Возвращение блудного Брехта (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович
К чему это? 10 (21) февраля Анна прибыла в подмосковное село Всесвятское. Князь Василий Лукич Долгоруков, строго соблюдая решения Тайного Совета, от самой Митавы вёз будущую императрицу, как пленницу. Он всю дорогу находился с ней в одних санях и бдил, несмотря на все неудобства с этим связанные, а по прибытии во Всесвятское не давал возможности ей остаться наедине со своими подданными.
Неудобства были. Анна Иоанновна решила взять в дорогу, очевидно, чтобы не скучать, годовалого сына Эрнста Иоганна Бюрена Карла Эрнста. А чего, две недели ехать, скучно же. А так классно же — ребёнок плачет, пачкает пелёнки, требует подмывать себя и кормить. И часто это делает и ночью тоже. Не грудной, конечно, но всё же. Сплошные развлечения все две недели. Не спорят же о вкусах.
И после этого кто-то ещё будет сомневаться — чей сын этот самый Карл Эрнест. А ну да, он сын Бирона. Всей же Митаве известно, что государыня неожиданно полюбила платья балахоны, а жена Бирона прятала под своими платьями всё увеличивающуюся подушку. И шила в мешке и подушку под платьем не утаишь.
Верховники хотели держать Анну чуть ли не под домашним арестом, но прилетели сёстры и не пустить их — государынь к будущей императрице ни у кого духу не хватило. Они и поведали Анне все Московские политические расклады. Понимая, что всё рушится у них и дворянство ропщет и гвардия, члены Тайного совета поспешили перевезти Анну в Москву. И вот 15 февраля или 26 по новому стилю въехала она в Москву, где войска и высшие чины государства в Успенском соборе присягнули государыне. Присягнули с учётом кондиций, не было упоминания о самодержавии. Пять дней Москва после этого бурлила. Закончилось это тем, что подстрекаемая родственником Анны — Салтыковым, которого Анна возвела в генерал-майоры, гвардия взяла на понт и на голос Верховников и дворян. Всем вдруг показалось, что в России должен быть неограниченный никакими кондициями монарх. Обе партии пошли на попятную и под злыми взглядами и разинутыми в крике ртами гвардейцев стояли молча, когда Анна Иоанновна кондиции рвала. Как результат: 1 (12) марта 1730 года народ вторично принёс присягу императрице Анне Иоанновне на условиях полного самодержавия.
И в этот же день гонец отправился в Митаву с письмом к дорогому другу Эрнсту Бирону с просьбой… с повелением… С приглашением срочно с женой и остальными детьми прибыть в Москву.
И причём тут старый и новый стиль. А при том, что шестнадцатого марта или 27 марта по современному календарю 1730 года, когда Брехт с семейством выехал из Митавы, началась весна и распутица. Анна добиралась в санях по снегу и хорошим дорогам две недели. Иван Яковлевич в двух каретах по раскисшим дорогам, в сопровождении трёх конных преображенцев, тоже проделал этот путь за две недели. Только чего это стоило. Половину дороги они с Карлом и двумя солдатами Преображенского полка, что были за ним посланы, толкали кареты, вытаскивая их из колеи. Офицер — старший у преображенцев — поручик Иван Салтыков (тоже, видимо, родственник) первые дни в грязь не лез, но потом не выдержал, и вынужден был включиться в процесс таскания бегемота из болота.
В литературе Бирона обзывают русофобом. Не активным, а так — бытовым. Бурчал на русских и их порядки, варварами обзывал. Тут и самый завзятый русофил после такого путешествия станет ругать Россию и русских. Грязь в марте холодная. И ты всегда в ней и мокрый. На постоялых дворах мяса не подают. Пост. Подгорелая каша и хлеб из зерна, плохо промолотого с подозрительными чёрными пятнами. Уж не спорынья ли? Туалета нет. Горшок маленький и грязный. Умываться надо на дворе из ведра под мелким нудным весенним дождём. В комнате все насекомые присутствуют. Полный набор. И клопы есть, и вши обоих видов (и головные, и платяные), и тараканы — пруссаки огромные и юркие. Тренированные. А ещё, несмотря на указ самой императрицы, и присутствие Салтыкова зачастую сменных лошадей на станции нет. Сиди жди.
