Александр Воронков - Путь Империи
Так проходили месяц за месяцем. В середине сентября 1904 года началось сражение на реке Шахэ, в котором батарее штабс-капитана Кольцова пришлось поддерживать огнём и колёсами наступающие войска Второго Сибирского корпуса. В первые несколько дней, с 22 сентября, войска Восточного отряда Маньчжурской армии успешно вели наступление на японские позиции, однако уже 27 сентября японцы перешли в контрнаступление на другом фланге, нанося главный удар силами своих Второй и Четвёртой армий по войскам Западного отряда русских. В ходе ожесточённых встречных боёв 29 сентября самураи оттеснили Западный отряд за Шахэ. 30 сентября Восточный отряд, так и не сумевший сломить сопротивление Первой японской армии, начал отход, уходя из-под нависшей над ним опасности флангового удара.
В суматохе отступления Вторая батарея Шестнадцатого Сибирского дивизиона полевой артиллерии оторвалась от основной части дивизиона. Вернее сказать — её оторвали. К командиру дивизиона подполковнику Минцу явился коннонарочный от генерала Штакельберга и, подражая манерам всегда спокойного, несмотря на неприятельский огонь, командующего Восточным отрядом, с недвижным выражением лица передал распоряжение: оставить одну батарею в прикрытие отступающим войскам. Выбор Минца пал на Кольцова, и вскоре пушкари уже сооружали орудийные дворики, укрыв свои трёхдюймовки за гребнем небольшого вытянутого холма, что позволило не только замаскировать орудия, изначально не имеющие щитов так, что только стволы чуть выдавались над зарослями, но и вести наблюдение над дорогой и бесконечным полем несжатого гаоляна.
Однако по какому-то странному недоразумению оказалось, что защищать батарею от возможной пехотной атаки японцев был оставлен лишь один стрелковый взвод, солдаты которого старательно готовили себе укрытия у подножия холма.
Не прошло и получаса, как вдали над гаоляновым полем появились переносные вышки для наблюдения, с которых наблюдатели-корректировщики управляли огнём японской артиллерии. Стебли гаоляна шевелились волнами там, где сквозь него продвигались японские цепи. Пехотинцы прикрывающего взвода их видеть не могли: их винтовки изредка били в направлении поля, но вряд ли пули, задевающие в полёте густо растущие стебли, могли поразить наступающих врагов. Артиллеристы прекрасно видели сверху мелькающие тут и там японские фуражки, на ножевидных штыках «арисак» взблескивали солнечные зайчики.
Уже через несколько минут после того, как пушкари открыли огонь по наступающим цепям приближающееся шевеление прекратилось, японцы залегли. Однако тут же загремели с закрытых позиций японские орудия. По частоте залпов и тому, что возле холма вырос лес взрывов, было понятно, что бьёт не одна батарея и даже не две, а как минимум несколько дивизионов в полном составе. После получасового обстрела на батарее прямым попаданием была разбита пушка, убито и ранено около десятка артиллеристов и почти все лошади либо были поражены осколками, либо разбежались в ужасе перед грохочущей вокруг гибелью. Стрелки у подножия холма понесли ещё большие потери: только убитых у них оказалось шестнадцать человек, а большая часть выживших была ранена. Подпоручик, в чьём подчинении находились стрелки, тоже погиб и команду над ними принял на себя старший унтер-офицер Василий Галкин.
Спустя пять минут после прекращения артобстрела японцы вновь попытались атаковать позицию заслона с фронта, но снова были остановлены артиллерийско-ружейным огнём. Кроме того, артиллерийский наблюдатель сумел разглядеть, позицию, откуда бил один из японских дивизионов и сразу же после того, как вновь заставили японцев залечь в гаоляне, пушкари Кольцова перенесли огонь трёх сохранившихся орудий на вражескую артиллерию. Японские семидесятипятимиллиметровые пушки образца 1898 г. по своим характеристикам уступали русским по мощности и скорострельности и первоначально успех сопутствовал Кольцову. Однако, как говорится, «сила солому ломит».
Несмотря на понесённые собратьями потери, остальные японские дивизионы снова сосредоточили губительный огонь на русской позиции. Под прикрытием артогня вражеская пехота подобралась почти вплотную к подножию холма и стоило только канонаде стихнуть, как из гаоляна раздались свистки офицеров и масса солдат в светлой желто-зелёной форме и фуражках с красными околышами кинулась в атаку на холм. Кольцовцы успели сделать двухорудийный залп почти в упор по нападавшим, но из-за того, что картечными снарядами в этой войне русская артиллерия уже не снабжалась и в казённиках были заряжены шрапнельные, взрыватели которых имели двадцатидвухсекундную задержку, этот залп не произвёл желаемого действия.
