших семинаров в Москве. Для меня очевидно, хоть об этом прямо в статье и не говорится, что Вами намечена определенная программа исследований открывшегося направления - и тут явно есть что обсудить и о чем поспорить.
Я готов направить в Ваш институт письмо с просьбой откомандировать Вас на такое мероприятие в удобные для Вас сроки. В случае Вашего согласия напишите, кто Ваш научный руководитель.
Ну, и, конечно, с нетерпением ожидаю личного знакомства.
Леонид Канторович».
- И толстый, толстый слой шоколада... - пробормотал я довольно и свернул было письмо, но тут же опять раскрыл и принялся перечитывать, смакуя каждое слово. Улыбка на моем лице продолжала жить своей жизнью, то растягивая рот до ушей, то превращаясь в сардонический оскал.
- Ну, ты даешь! - папа с восхищением хлопнул себя по колену и с гордостью посмотрел на меня. - В пятнадцать-то лет! Я думал, что в пределах институтского курса уже все истоптано на сто раз. Да как в голову-то пришло?
- Представляешь, проглядели, - развел я в недоумении руками. - Нужен был взгляд дилетанта на заезженную тему. А так тут никакой особо высокой математики нет. Можно любому студенту с матмеха объяснить почти на пальцах.
- О-хо-хо... Дела... - протянул папа и поднялся на ноги. - Бери письмо, пойдем маму радовать. И, это... Ответ давай вместе писать будем.
Понедельник, 16 января 1978 года, день,
Ленинград, Красноармейская улица.
Класс, в котором наша группа уже не первый год грызла английский, прилепился под школьной крышей, словно ласточкино гнездо - тесное, но уютное. Смотрел он, хмурясь из-под нависающего желоба водостока, прямо на север, и солнечные лучи проникали сюда лишь два-три месяца в году.
Зато из растущих прямо от пола окон открывался панорамный вид на лабиринты ленинградских крыш. Казалось порой, что эта уходящая к горизонту чересполосица ржавых листов хранит в своей памяти все блюзы, что годами выколачивали из жести беспощадные питерские дожди.
Но сейчас все горизонтали зализаны снегом. Лишь кое-где встают на дыбы старые стены и рвут своей темно-желтой охрой это белое безмолвие, словно напоминая нам об особом ленинградском гоноре.
Я высмотрел в этой мешанине маковку колокольни, что пристроил Кваренги к Владимирской церкви, и стал мысленно распределять в пространстве хронотопы: вот тут, правей, скрывается музей Арктики и Антарктики, втиснувшийся в единоверческий храм странной, почти кубической стереометрии. Через квартал от него - фабрика Крупской, и, поэтому, при западном ветре здесь умопомрачительно пахнет шоколадом. Чуть левее же сходятся Пять Углов. Быть может прямо сейчас там, в закусочной «Дрова», на вечно мрачной улице Рубинштейна неторопливо похмеляется еще не уехавший Довлатов.
А вот за той трубой с осыпающейся штукатуркой - последняя квартира Достоевского, и обстановка вокруг нее на редкость соответствующая: у ограды недействующей церкви просят милостыню калеки, отираются у рынка дешевые проститутки, деловито проходит сам рыночный люд - жесткий, тертый жизнью. Забавно получается: это, пожалуй, самый несоветский пятачок города.
- ... Дюха, - развернувшаяся со своей парты Тома потеребила меня за рукав, - ты что застыл?
- А? - очнулся я от дум.
Взгляд ее был исполнен укоризны:
- Сидишь с остановившимся взглядом, не откликаешься... Смотришь не на меня, - в глубине ее глаз резвились бесенята. - Я тебя спрашивала, сможешь ли сегодня в семь вечера ко мне зайти?
- Да я и раньше могу! - сразу воспылал я энтузиазмом, - а что будет? Родители уйдут в театр до полуночи и бабушку с собой прихватят? Ну, наконец-то!