Вдоль дорог вереницы нищих с котомками. Тысячи. Словно вся Россия весной идет побираться. Не хватает хлеба до нового урожая. Один раз в них из кустов пальнули. К счастью, никто не пострадал, а ответный выстрел Бирона сначала, а потом Салтыкова, видимо, обратили нападавших в бегство. По крайней мере, посланные преображенцы в кустах никого не нашли. Только ветки наломаны, чтобы не на сырой земле лежать татям. Засаду с комфортом устроили.
Как после двух таких недель не стать русофобом? Не любил Брехт Петербург с его гнилым климатом. Теперь и Москву ненавидел. Может, попробовать перенести столицу в Ригу. Европейский город и хоть на немного, но ближе к Европе этой. А ещё возможность за несколько веков полностью ассимилировать латышей. Подумать надо.
Событие седьмое
Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой,
Я люблю твою Красную площадь
И кремлёвских курантов бой.
Марк Лисянский
Встречи с Иоанновной Брехт побаивался. Представлял себе, как эта огромная мужеподобная тётка бросается на него прямо при людях. Обнимашки. Тьфу. Ну с обнимашками ладно. С нею же разговаривать придётся. Конечно, на этот раз все синие кристаллики удалось проглотить, и вся память Бирона при нём, но не сам Бирон. Его манера строить фразы, интонации, их любящее сердце Анхен сразу распознает. Вот уже в дороге жена несколько раз подозрительно на него косилась. И даже вопросы задавала. Отбрыкивался усталостью от тягания карет из грязи и плохим самочувствием. Пришлось кашлянуть пару раз, вот, мол, не до разговоров. Хворый.
Кареты долго петляли по узким московским улицам, пересекающимся каждый раз под неожиданным углом, даже близко 90 градусам не равным. Улицы, как и дорога до этого, замощены не были. На них всё те же глубокие колеи и грязь непролазная. А ещё встречные и поперечные кареты, возки, телеги, толпы шатающихся людей. Пробки самые настоящие. Понятен становится обычай власть придержащих — высылать вперёд своей кареты несколько всадников с плётками, чтобы дорогу расчищали. У никому не известному пока в Москве Бирона такой привилегии нет. Ехали медленно и даже стояли, пропуская других. Немчик приехал, мало ли их немчиков в России.
Наконец выехали через хлипкий деревянный мост на широкую довольно дорогу, которая вскоре влилась в Красную площадь. Да, тут вам не там. Не, не. Там вам не тут. Эта Красная площадь ничем не напоминает, ту красавицу из двадцать первого века. Будучи в прошлое своё попаданство в тело князя Витгенштейна, Брехт уже наблюдал эту картину. Но сейчас всё ещё хуже. Это скорее крестьянский рынок, чем гордость страны. Начать следует с того, что она ничем не замощена вообще. Впервые её замостят, да и то не полностью булыжником в 1804 году. Брехт видел и работы, бывая в Москве, и результат. Булыжник серый и неровный с грязью вперемежку, это совсем не габбро-диабаз, антрацитово-чёрный. Им Красную площадь замостят только в 1930 году. Прямо по грунту, как и сейчас булыжник. Москва же на болотах стоит. Участки дороги будут проседать и вмятины эти и расколотые камни изредка будут менять. Современный вид площадь, точнее её покрытие приобретёт только после 1974 года, когда её сначала зальют бетоном, а потом опять замостят карельским габбро-диабазом. Слышал Иван Яковлевич, что на реконструкцию ушло пять миллионов обтёсанных вручную камней. Не мало.
Сейчас Красная площадь покрыта частично деревянными настилами. Далеко не везде. Они ведут к Никольским и Спасским воротам от улиц Никольской и Ильинки.
Не все ещё минусы. Нет памятника Минину и Пожарскому. Нет красивого здания ГУМа, даже Исторического музея ещё нет. Рынок и непонятные халупы вместо этой красоты.
Кареты повернули к Никольской башне, как раз на деревянный настил въехав, еле видимый, и то местами, из-за покрывающей его грязи. С их колёс тоже грязь осыпалась, глубже доски закапывая. Ворота были закрыты и на карауле стояли семёновцы, легко узнаваемые по своей сине-красной форме.
