Сергей Шхиян - Гиблое место
Постепенно он делался гуще, но и, к сожалению, чище — кустов здесь было мало, и противник начал обходить меня с флангов. Пятясь, я добрался до кучно растущих берез и укрылся за толстым стволом. Такой глупый страусиный поступок вызвал смех и ехидные шутки у преследователей. Я же отнюдь не прятался, а напротив, готовился к атаке. Нужно было как-то ломать проигрышную ситуацию.
Первой жертвой оказался ратник с рогатиной, тот самый, что чуть не всадил мне ее в спину, когда я перепрыгивал через канаву. Он раньше всех подъехал к моему дереву. Я выскочил из засады и бросился на него. Мужик немного растерялся и только успел выставить впереди себя свое примитивное оружие. Я кинулся прямо на острие и наискось перерубил довольно толстое, с черенок лопаты древко.
Риск напороться на окованные острыми железяками наконечники был большой, но я понадеялся на отточенный ятаган и везение. Половинка рогатины упала наземь. Воин инстинктивно откинулся в седле. Достать его и прорубиться сквозь толстый, защитный слой ватного панциря я и не пытался и просто полоснул клинком по незащищенному бедру. Конь с всадником шарахнулся от меня, а я, даже не взглянув на результат своей атаки, бросился прятаться за очередное дерево.
Смех и гиканье нападавших оборвался, и вместо них прозвучал протяжный, животный вой раненого. Я, прикрываясь стволами, побежал вглубь леса. Отступив метров пятьдесят, я вновь укрылся за стволом и огляделся. Оставшаяся великолепная четверка не оробела, а пробиралась между деревьями следом за мной. Они пока не спешились, хотя на лошадях гоняться за пешим по лесу было неудобно.
Воспользовавшись образовавшимся преимуществом в расстоянии, я побежал вдоль кромки леса в кустарник. Петляя между деревьями, я еще больше увеличил отрыв от преследователей, и их ругань с угрозами все больше отставали. Добравшись до густых кустов, я свернул в сторону дороги. Нужно было попытаться освободить отца Алексия и с ним удвоить силы. Ратники отстали совсем, наверное, потеряли меня из виду. От резких нагрузок и метаний из стороны в сторону я сбил дыхание, и пришлось перейти со спринтерского бега на трусцу.
На дорогу я выскочил метрах в двухстах от плененного попа. Конники продолжали ругаться в лесу. Их крики то приближались, то удалялись, так что было непонятно, где они находятся. Добежав до священника, я более или менее восстановил дыхание и даже оценил смешные стороны положения напарника. Алексий, связанный по рукам и ногам, пытался уползти с дороги, и весь, с ног до головы, вывалялся в грязи.
Я перерезал ятаганом его путы и помог встать на ноги. Поп свирепо вращал глазами и, забыв о христианском смирении, крыл «супостатов» последними словами. Кроме привычных русскому уху оборотов, в его проклятия вкрадывались тюркские ругательства и старославянские выражения.
— Как ты, отче? — участливо спросил я иерея.
— Убью иродов! — закричал он, выплевывая набившуюся в рот землю.
«Ироды» все еще продолжали гоняться за мной по лесу, и убивать пока было некого.
— Может быть, сделаем ноги? — спросил я, машинально употребив малопонятное выражение.
— Ну, уж нет! — рявкнул батюшка, — Ты, если хочешь, делай, а я останусь потолковать с иудами. Мне не за себя, мне за Господа обидно! — плачущим голосом докончил фразу Алексий.
— А мне показалось, что ты давеча оробел? — не удержался я от подначки.
— Мне грехи биться не велят, — серьезно пояснил священник. — Я зарок давал еще в мамелюках не лить христианской крови, да видать…
— Все-таки нам лучше уходить отсюда. Я одного ранил, но все равно их четверо осталось. Ты же без оружия…
— Дай-ка мне твой меч, — попросил священник, — сейчас и у меня будет оружие.
Он отобрал у меня ятаган и, продолжая отирать от грязи лицо, огляделся. Потом легко перескочил через придорожную канаву. Длинный ятаган в его руке казался игрушечным. Поп махнул им у комля молодой березки, и деревцо, практически не дрогнув ветвями, соскочило со среза и стало на полметра короче. Такого фокуса я еще не видел. Ствол у березки был сантиметров десяти-двенадцати толщиной, и перерубить его так легко и с одного удара я бы не смог.
Не дав березке повалиться, батюшка враз смахнул верхнюю часть ствола с ветвями и подхватил уже почти готовую дубину своего великого гнева, Так же легко вернувшись на дорогу, он, орудуя ятаганом как мексиканским мачете, несколькими взмахами довел оружие до нужной кондиции.
