Наши танки дойдут до Ла-Манша! - Морозов Владислав Юрьевич
А вот нам с радистом оставалось до искомого объекта (которого, может быть, и вовсе в природе не существует) ещё километров десять или около того. Точнее определиться было сложно, поскольку местность теперь не всегда соответствовала довоенным армейским картам. Идёшь, бывало, и вместо обозначенного на карте поля попадаешь в молодой лес, или вместо холма вдруг обнаруживается овраг. Про населённые пункты я и не говорю....
В общем, с полчаса мы шли по лесу параллельно дороге, в практически абсолютной тишине, если не считать шумов и шорохов, издаваемых ветром, естественный птицами и прочей живностью, — фон, к которому я лично уже привык. Радист Солдатов потел от волнения и очень старался меньше шуметь, но это у него получалось плохо, поскольку он был обут в справные, но явно великоватые и тяжеловатые для него кирзовые сапоги. Разведчик, мать его так...
Справа всё так же тянулась старая дорога, на которой почти не было бренных останков автотранспорта — только один раз через листву мелькнул на обочине ржавый остов колёсного трактора «Беларусь» с прицепом, и ничего более.
Минут через десять после того, как мы миновали руины трактора, на другой стороне дороги вдруг неожиданно засуетились начавшие летать туда-сюда между деревьев со своим характерным, свистящим треском сороки. Кто-то их явно шуганул...
— Ложись! шепотом приказал я радисту.
— Что там? — одними губами вопросил он, залегая за деревом и выставив перед собой ствол автомата.
— Кто-то идёт, — тем же еле слышным шёпотом пояснил я и добавил: —Без моей команды не стрелять! И помалкивай!
После чего я сам присел на колени и, пристроив карабин на удачно подвернувшийся раздвоенный ствол невысокого деревца, неспешно обозрел в оптику дорогу и лес на другой её стороне.
Поначалу кроме шума сорок и других потревоженных птиц ничего не было слышно, но потом птицы слегка унялись, и я услышал, что с той стороны к дороге действительно кто-то идёт. И, похоже, не один. Но идёт как-то довольно шумно и неумело.
А минут через пять зелень кустов на той стороне дороги заколыхалась, и из леса выбралась тёмная фигура. Я всмотрелся в неё. Так. Мужик. Невысокий. Темноволосый, с длинной бородой. Волосы тоже длинные, но видно, что время от времени их, как и бороду, чуть подрезали. Физиономия тёмная. Одет в гражданского образца штормовку из брезентухи, штаны грязные до состояния полного обесцвечивания, на ногах разбитые ботинки (левый явно «просил каши» — носок обмотан тряпкой), под штормовкой видно что-то вроде драного свитера. За плечами здоровенный рюкзак туристского образца, в руках — обрез двухстволки. Кроме него вооружён висящим на поясном ремне справа длинным ножом в самодельных ножнах (судя по грубой рукоятке — нож тоже самодельный).
Вообще, наличие огнестрельного оружия (в данном случае — обреза) —это уже повод остановить и обыскать его владельца. На любое оружие должна быть разрешительная бумажка с печатью, выданная каким-нибудь ближайшим гарнизоном. А при отсутствии таковой оружие следовало конфисковать. Как ни странно, эта система вполне себе работала, поскольку найти сейчас бумагу, чернила, а уж тем более подделать печать кому попало было нереально. По идее оружие для охоты и самообороны было разрешено, и в поселениях, контролируемых нынешней «советской властью», на руках у жителей были в том числе автоматы Калашникова и карабины Симонова. Контроль за ними был достаточно жёсткий. Вот только мы сейчас были не в обычном патруле и раскрывать себя раньше времени не следовало. Тем более, что бородатый хозяин обреза (а обрез из ружья делают отнюдь не для охоты) явно попытается стрелять по нам или бежать (или и то и другое сразу), а это предполагает лишний шум и расход боеприпасов. Нет, ну его на фиг...
