Татьяна Зубачева - Аналогичный мир - 3 (СИ)
— Чолли!
— Здорово, соседка, — громко сказал Николай. — Ну, до завтра, Чолли. Не проспи, смотри.
— Ага, до завтра, — ответил Чолли.
Руки у него были заняты, и обнять припавшую к его груди Настю он не мог. Николай движением плеча поправил свой туго набитый мешок и пошёл к себе.
Настя шла, прижавшись к Чолли, и заметила его ношу, только поднявшись на крыльцо.
— Ой, Чолли, что это?
— Увидела наконец, — засмеялся Чолли, плечом открывая себе дверь. И щегольнул новым словом: — Гостинцы.
В кухне к нему с визгом кинулись Мишка и Светка. Чолли поставил на пол коробку и сумку и поочерёдно поднял, слегка подбросил и поймал малышей. Потом не спеша разделся. Когда Настя забирала у него куртку и шапку, он пытливо заглянул ей в лицо и нахмурился.
— Ты плакала? Почему?
Настя смущённо улыбнулась и стала рассказывать, перемешивая анлийские и русские слова. Выслушав ё, Чолли кивнул.
— Я знаю, о чём это. Всё в порядке.
— Чолли… Он улыбнулся ей и повторил:
— Всё в порядке. Я говорил с директором.
— Он… не выгонит нас?
— Нет, — Чолли погладил её по плечу.
Настя, успокоено всхлипнув, прижалась к нему. Он обнял её, погладил по голове.
— Ну, ну что ты, Настя? Всё в порядке.
Наконец она справилась с собой и захлопотала. С горячей водой, ужином, а тут ещё Паша проснулся и потребовал еды. Но вечер уже шёл заведённым порядком. Чолли сидел у печки, пошевеливая пальцами ног в горячей, медленно остывающей воде, и смотрел, улыбаясь, на Настю, кормившую Пашу грудью, на Мишку и Светку, крутившихся вокруг коробки и сумки.
— А что там? — спросила Настя. — Ты купил?
— Конечно, купил. Ссуду я получил. Поговорили со мной, хорошо говорили. Ну, и прошёлся там, — он говорил с деланной небрежностью, — по магазинам, по рынку. Набрал кое-чего.
Настя засмеялась, заколыхав грудью, и Паша недовольно гукнул.
— Завтра в магазин зайду, с долгом расплачусь, — Чолли удовлетворённо откинулся на печку, ощутив плечами и спиной приятное тепло. — И будем обживаться уже всерьёз.
— Как это?
— Мебель купим. Белья, одежды, посуды…
— Чолли…
— Хватит, Настя, — понял он её невысказанные опасения. — На всё хватит. Даже… — и оборвал сам себя, потому что это ещё надо как следует обдумать и посоветоваться с кем из знающих, и сказал уже другое, уже обдуманное: — Корову купим.
— Ой?! — удивилась Настя.
Чолли кивнул.
— И кур купим. И поросёнка. Саженцы, семена. Сад сделаем, огород. Мы же не на год сюда приехали. На всю жизнь.
Настя кивнула, забрала грудь у заснувшего Паши и уложила его в колыбель. Чолли взял лежавшее на коленях полотенце, вытер ноги и встал. Убрал лохань с грязной водой.
— Я… блинов напекла, — старательно выговорила Настя. — Блины есть будем.
— Ладно, — согласился Чолли. — Поедим, и покажу, что купил.
В самом деле, ему всё выложить, так есть стоя придётся. Блины были тёплыми и оказались очень вкусными. Как Настя ни следила, Мишка со Светкой перемазались. У Мишки сметана даже на бровях оказалась. И Настя вывела их из-за стола умываться. Когда поели, Чолли встал, а Настя быстро убрала со стола и протёрла его тряпкой.
— Ну, — Чолли поставил на лавку сумку и расстегнул молнию, — смотрите.
На стол легли три яркие погремушки, резиновые с пищалками собачка, кошка и непонятный зверь, которого Чолли назвал странным словом:
— Обезьяна.
Потом голубенький нарядный комплект для Паши. Ползунки, кофточка и чепчик. Штанишки с рубашкой для Мишки и красное с белыми оборочками платье для Светки. Потом ярко-розовый в цветах платок, зеркальце на ручке, расчёска и щётка для волос, две рубашки в чёрно-зелёную и чёрно-красную клетку… Стол уже завален, а Чолли всё доставал и доставал… пакет с апельсинами и пакет с конфетами… и два куска мыла в ярких обёртках…
— Господи, Чолли…
Настя даже растерялась перед этим великолепием. А Чолли достал из сумки большую и явно тяжёлую коробку, поставил её на стол и торжественно открыл. Блеск уложенных в ровные стопки ножей, вилок и ложек, больших, поменьше и совсем маленьких, ослепил Настю.
— Господи, — растерянно повторяла она, — господи…
Чолли отнёс опустевшую сумку к двери, повесил на гвоздь и вернулся к столу уже с коробкой. Но прежде, чем открыть её, взял апельсин, почистил и дал Мишке и Светке по половинке.
— Ешьте.