— Вот теперь и посчитаемся, — зловеще пообещал он. — Господь за такое…
Я, было, собрался уточнить, не путает ли себя священник с Господом, но не успел. На опушке леса появились наши противники. Было их четверо со свободной от седока лошадью. Похоже было на то, что раненого товарища они бросили в лесу, не забыв прихватить его транспортное средство. Конный квартет, увидев, что мы спокойно стоим посередине дороги, разразился очень громкими проклятиями и без подготовки бросился в атаку.
— Оставь их мне, тезка! — сквозь зубы попросил поп. — Я сам с ними посчитаюсь!
Я в принципе был не против, насилие мне всегда претило, но пускать дело на самотек не следовало. Две сабли, пика и рогатины против одной примитивной дубины было чересчур. Однако спорить было некогда. Священник вышел вперед и встал со своей березой посредине дороги, широко расставив ноги. Я, чтобы его не сердить, поместился немного позади и сбоку.
Ратники, вначале очень решительно бросившиеся на нас, уяснив, что убегать мы не собираемся, стали придерживать коней. Впереди оказался один предводитель. Он ловко вытащил пику из-за спины и скакал, как рыцарь на турнире, нацеливая ее на служителя Божья.
Отец Алексий, не дрогнув, по-прежнему стоял посредине дороги, упираясь рукой на свою отставленную в сторону дубину. Расстояние между противниками стремительно сокращалось. Соратники отставали от своего командира метров на двадцать. Все происходило значительно быстрее, чем мне бы хотелось. Предводитель целился острием точно в грудь Алексия, а тот, не шевелясь, ждал смертельного удара. Роковое столкновение, наконец, состоялось. Что сделал священник, я точно рассмотреть не успел. Было не до того, и все произошло слишком быстро. Поп, видимо, каким-то чудом уклонился от острия пики, а всадник проскакал по инерции мимо него. Остальные ратники в считанные мгновения успели добраться до нас.
Я, как и в прошлый раз, едва успел в развороте отсечь направленную на меня рогатину. Обезоруженный противник проскакал мимо. Я резко повернулся и стал свидетелем интересного зрелища. В седле остался только один из нападавших, тот, которому я перерубил рогатину. Остальные трое находились в разной степени падения. Причем вид у них за пару секунд полностью изменился. Ратники безжизненными кулями валились из седел, а мой служитель культа все в той же позе Давида стоял на старом месте, картинно опираясь на свою дубину.
— Ты что с ними сделал? — ошарашено спросили, продолжая вполглаза следить, что собирается предпринимать обезоруженный ратник.
— Поучил, как следует уважать священный сан, — хмуро сказал Алексий. — Будут в другой раз знать, как почитать Господа и церковь.
— Ну, насчет другого раза не уверен, думаю, что он у них вряд ли будет, — с сомнением пробормотал я. — Ты их что, колдовством или молитвой убил?
— Не кощунствуй, — не глядя на меня, ответил поп и вдруг, молниеносно развернувшись вокруг своей оси, запустил березовым стволом в сторону наблюдавшего за нами последнего оставшегося в седле ратника.
Бросок был так силен, точен и неожидан, что тот не успел не только уклониться, но, как мне показалось, понять, в чем, собственно, дело. Дубина, вращаясь в воздухе, настигла мужика, и он, как сбитая кегля, опрокинулся на круп лошади, однако ратник оказался малым крепким и каким-то чудом удержался в седле. Испуганное резким движением животное шарахнулось и ускакало.
— Уез!!! — должен был бы воскликнуть меткий «дубинобол», но английский язык пока до святой Руси не добрался, и поп ограничился довольным кряканьем.
— Где это ты, отче, так драться научился? — с невольным уважением спросил я.
— У нехристей проклятых, — истово крестясь, ответил поп, — у янычар и мамелюков.
— Так ты что, и турком был, и египтянином?
— Прости, Господи, грехи наши тяжкие, — тяжело вздохнув, ответил Алексий. — Уходить надо отсюда, а то не ровен час, кто здесь застанет, опять придется лить христианскую кровь.
Такая постановка вопроса меня удивила. Однако спорить было не о чем.
— Давай возьмем себе одного коня, — предложил я.
— Нельзя, — возразил отец Алексий. — И твоего Гнедка лучше бы оставить. Мы, видать, в осиное гнездо попали, как бы его не растревожить.
Мне стало жалко бросать симпатичную лошадку, но Алексий был, по-видимому, прав, лошади более приметны и узнаваемы, чем люди. Однако я все-таки попытался его уговорить:
