Илья Бриз - Держава под зверем
Сколько не вернулось? – перебил я его.
Четверо из второй. – Лицо Володи тут же стало смурным.
Треть эскадрильи. Много.
Двое выпрыгнули, – добавил кто-то, – может, выйдут?
Полсотни километров по нашпигованной противником территории? Вряд ли. Лишь бы живы ребята остались. Немцы в «котлах» уже начали сдаваться. Расстрелять наших в такой ситуации никак не должны. Побоятся они.
В столовой появился – уже с двумя звездами на каждом погоне – бывший командир полка с Алексеем Устименко. У него тоже прибавилось по звездочке. Н-да, звездопад какой-то сегодня. Прямо как у Володи Высоцкого: «Вон покатилась вторая звезда вам на погоны». Многие участвовавшие сегодня в бою повышены в звании. Сидели мы очень долго. Наши объекты передали под охрану другим частям, а теперь уже моему полку дали сутки отдыха. Постепенно подтянулись проснувшиеся ребята из второй эскадрильи и из теперь уже бывшей моей третьей. Помянули погибших и обмыли повышения. Знатная пьянка получилась. Попробовали разобрать бой. Кто что делал и помнит. Сделали вывод, что наши самолеты – лучшие в мире. Попытались сравнить с битвой на подходах к бакинским нефтепромыслам в первый день войны. Там-то сбили больше двух сотен машин противника. Потом все-таки решили, что мы молодцы. В Азербайджане с нашей стороны работало сразу два полка «Яков», а у врага не было истребительного прикрытия. Понадеялись они на неожиданность. В нашем же случае, как точно подсчитала по кинопленке разведка, было девяносто семь «штук», тихоходных, но довольно точных при поражении наземных целей пикирующих бомбардировщиков. И сто четырнадцать отличных английских истребителя новейших серий. Не смогли они прорваться к нашей переправе. А ведь там их ждали еще и «шилки». По две на каждом берегу. И чего фашисты рвутся так перерезать наши коммуникации?
Почему Викентьев не выходит на связь? Что, черт побери, у них там происходит?
* * *
Серое небо. Облачность – десять баллов. Нижний слой – четыреста метров. Мелкий моросящий дождик. Промокшая насквозь полосатая колбаса «колдуна» (Так в авиации традиционно называют ветроуказатель) уныло висит и только изредка шевелится под нечастыми порывами слабого ветра. Только над большим фургоном «Урала» неутомимо крутятся и качаются антенны локаторов. Минимум погоды. Только для пилотов первого класса. И только на машинах, оборудованных полным комплексом аэронавигационных приборов. У противника такая аппаратура отсутствует. Для фашистов сегодня полетов нет вообще. Поэтому и мы сегодня работаем на земле. Летчики дежурного звена на всякий случай в готовности сидят в большой палатке рядом со стоянкой своих машин и штудируют многочисленные инструкции и наставления по производству полетов. Остальных пилотов я разогнал по классам заниматься тем же самым. Инструкции в авиации пишутся кровью. Каждая авария и тем более катастрофа тщательно и иногда долго разбираются. После этого или вносится поправка в конструкцию самолета, или, как правило, находится ошибка в действиях конкретного виновника и пишется очередная инструкция. Девяносто девять процентов всех летных происшествий – нарушение инструкций.
Только я собрался поработать со своей бывшей третьей эскадрильей, как прибежал посыльный из штаба. К нам летит какое-то начальство. Ну а кто это еще может быть, если следует «Ил-14» в сопровождении двух звеньев истребительного прикрытия? Время есть, поэтому быстро к себе в комнату. Долой камуфляж. Свежую рубашку, китель с орденами и медалями. Кожаная портупея. Пройтись бархоткой по яловым сапогам. Вместо пилотки – фуражка. Посмотреть в зеркало. Хорош! Вот только Звезды Героя и ордена Ленина не хватает. Указ о присвоении мне высокого звания напечатали во всех газетах на следующий день после того памятного боя под Остроленкой.
Я выскочил из «козлика», когда транспортник уже заходил на посадку. Тяжелая машина коснулась травы точно напротив буквы «Т», выложенной брезентовыми полотнищами слева от размеченной флажками взлетно-посадочной полосы. Одно звено «Яков» село одновременно с «Илом», второе кружило еще над облаками. Истребители по командам техников с флажками заруливают под натянутые на длинных шестах маскировочные сети. Из одного из них залихватски спрыгивает, не дожидаясь, когда подтащат лесенку, парень в летном комбинезоне. Снимает пластиковый шлем и поворачивается ко мне. Главнокомандующий ВВС генерал-лейтенант Павел Васильевич Рычагов. На лице генерала улыбка. Доволен, что опять смог подержаться за ручку управления боевой машины. У командующего время для этого выдается достаточно редко. Вскидываю руку к виску и собираюсь отдать рапорт, но Рычагов, все с той же довольной улыбкой, качает головой и показывает рукой на транспортный самолет. Люк «Ила» уже открыт, и борттехник прилаживает маленькую алюминиевую лесенку. Из самолета, придерживая одной рукой фуражку с высокой тульей, выходит генерал-полковник Синельников. Евгений Воропаев собственной персоной! Вот ты-то мне и нужен. Директор СГБ Советского Союза отмахивается от моего рапорта, протягивает руку и испытующе смотрит мне в глаза.
