Виктор Бурцев - Вечное пламя
– Только смотрите мне, – Борис погрозил пальцем. – Чтобы без приключений. Очень внимательно по сторонам смотрите. Все-таки вырубка, не прогулочный парк.
И он убежал, ловко прыгая среди пней.
Лопухин осторожно, глядя под ноги, двинулся вдоль еще не тронутого лесного массива. Больше всего Иван боялся, что наступит на гадюку, и потому шел с опаской.
Борис Александрович уже размахивал руками около ближайшего тягача. К нему подтягивался народ. Однако о чем идет разговор, слышно не было.
Иван тем временем вышел поближе к лесоповалу и сделал несколько снимков. Должно было получиться хорошо. Пильщики, крепкие ребята в мокрых от пота гимнастерках, валили высоченные ели так, будто траву косили. Только и слышалось отовсюду: «Поберегись!!!» И лесной гигант с хрустом и треском ломаемых ветвей рушился на землю. Завораживающее зрелище.
Единственное, чего Иван никак не мог сделать, это обратить на себя внимание хотя бы одного лесоруба, чтобы взять у него интервью. Казалось, что эти ребята не ведают, что такое перекур или перерыв в работе.
В результате, засмотревшись на падение очередной мачтовой ели, Лопухин пропустил громкое «Поберегись!!!», слишком поздно сообразив, что крик этот обращался к нему.
Иван успел только повернуться и увидеть, как что-то темное, страшное, с множеством растопыренных лап, когтистых и жадных, прыгнуло на него сверху! Скрутило! Сжало! Ударило об землю! Да так, что дух вышибло начисто!
И все погрузилось во тьму.
8
В себя Лопухин пришел от того, что ему на лицо лилась холодная вода. Она неприятно затекала в уши и нос. Иван закашлялся, в груди остро отозвалось болью.
В темноте кто-то говорил по-фински. Тягучие фразы на непонятном, совершенно чужом языке. Наконец темнота начала таять, сделалась прозрачной…
Первое, что увидел Лопухин, – это женские руки. Узкая, белая ладонь скользнула по его лицу. Снова холодная вода полилась по лбу, по шее…
Красивые руки. С тонкой, удивительно нежной кожей. К таким рукам хочется прижаться лицом, уронить в них лоб, тяжелый после трудного дня, и чувствовать, как уходит усталость, как мысли становятся легкими, невесомыми…
Потом Иван увидел лицо.
Высокие скулы, глаза светлые, голубые, как небо, и очень бледная кожа. Из-под платка выбивается на высокий лоб прядка соломенных волос.
«Катька? Так она ж блаженная!» – всплыли в памяти чужие слова.
Лопухин смотрел в ее глаза, как смотрят в небо. Высокое, далекое голубое небо, чистое, как в первый день творения. Казалось, что это продолжалось вечность. И уже не ясно было, то ли он смотрит в небо, то ли это небо вглядывается в него этими удивительными глазами…
Иван попытался поднять руку, но в груди снова кольнуло.
– Лежи… Не шевелись… – Ее голос звучал странно. Каждое слово она будто подбирала в каком-то словаре и старательно проговаривала по транскрипции.
В поле зрения появился Маркко.
– Как чувствуешь себя?
– Ничего, – прошептал Иван. – Что случилось?
Маркко пожал плечами. Вид у него был изнуренный, бледный.
– Если считать, что чудес не бывает, то случилось то, что бывает один раз на миллион. А если по-другому, то чудо.
– Не понял, – Лопухин поднял руку, потрогал грудь, где болело.
Девушка осторожно отвела его пальцы. Ее ладошка была на удивление горячей и сухой. От этого прикосновения по телу разливалась звенящая легкость, хотелось прижаться к ее рукам и заснуть.
– Тебя деревом завалило, – сказал председатель.
– И что?
– Не понимаешь? Для лесоруба упавшее дерево – верная смерть. Мало того что весом все кости раздробит, так еще и сучьями проткнет. Страшная смерть.
– Но я же жив?
– Жив, – Маркко кивнул. – Это и есть один на миллион. Чудо.
– А болит… – Иван снова попытался коснуться груди.
– Еще бы. И долго болеть будет. Сук точно в сердце шел. Да вот… Повезло.
– Как это? – Лопухин похолодел, представив себе, как огромное бревно вбивает ему обломанную ветку в грудь.
Председатель поднял на цепочке что-то металлическое, смятое.
– Я цепочку сам приладил. Она у тебя в кармане ловко оказалась. К месту.
Лопухин сощурился, приглядываясь.
– Это ж дед мне подарил. Йусси…
– Он самый, – Маркко присел рядом с Иваном на кровать, протянул подарок. – Футлярчик расколотило. А рунный камень внутри цел. Он весь удар на себя и принял. Наши как увидели – не поверили. Сук в щепу. А тебя самого в мох вдавило. Тоже везение. Почва мягкая попалась, болотистая. На том месте сейчас хоть статую отливай, форма такая в земле. У нас это называется – второй раз родился.