Своего я добился - на Томиных щечках заиграли столь любезные мне улыбчивые ямочки.
Она попыталась принять грозный вид - свела брови и прихлопнула ладошкой по парте:
- Я тебе дам до полуночи!
Я пару раз беззвучно приоткрыл и прикрыл рот, торопливо проглатывая рвущиеся с языка фразы, но это не спасло - пошлая улыбка, растянувшаяся от уха до уха, с потрохами выдавала ход моих мыслей. Томка пару секунд непонимающе ее разглядывала, а потом, сообразив, ярко вспыхнула, словно кто-то повернул выключатель - раз, и запылала, от линии волос на лбу до ямочки на шее.
- Соколов... - прошептала, в изнеможении роняя голову на руку, - ты невозможен, Соколов... Я на тебя в комитет комсомола пожалуюсь! И в пожарную дружину!
Я рассматривал случившуюся композицию с законной гордостью Праксителя: сверкала глазами смущенная донельзя Томка, а за ней, на заднем плане, давилась всепонимающей улыбкой Кузя.
- Что, не угадал? - с фальшью в голосе огорчился я.
- Чуть-чуть ошибся, - съехидничала Тома, а затем, вмиг посерьезнев, добавила, - дядя Вадим хочет с тобой поговорить.
- О! - невольно вырвалось из меня.
Я приподнял бровь, ожидая разъяснения.
- Понимаешь... - она куснула уголок губы, что бывало с ней в моменты волнений, - я передала ему твои слова о сценарии и режиссере.
- Ага... - протянул я задумчиво, пытаясь понять, к добру ли этот проснувшийся ко мне интерес, - приду, конечно.
- Я не специально, - Тома сейчас выглядела и встревоженной, и виноватой. - Так получилось, просто к слову пришлось. Я ж не знала, что он этим заинтересуется.
- Да ничего страшного, - отмахнулся я, - не съест же он меня. Он вполне разумный мужик - понимает, что все равно ничего лучше для своей племянницы не найдет.
- Соколов... - простонала Тома и оглянулась на Яську, словно ища поддержки. Та, с трудом удерживая постную мину, мелко закивала, соглашаясь то ли с подругой, то ли со мной.
- Да, - со сдержанной гордостью согласился я, - правда, девчата, хорошая фамилия? Нравится?
От необходимости что-то отвечать Томку спас звонок и шагнувшая одновременно с ним в класс Эльвира. Класс тихо загудел - она пришла не одна, а вместе с рыжей Мэри, успевшей за короткую неделю стать местной достопримечательностью.
- Добрый день, - Эльвира сходу включила английский, - можете убрать учебники и тетради, сегодня у нас будет не совсем обычный урок. Потом программу наверстаем. Знакомьтесь - Мэри Ирвин из университета Лос-Анжелеса. Она приехала в Советский Союз, чтобы углубить свое знание русского языка и своими глазами познакомиться с жизнью советских людей. Но сегодня она любезно согласилась пообщаться с вами на английском, поэтому у вас есть редкая возможность послушать интонации и произношение носителя американского языка. Прошу вас, Мэри.
Эльвира указала той на стул за учительским столом, но Мэри качнула головой:
- Мне на ногах удобней. Добрый день, - она обвела нашу небольшую, всего двенадцать человек, группу глазами и чуть заметно улыбнулась мне, узнав, - давайте сделаем так: я расскажу вам немного о себе, а потом мы поговорим о вас. Мне действительно интересно как вы живете, в школе и дома, что едите, что смотрите по телевизору, что читаете, какими видами спорта занимаетесь. Какие у вас есть хобби, куда вы ездите отдыхать на каникулах, жили ли вы в других городах Советского Союза и кто у вас по профессии родители. В общем, что такое советские люди, чем вы похожи на нас и чем от нас отличаетесь. Хорошо? - она оглянулась на присевшую Эльвиру, и та одобрительно кивнула.