Между тем, выйдя из леса, мужик прошёл по паре шагов вправо и влево, осматриваясь по сторонам. Потом повернулся ко мне спиной (здесь я увидел, что сзади к его рюкзаку был приторочен неумело свёрнутый тюк, где, судя по торчавшим из него валенкам, была зимняя одежда) и помахал рукой кому-то за своей спиной. Из кустов показалась ещё одна фигура, потом ещё и ещё. Так, ещё два мужика, судя по виду — городские. Тоже грязные, небритые и нестриженые, один без половины зубов во рту (судя по тому как он тяжело дышал этим самым, широко открытым ртом — или простужен, или проблема с лёгкими, а может, и нос сломан), в «олимпийке» и трико с начесом, второй помоложе, в драной кожаной куртке с заплатами на локтях и армейских штанах на пару размеров больше, чем нужно. Обуты один в резиновые сапоги, второй — в выцветшие кеды. За плечами битком набитые рюкзаки (у одного явно импортный рюкзак весёленькой, когда-то оранжевой окраски, такие до войны, дай бог памяти, у альпинистов и очень крутых туристов иногда попадались), к которым приторочены зимняя одежда и котелки. Огнестрельного оружия нет, у одного в руках небольшой, видимо хорошо заточенный, топорик, другой тащит на плече самодельное копьё — к кое-как оструганной длинной палке приделано лезвие длинного ножа. За этими мужиками из леса медленно вышли две бабы, тоже городского вида, но грязные и замотанные в невообразимое тряпьё. Без оружия. Обуты одна в кеды, Вторая — в высокие галоши. За плечами, как и у мужиков, рюкзаки. У передней бабёнки, которую выделяла повязанная на голове относительно чистая косынка с эмблемами московской «Олимпиады-80», на руках был характерный свёрток из грязно-серого шерстяного одеяла. Похоже, что с новорожденным, который при движении не издавал никаких звуков. Спал, наверное. За бабами из леса спустился замыкающий пацан — лет десяти-двенадцати, тоже с рюкзаком, в грязном тренировочном костюме явно с чужого плеча и резиновых сапогах, подпоясанный солдатским ремнём, на котором висели знакомого вида ножны — то ли штык-нож от «АКМ», то ли нечто похожее. За плечами у недомерка тоже был рюкзак с притороченным к нему шанцевым инструментом (по-моему, там была большая сапёрная лопата и что-то ещё). Выглядел пацан не лучшим образом — на голове практически нет волос, а на левой щеке просматривались какие-то язвы нехорошего вида — похоже, больной, явно из числа облучённых, или вроде того. Две семейные парочки, плюс некий «довесок»? Одна-то семья тут точно имела место быть — тип в кожанке подошёл к нёсшей новорожденного бабёнке и что-то сказал. Со своей позиции я в подробностях видел в оптику даже выражения их лиц, но, увы, не слышал, о чём они говорят. А подходить ближе или угадывать смысл их разговоров по губам у меня не было ни малейшего желания.
Выйдя на открытое пространство, шестёрка этих, густо облепленных прошлогодним репейником и прочими подобными сухими колючками (попыток стряхнуть репьи с одежды эти личности даже не предпринимали), незнакомцев какое-то время постояли на месте. Потом бородач, лицо которого в этот момент стало очень значительным, словно у бронзового памятника Ильичу, что-то сказал и ткнул перстом куда-то на нашу сторону бывшей дороги. Следуя этим, видимо, «ценным указаниям» данного доморощенного Ивана Сусанина с обрезом, все шестеро двинулись в лес на нашей стороне дороги, войдя в него метрах в пятидесяти впереди нас. Потом, судя по страшному шуму, они углубились в лес и начали забирать всё дальше и дальше влево — я слушал, пока хруст веток и прошлогодней листвы под их ногами не затих окончательно.
— Отбой, сказал я Солдатову, опуская карабин и поднимаясь в полный рост.
— Это кто был, товарищ майор, поинтересовался радист, переводя дух.
— Да так, просто прохожие, — ответил я ему. — Только очень неправильные...
В дальнейшие объяснения я вдаваться не стал, поскольку точно не смог бы быстро и понятно разъяснить весьма смутно помнившему довоенную жизнь ефрейтору основную суть только что наблюдавшегося нами уродливого явления.
Эти самые шестеро, выглядевшие словно ушедшие в лес ещё до начала войны (на пикничок, рыбалку, охоту, сплав на байдарках или плотах, по грибы-ягоды или на Грушинский фестиваль, ненужное зачеркнуть), а потом заплутавшие в этом самом лесу до полного одичания, «туристы» олицетворяли собой один из видов массового психоза, охватившего наш бредовый мир сразу после окончания Длинной зимы.