Ну, здравствуй, майор Сталин! – Пожатие у него сильное. Вся его высокая фигура нависает надо мной.
Здравия желаю, тащ генерал-полковник.
Вольно, майор, вольно. Мы не в строю. – Он по-прежнему смотрит на меня, а во взгляде читается вопрос.
Он что, не знает, кого десантировали в этот мир? Вот это номер! Он тоже без связи?
Синельников поворачивается к командующему ВВС.
Паша, мы, – он опять пытливо смотрит на меня, – мы с Василием отойдем в сторонку.
Я оглядываюсь и показываю на свой «козлик».
Прокатимся?
Генерал не раздумывая забирается на водительское место, выгнав моего шофера под моросящий дождик. Я сажусь справа и без спроса закуриваю «беломорину». Мы отъехали на пару сотен метров от стоянки, когда Егор заглушил мотор и решительно повернулся ко мне.
Славянский шкаф продашь?
Мы смотрим в глаза друг другу и начинаем хохотать. Пару минут мы не могли остановиться, затем Синельников, все еще смеясь, тыкает в меня пальцем и спрашивает:
Ты кто?
Он что, уже с того момента без связи?
Куратор проекта «Зверь», – отвечаю я.
Генерал-полковник поперхнулся. Лицо становится серьезным.
Павел Ефимович, вы? Здесь? Что случилось?
Я, Женя, я. Пока не знаю. Разберемся.
Мы обнимаемся. В машине неудобно. Даже сидя, я значительно ниже его и при объятии мое лицо колют его ордена.
Раздавишь, медведь, – выворачиваюсь я из его лап.
Ой! Извините, Пал Ефимыч.
Все, Женя, нет больше полковника Когана. Есть майор Василий Сталин. И тебя я тем именем последний раз назвал. Конспигация и еще газ конспигация, – старательно грассируя, говорю я, пародируя известную личность, – и вне строя – только на «ты». Не поймут ведь, если кто заметит.
Он внимательно смотрит на меня.
Как скажете, – и тут же поправляется: – Как скажешь, Василий.
Тяжело было здесь одному? – задаю я именно тот вопрос, который сейчас требуется.
Он молчит, вытаскивает у меня из руки папиросу, жадно затягивается и возвращает. От кашля удержаться не смог.
Первый раз курю в этом мире, – говорит он с извиняющейся интонацией, делает паузу и начинает рассказывать:
Нет, не тяжело. Просто по-другому. Довольно быстро въехал в эту жизнь. Вначале немного казалось, что это какая-то ролевая игра. Просыпался иногда и ноги ощупывал. На месте ли? Я ведь там после ранения много за компьютером сидел. Игрушками развлекался. А что было еще делать? – он немного виновато посмотрел на меня. – А здесь… Здесь потом вжился. Пустился во все тяжкие. Бросился в эту жизнь играть… пока не понял, что это не игра. По-настоящему и навсегда. Что надо работать не за страх, а за совесть. Рисковал, бывало, круто. Но всегда старался просчитывать. Тут уж вам, тьфу, тебе виднее, что получилось.
Хорошо, Егор, получилось. Ты не только направлял мысли отца в нужную сторону, – он немного непонимающе взглянул, когда я назвал высшего руководителя державы отцом, – ты сам стал рулить историей в нужную сторону.
Посмотрев на его удивленное лицо, теперь уже я стал рассказывать, что настолько вжился, что чувствую семью Василия Сталина своей.
Светлана тебе теперь тоже родная? – голос генерала дрогнул. Взгляд был напряжен.
Конечно. Будешь обижать сестренку – убью! Не посмотрю, что ты теперь на полторы головы выше меня.
Мы переглянулись и опять расхохотались. Я понял, что Егор сам кого угодно за мою сестру пришибет. Синельников же это мое понимание распознал и был в этом отношении спокоен. Я достал новую папиросу из пачки. Генерал тоже было потянулся, но я убрал «Беломор» в карман кителя.
Не курил, и не надо, – наставительно сказал я. Как-то очень быстро наши отношения перешли в разряд старшего и младшего. Причем совершенно ненасильственно с обеих сторон. Он – генерал-полковник, двадцатишестилетний директор самой мощной в этом мире службы государственной безопасности – младший. И я, девятнадцатилетний майор – старший. И мы оба уже знаем, что мы – друзья. Что ближе у нас здесь уже никого не будет. Только у него еще была моя младшая сестра – маленькая Светка.