Началась общая свалка. Стрелки, артиллеристы, японские пехотинцы — все смешались в бешенной круговерти и мельтешении штыков, прикладов, артиллерийских тесаков-бебутов. Щерились в оскале зубы, взлетали с хэканьем кулаки, грохали револьверные выстрелы. Солдаты японского взвода, атаковавшие батарею, в конце концов не выдержали этого напряжения и, теряя оружие и оставляя на месте схватки сражённых сотоварищей бросились в бегство от этих страшных русских великанов, не только не желающих сдаваться, но и попросту руками ломающих напавших. Как ни странно, очередного артналёта вслед за этим не последовало. Исчезли и маячившие над гаоляном японские вышки для наблюдения. Видимо самураи-артиллеристы были уверены в том, что храбрая пехота микадо в ближнем бою уничтожит оставшуюся горстку русских солдат и двинулись дальше, не увидев развязки последней атаки.
Наступали сумерки 30 сентября 1904 года.
* * *За героическое выполнение приказа, задержание противника на несколько часов, а также за упорное сопротивление и неоставление японцам целых орудий Андрей Кольцов был награждён орденом святой Анны четвёртой степени, носимым на шашке. В той рукопашной штык «арисаки» пропорол ему правое бедро и штабс-капитан, сдав батарею, был эвакуирован в глубокий тыл, причём долечиваться ему довелось не где-нибудь, а в самом Санкт-Петербурге, в общине святой Татьяны. После излечения и отпуска, который он провёл в родительском доме у отца, отставного капитана Виктора Андреевича и матушки Марии Юзефовны и тех трагических событий на Крещение 6 января 1905 года, следствием которых стали гибель императора Николая и воцарение полугодовалого Алексея II Николаевича под регентской опекой необычайно деятельного Великого Князя Николая Николаевича, невольно участвовавший в них Андрей Викторович Кольцов вновь направлялся по месту своей службы в Действующую армию.
Добираться к главным силам Маньчжурской армии штабс-капитану Кольцову после того, как он сошёл с петербургского поезда, требовалось ещё несколько дней. Комендант станции, понятия не имевший, где должен находится его Шестнадцатый Сибирский дивизион, сделал положенные отметки в проездных документах Кольцова и тот направился на розыски попутной оказии в расположение Второго Сибирского корпуса. В одиночку, да и мелкими группами разъезжать по маньчжурским дорогам было весьма небезопасно. Рискнувшие отправиться в путь по одному или вдвоём-втроём почти неминуемо могли стать жертвами нападения шаек китайских разбойников-хунхузов, каковые не только жили грабежом местных крестьян и путников, но и широко были известны жестокими казнями, которым подвергали имевших несчастие попасть к ним в плен. Именно поэтому Андрей Кольцов и стремился найти себе попутчиков. В конце концов поиски увенчались успехом: штабс-капитан сумел договориться с драгунским корнетом Лбовым, который был старшим по команде, сопровождающей две двуколки с грузом мелинитовых шашек и детонаторов системы Нобеля для корпусных сапёров, а также двуколку с катушками медного провода для новинки в деле военной связи — полевых телефонов. Вскоре после обеда отряд, состоявший из Кольцова, Лбова, унтера Будёного, пятерых драгун и троих ездовых, покинул «последний оплот европейской цивилизации», в качестве которого выступала крохотная железнодорожная станция КВЖД и направился по заснеженной дороге к основным силам русской армии в Маньчжурии. Неясно, почему: то ли из-за извечной русской привычки «жить задним умом», или же действительно от нехватки транспорта, но всё имущество было погружено именно на колёсные двуколки вместо гораздо более удобных в зимнее время саней. Поэтому отряд продвигался очень медленно, колёса повозок застревали в снегу, лошади выбивались из сил. В результате за полдня было пройдено только расстояние до ближайшего расположения тыловых подразделений Маньчжурской армии. На ночёвку было решено остановиться в отдельно стоящей обочь дороги в полуразрушенной китайской фанзе, чьих прежних хозяев, похоже, унесло в неизвестность вихрями смутного военного времени. Лошади были расседланы и распряжены, накормлены и напоены, все три двуколки заняли место у стен фанзы, причём у них, как и положено по уставу, был выставлен часовой-драгун. Люди же расквартировались за глиняными стенами фанзы, где принялись готовить пищу на разведённом прямо на земляном полу костре. Однако спокойно поужинать не удалось. С улицы вдруг раздался окрик часового и сразу же за этим загремели выстрелы. Драгуны повскакивали, расхватывая составленные в козлы винтовки и щёлкая затворами. Корнет Лбов, с криком: «Тревога! За мной!» в полный рост кинулся в проём двери, огибая задверную стенку, построенную суеверными китайцами «для защиты от злых духов» и тут же, словно наткнувшись на преграду, откинулся головой назад и опустился на порог. Ясно стало, что неведомые супостаты, напавшие на отряд, держат под прицелом освещённую изнутри светом костра дверь фанзы, да и окно, вероятно, тоже. В голове Кольцова мельтешили мысли: как следует поступить? Прежде всего — лишить противника хотя бы возможности безнаказанно выцеливать из темноты освещённых бойцов. Выбраться наружу, чтобы оказать помощь часовому. Дьявол! Да ведь на повозках пуды мелинита и детонаторы! Первая же пуля — и всё: от фанзы и всех, в ней находящихся останется лишь яма, на дне которой будет оседать кровавая грязь…
