Ольга Денисова - Вечный колокол
- Безбожное место… - проворчал жрец и бесцеремонно обратился к Младу: - Зачем отрока забрал?
Млад не стал ссылаться на то, что отрок сам пожелал ехать с ним: только допроса мальчишке сейчас и не хватало.
- Если он не пойдет на зов богов, он умрет.
- Если он и умрет, то только для того, чтоб возродиться к жизни вечной. И не твое поганое [2] дело за него решать.
Млад глянул жрецу в глаза: удивительно, но жрец христианского бога, занимавший, по-видимому, высокий пост среди других жрецов, вообще не имел potentia sacra [3]. Как же он общается со своим богом? Откуда узнает его волю?
- Юноша останется здесь, - ответил Млад.
- Душу, уже спасенную, погубить стараешься? - усмехнулся священник. - Сам в дикости первобытной живешь и других за собой тащишь?
«Первобытная дикость» больно задела Млада - разговор переходил в область politiko [4].
- Мы со своей первобытной дикостью разберемся сами, без иноземцев. Юноша русич, а не болгарин, его зовут родные боги.
- Твои боги - деревянные истуканы, не более. Бог - един и всемогущ, он не знает границ и народностей, для него все равны! - с пафосом произнес жрец.
- Мне интересно, а кто тогда зовет юношу? Деревянные истуканы? - усмехнулся в ответ Млад.
- Бесы, прислужники Сатаны, врага рода человеческого. И ты тоже его прислужник, вольный или невольный.
- Мне все равно, как в Болгарии называют моих богов, а меня - и подавно. Спасайтесь от своего бога сами, без нас. Мальчик останется здесь, даже если вы всю ночь будете читать мне лекцию о чужих богах.
- Мы заберем его силой, - мрачно кивнул жрец.
- Я слышал, христиане не противятся злу насилием. Или к жрецам это не относится?
- Защита веры - это не противление. Спасти божьего раба, его душу от адовых мук - богоугодное дело.
- Раба? И когда это русича успели продать в рабство? Убирайтесь-ка прочь, дорогие гости. Это мой дом.
- Дикая страна и дикие люди… - пробормотал вдруг один из католиков сквозь платок, который от мороза прикрывал даже нос, - им несут божественный свет, но они предпочитают гнить в своем невежестве…
Католик сказал это по-латыни, и Млад отлично его понял.
- Suum cuique placet [5], - проворчал он так же тихо. Бахвальство, конечно, и для католика вовсе не убедительное. Эти иностранцы приехали в страну, где грамоту знает каждый хлебопашец, в университет, где учится две тысячи студентов, где естественные науки достигли таких высот, что им и во сне не приснится! И смеют говорить о невежестве? В то время как их города тонут в нечистотах?
- Напрасно ты не послушался нас с самого начала, отец Константин, - кашлянул второй католик. - Святая инквизиция давно знает, что Дьявол рано или поздно победит даже самую крепкую в вере душу. Только огонь может вернуть такую душу Богу. Только actus fidei [6].
- Методы вашей святой инквизиции распугают варваров! - брезгливо прошипел отец Константин. - Поэтому ваша паства в пять раз меньше моей!
- Но зато их вера непоколебима, - с достоинством кивнул католик, - а твоя паства разбегается от тебя, будто ты пасешь стадо зайцев, а не овец. Стоило рядом появиться волку…
- Волк - это я? - усмехнулся Млад, прерывая их препирательства. - Значит, юноша должен сказать спасибо за то, что его не отправили в вечную жизнь путем сожжения на костре? Быстро и надежно, ничего не скажешь… Убирайтесь прочь! Ваш бог не получит мальчика!
И тут неожиданно понял: и католикам, и ортодоксам наплевать и на их бога, и на потерянную душу, и на Дьявола… Они понятия не имеют, что там, на кромке белого тумана, стоит огненный дух с мечом в руках и ждет добычи… Они пользуются заученными правилами, а движет ими желание получить власть. Как хитер их бог! Его слуги действуют, словно пчелы в улье, словно муравьи в муравейнике! Каждый тащит малую толику и не понимает, во что эти малости складываются!
- Михаил! - зычно позвал отец Константин. - Михаил! Тебя соблазняют мгновением против вечной жизни!
- Оставь свои проповеди! - Млад пошире расставил руки, прикрывая мальчика. - Я его не соблазняю, я его уже соблазнил. И вся твоя вечная жизнь не стоит и мгновенья жизни настоящей.
- Мне надо поговорить с ним наедине, - уверенно заявил жрец.
Млад покачал головой:
- Не сомневаюсь, ты найдешь много сладких слов, чтоб убедить юношу в своей правоте. Только чего они стоят, если твои построения в его душе рассыпались за пять минут разговора со мной?