И Настя как очнулась. Взяла платок и накинула на плечи, как видела уже у местных женщин, и повернулась перед Чолли.
— Хорошо? — улыбнулся он.
— Ох, Чолли, — выдохнула Настя. И указала на коробку: — А здесь что?
— Посуда.
Чолли развязал верёвку, раскрыл коробку и стал выкладывать на стол. Тарелки, тоже разные, трёх размеров, чашки, блюдца… Все белые, блестящие, в красных розочках по ободку.
— Вот, особая, небьющаяся.
— Чолли, — Настя осторожно протянула руку и тарелке, но не взяла её, а только погладила. — Это ж… это ж… по-господски. У хозяина такая была.
— А чем мы хуже? — победно улыбнулся Чолли.
— Чолли… — на глазах у Насти выступили слёзы. — Это взаправду, Чолли?
— Взаправду, — кивнул Чолли и обнял, прижал её к себе.
Настя обхватила его за шею, прижалась всем телом. И долго бы они так простояли, но Мишка полез на стол за апельсином и столкнул стопку маленьких тарелок. Те оказались действительно небьющимися, но шуму наделали. Проснулся и закричал Паша, заревел отшлёпанный Настей Мишка, а с ним за компанию и Светка. И стали наводить порядок.
Нарядную одежду Настя сложила обратно в сумку: больше же некуда. Игрушки отдали Мишке и Светке, а погремушки положили в колыбель. Конфеты и апельсины Настя положила на окно, а посуду составила на край стола у стены.
— Чолли, шкафчик нужен. Для посуды.
— Завтра, — кивнул Чолли. — Давай, я дом обойду и покурю. А ты их укладывай.
— Ну да, ну да, — закивала Настя.
Чолли натянул сапогиЈ надел шапку и старую куртку, достал из кармана новой куртки пачку сигарет и вышел на крыльцо. Все эти дни, как уехали из лагеря, он промаялся без курева. В поезде, правда, его пару раз угощали, и уже здесь пачку под запись взял. Но одно дело — одолжено, и совсем другое, когда куплено. И с домом так же, но нет, рано об этом, тут как следует обдумать надо, как бы новую кабалу на себя не повесить. Он с наслаждением закурил. В посёлке было тихо, и окна почти везде тёмные, спят все. О Раскате он Насте не сказал, не смог. Да и… да и незачем ей наверное об этом знать. «Твой он теперь». Чолли усмехнулся. Ему уже так давали. Корову. Да что там. И про Найси хозяин тогда ему сказал: «Забирай. Даю её тебе». А потом… И дом… Ладно, может… может, здесь и по-другому будет. Он докурил, тщательно растоптал, растёр на заснеженном крыльце окурок, потом подобрал его и пошёл в уборную. Туда выкинет. И по дому пройдётся.
Когда он вошёл в кухню, Настя уже успокоила и уложила детей. Пирамидка, конёк, собачка, кошка и обезьяна стояли в ряд на подоконнике. На другом лежали зеркальце, щётка и расчёска. Апельсины и конфеты на столе рядом с составленной в стопки посудой. Настя в одной рубашке стояла посреди кухни.
— Ты чего не ложишься?
Чолли повесил на гвоздь у двери куртку и шапку, разулся и подошёл к Насте. Она подняла на него глаза, вздохнула.
— Чолли, а чего ты себе ничего не купил?
— А рубашки? Целых две взял.
Чолли осторожно положил руки ей на плечи, и Настя с готовностью подалась к нему, прижалась грудью. Он обнял её.
— Ох, Настя, я сам не верю, что всё так вышло.
— Я тоже.
— Ладно, — Чолли тряхнул головой. — Давай ложиться, мне завтра рано.
— А что так?
Настя подошла ещё раз к Паше, посмотрела, как он спит, поправила одеяло детям. Чолли разделся, снял нагрудную сумку и засунул её подальше под тюфяк. Больше спрятать некуда.
И, когда они уже потушили свет и легли, он, как всегда, у стены, а Настя рядом и положила голову ему на плечо по алабамской привычке, когда долго спали на одной подушке, он ей ответил:
— Мне коня дают. За этим и искали меня.
— Ага, — шепнула Настя. — И что, вычитать будут или как?
— Не знаю. Но мне его отдельно обихаживать теперь.
— Хороший конь?
— Хороший. Раскат зовут. Чолли повернул голову, коснувшись лицом её волос.
— Всё, Настя. Спим. А то, не дай бог, просплю.
И, уже засыпая, подумал, что надо завтра остаток денег Насте отдать, ну, те, что у него в кармане остались. Чтоб ей было с чем в магазин идти. А дом выкупить, чтоб не в аренде, а в собственность был… нет, об этом не сейчас.
* * *Снег пролежал недолго. Прошёл дождь — и снова всё мокро, серо и противно. Чак поглядел в окно и тихо тоскливо выругался. Выходить наружу в такую погоду — себе дороже. Вот ведь паскудство. Ведь вон вся его одежда на вешалке, всё вернули. Кроме ботинок и перчаток. И ремня. Но другие ботинки, что ему в тюрьме дали, вон тоже стоят, крепкие, армейские. Одевайся, дескать, и иди гуляй. Как в насмешку.