Лопухин не нашелся что ответить, а Маркко вложил в его руку амулет.
– Носи при себе. – Он встал и направился к выходу. – Полежи еще, в себя приди. Кости целы, а все остальное ерунда. Катти последит. Если что надо, спроси у нее.
– Катти… – одними губами прошептал Иван и, встретив чуть встревоженный взгляд голубых глаз, улыбнулся.
Она положила ему ладонь на лоб. От этого боль в груди чудесным образом отодвинулась, стала тише, незаметней. Иван улыбнулся, да так и заснул.
Проснулся он вечером.
В углу на небольшом столике горела маленькая лампа с зеленым бахромчатым абажуром. Света она давала немного, но достаточно, чтобы осмотреться. Рядом с кроватью стоял стул, на котором сидела, подперев голову ладонью, Катти. Кажется, она спала.
Осторожно, чтобы не разбудить девушку, Лопухин откинул одеяло и сел. Грудь уже не болела так остро. Иван поискал брюки, но не нашел. Вставать же в одних трусах было как-то неудобно. Лопухин растерянно озирался, не зная, что делать.
Катти вздрогнула и проснулась.
– Я не хотел вас будить, – почему-то прошептал Иван. – Мне надо… Ну, выйти…
Девушка попыталась его уложить, осторожно коснувшись плеча. Но Лопухин отвел ее ладони.
– Мне надо выйти, – снова повторил он, чувствуя, что начинает краснеть. – Где моя одежда?
Она на мгновение задумалась. Затем кивнула, встала и вышла.
– А?.. – начал было Иван, но затем увидел, что вся его одежда аккуратно висит на спинке стула. – Понял…
Одеваясь, Лопухин чувствовал, как ноет от любого движения отбитая грудь и болят мышцы, словно он без разогрева толкнул тяжеленную штангу.
– Ничего, – шептал Иван, постанывая. – Ничего…
Так он чувствовал себя, когда впервые пришел на свою первую тренировку по боксу. Тренер, скептически посмотрев на щуплого «клиента», поставил его в пару с плотным здоровяком, который устроил новенькому примерно-показательное выступление, раз за разом вышибая из Ивана дух. Однако Лопухин, каждый раз поднимаясь с пола, неизменно вставал в боксерскую стойку, как он ее тогда себе представлял.
– Упрямый, – вздохнул тренер. – Приходи через неделю, если не передумаешь.
Иван не передумал. Но к вечеру слег в кровать. Болело все.
Так что теперь Лопухин мог с уверенностью сказать, что бывало и хуже. Первые острые боли прошли, дырок в теле не было, а остальное не страшно.
Он вышел из комнаты. В избе было темно. Никого из хозяев Иван не увидел, а потому осторожно, вдруг спят, выскользнул на улицу. Светлое небо, парочка самых ярких звезд едва-едва виднеется на небосклоне. Тихо и спокойно.
Перед тем как двинуть в сторону сколоченного из неструганых досок нужника, Иван постоял на пороге, разглядывая небо.
– Завтра обязательно надо будет к озерам сходить. Обязательно… – бормотал он, возвращаясь. – В лес больше не полезу…
В доме горел свет.
Лопухин приоткрыл дверь. Вошел.
За столом сидел Маркко. Нехитрая закусь, бутылка водки и два стакана говорили сами за себя. Председатель кивнул на стул напротив.
Лопухин присел, чувствуя некое смятение. Словно тут должно было произойти что-то особенное. Важное.
Маркко ни слова не говоря, разлил водку по стаканам. Выпили не чокаясь. Словно на поминках.
Водка ухнула в желудок, сжигая все на своем пути. Сразу захотелось есть, остро, по-звериному.
Иван схватил кусок черного домашнего хлеба, вдохнул полными легкими его душистый, глубокий запах и некоторое время сидел так, погрузившись в благоухание и ощущая, как расходится по телу расслабляющая волна.
Маркко пододвинул к нему тарелку с домашними, сочными колбасами.
– Закусывай. – И тут же налил по еще одному стакану. – Давай…
Снова не чокаясь. Однако теперь водка легла уже по-другому, мягко разлилась, словно первый стакан был подготовительным, и только сейчас алкоголь проявил все свои свойства.
«Верно говорят, между первой и второй перерывчик небольшой, – подумал Лопухин, переводя дыхание. – Не зря!»
– Тебе завтра уезжать, – глухо сказал Маркко, потом неожиданно спохватился: – Извини, что я на «ты» перешел…
– Ничего… – начал было Иван, но Маркко не обратил внимания.
– …просто так уж вышло, что ты как бы… Как бы… – Председатель замолчал, будто бы запутавшись в словах.
– А почему завтра уезжать? Я думал еще…