- Поддаться соблазну легко, трудно устоять против него, - не медля парировал отец Константин. - Я спасаю его, а ты толкаешь в бездну! Столкнуть - одно мгновение, а вытащить?
А ведь жрец верит в это… Он не знает об огненном духе с мечом. Он искренне полагает, что его бог единственный… А остальные - бесы, враги человеческого рода, а не его бога. Ему не надо выбирать, на чью сторону встать, за него все давно решено! Как же хитер их бог!
Жрецы отбыли ни с чем: исход спора решил Хийси, отпущенный Добробоем. Конечно, они жаловались ректору, но ректор был одновременно деканом медицинского факультета, другом доктора Велезара и ограничился тем, что на следующий день пожурил Млада за невежливую встречу иностранных гостей.
Вечером Млад вывел Мишу в лес, опасаясь, что в одиночестве тот заблудится в незнакомом месте: лучше всего от шаманской болезни помогали долгие прогулки, а иногда они избавляли и от судорожного припадка. Свежий ветер, добрая еда и наставник - вот все, что могло помочь будущему шаману для подготовки к пересотворению.
Разговор с мальчиком не удовлетворил Млада: дело не в телесной слабости - тот рос, окруженный женщинами и жрецами, и не представлял себе, что значит быть мужчиной. Он был на два года старше, чем Млад ко времени своего испытания, но эти два года ничего не дали для его взросления.
Рассказ о пересотворении напугал Мишу. Млад балансировал на грани: как не напугать, но и не обмануть? И все равно напугал, хотя не сказал и десятой доли того, что знал перед испытанием сам. Млад вывел мальчика на берег Волхова в ту минуту, когда месяц вынырнул из тумана. Огромное пространство открывалось впереди, сзади светились окна в теремах университета, лаяли собаки в Сычёвке, неподвижно стоял заснеженный лес. Месяц освещал молчаливую зимнюю ночь бело-желтым светом.
- Посмотри вокруг. Красиво, правда?
Миша глядел с интересом и не понимал, о чем говорит Млад.
- Мир, в котором ты живешь, - прекрасен. Он прекрасен каждую минуту, каждый миг. Жить в этом мире - большое счастье. Что бы с нами ни случалось, как бы тяжело нам ни было, надо помнить об этом.
Юноша кивнул, но слова Млада не тронули его сердца. Может быть, потом, чуть позже, он вспомнит их и поймет?
Млад выделил ему свою спальню, а сам перебрался в спальню к ребятам, на лавку: нет ничего мучительней во время шаманской болезни, чем невозможность остаться в одиночестве. А в незнакомом месте, да еще и зимой, юноше будет трудно уединиться.
Разглядев у Млада шаманскую болезнь, дед на следующий же день построил в лесу шалаш - небольшой и уютный. Пол он выстлал лапником и сверху навалил душистого, только что высушенного сена, стены сложил из дубовых и березовых ветвей, так что внутри шалаш заполнял мягкий зеленый свет. Млад - тогда еще Лютик - хотел ему помочь, но дед отправил его домой со словами:
- Побудь с матерью. Она места себе не находит.
Однако стоило Лютику переступить порог дома, на него снова навалились тоска и раздражение, и он сбежал в лес. Мама старалась не плакать, но Лютик видел, как ей трудно: она каждую минуту старалась лишний раз к нему прикоснуться, приласкать. И смотрела, смотрела не отрываясь, не мигая, словно хотела налюбоваться на всю оставшуюся жизнь. Глядя на ее страдания, Лютик впервые подумал, что будет, если он не сможет выдержать испытания. До этого он и мысли не допускал о том, что может умереть, теперь же сомнение поселилось в его душе. Вдруг мама чувствует его смерть? Да и отец время от времени клал руку ему на плечо, смотрел украдкой, и лицо его искажала гримаса страдания и боли.
Лютик начал смотреть по сторонам - не предвещает ли что-нибудь его скорой гибели? Дед учил его замечать знаки опасности: когда вороны кричат просто так, а когда - чуя беду; как дует ветер, если хочет предупредить; как течет в реке вода. Ветра не было вообще, вороны почему-то молчали, а речушка возле дома журчала себе меж берегов и ни о чем не говорила. Только петух время от времени оглашал двор радостным кукареканьем, но Лютик так и не разобрался, правильно он кричит или нет, хотя дед много раз объяснял ему разницу.
Посоветоваться с отцом он не решился: вдруг тот расценит его сомнения как слабость и страх?
Волнение Лютика, хоть и таило в себе некоторые опасения, было скорей радостным. Когда на него «накатывало», он уже не пугался. Во всяком случае, не рвал рубаху и не царапал грудь, хотя иногда этого очень хотелось.
