Олег Кожевников - Будущее в тебе. Комбриг
Я на секунду замолчал, потом, глядя на Сталина, уже более тихим голосом, сказал:
— Товарищ Сталин, производителям танков нужно вставить большой фитиль в одно место, чтобы они поскорее довели эти прекрасные машины до ума.
Вождь опять усмехнулся и, глянув на сидевшего невдалеке начальника ГПУ РККА, произнёс:
— Видите, товарищ Мехлис, какая у нас молодёжь – горластая, нахрапистая. Может быть, так и нужно, а то по отчётам всё хорошо, начальство довольно, и никто не чешется. Болото!
Повернувшись ко мне, товарищ Сталин закончил:
— Ладно, товарищ Черкасов, садитесь. Вы, молодец – всколыхнули немного это совещание. Теперь посидите и послушайте, что опытные и грамотные товарищи будут говорить. А мы подумаем над вашими словами.
Я буквально рухнул на свой стул. Ощущение было, как будто я сдулся, словно из меня вытащили пружину, которая заставляла мыслить и действовать. На стуле сидел уже не я, а какой-то манекен, оболочка майора Черкасова. Перед тем, как мозг полностью отключился от окружающей действительности, я расслышал слова человека, одетого в гражданское, по-видимому, это был какой-то нарком:
— Товарищ Сталин, мы всё, что можно делаем для улучшения качества танков. Но всё дело в нужных сплавах. Материаловеды бьются над этим вопросом день и ночь, и уже появились результаты. Я думаю, не пройдёт и нескольких месяцев, как качество трансмиссии, да и двигателей, резко повысится.
После этих последних фраз, которые я осмысленно воспринял, сознание погрузилось в аморфное состояние. Пришёл в себя только тогда, когда совещание уже подходило к концу. Когда всё закончилось, я глянул на то место, где сидел товарищ Сталин, но там его уже не было. Он как-то тихо и незаметно удалился. Может никто даже не заметил, когда и как Сталин покинул этот зал.
Я ощутил некоторое разочарование. Почему-то мне казалось, что после совещания товарищ Сталин меня подзовёт и более подробно захочет узнать о моих предположениях. Но у великих людей свои желания и мысли, и не мне, мелкой сошке, вмешиваться в их действия. Я сделал всё, что мог, чтобы предупредить руководство страны. И теперь мне остаётся только надеяться, что мои усилия не пропали даром, что будут предприняты какие-нибудь превентивные действия, чтобы остановить эту коричневую чуму. А я, что? Я солдат, и моё дело с честью выполнить свой долг.
Вот с такими мыслями я и покинул здание Генштаба. В тот момент во мне боролись два чувства. Одно, восторженная вера в вождя, что он, мудрый и осторожный, всё-таки прислушается к моим словам и сделает всё, чтобы не допустить ужасного развития событий. Второе, более холодное, расчётливое и пессимистическое вторило, что всё это ерунда, никто к тебе не прислушается. Наоборот, посчитают тебя вредоносным субъектом и постараются изолировать такого типа, чтобы не распространял среди окружающих свои гнусные и убогие миазмы. При этом, за пессимистический сценарий выступала оставшаяся сущность моего деда, который слишком хорошо знал окружающую действительность.
Глава 3
После этого, знакового совещания, вся моя жизнь начала резко меняться. Происходящие со мной события сменялись одно за другим как вагоны летящего мимо литерного состава, заставляя и меня крутиться юлой, ускоряя весь темп жизни. Про вечерние прогулки, культурные мероприятия и посиделки с Ниной пришлось забыть. Целую неделю после совещания всё было тихо, и я начал думать, что никому не интересны мои мысли и прожекты. Конечно, зачем дёргаться, что-то менять, нарушать своё уютное существование, если и так всё хорошо. Наверняка, окружение Сталина фильтровало все негативные сведения и противодействовало поступлению их вождю, оберегая его и себя от внешней информации, идущей в разрез с уже принятыми планами. Не зря же, по всем доступным мне источникам шли только положительные материалы о Германии.
Получалось, что путь страны уже выбран, и мы дружными рядами, сплочённо движемся по дороге в ад. Если кто выбивается из этой колонны, или, не дай Бог, мешает её движению, его нужно давить как гниду. Ату его, ату! Вот такими мыслями я мучился всю неделю. И, в принципе, был готов к тому, что меня попытаются арестовать. Ведь я не был наивным мальчиком, по крайней мере, мой дед им не был. Среди слушателей, да и преподавателей академии витали слухи о массированных арестах командного состава армии. Всё было пронизано страхом, не дай Бог, сделать что-нибудь не так. К тому же, история прошлой реальности была жива в моей основной сущности. И я знал о массовых и зачастую несправедливых репрессиях, которые проводил Сталин и его окружение в своей армии, да, в общем, и во всей стране. Эскадронный учитель истории прямо говорил:
— Клика Сталина нанесла огромный вред России. Перед войной командный состав был дезорганизован и запуган. Мало кто решался на самостоятельные действия, без совета с политическим руководством. За малейшие разногласия с выбранной партией линии, следовал немедленный арест. Инициатива в армии умерла. А без этого не бывает победы.
В Эскадроне же, буквально с самого начала обучения, прививали эту самую инициативу. Каждый воспитанник знал, что в боевых условиях он полностью автономен, некому его контролировать и утирать сопли. Уставов, расписывающих порядок действий в боевых условиях, не было. Всячески приветствовалось изобретательность и новизна действий. Обычно следовал приказ с указанием конечного результата, и никого дальше не волновало, каким образом ты достигнешь этой цели. При этом чинопочитание и дисциплина в Эскадроне была, пожалуй, и повыше, чем в Красной армии. Но там бойцы подчинялись приказам не под страхом репрессий и потери кормушки, а руководствуясь велением сердца.
С первого дня нахождения в этом мире работа моего мозга, биение сердца, в общем, всё моё существо было подчинено только одной цели – не допустить повторения сценария той реальности, откуда я появился – порабощения моей родины, моей России. Поэтому просто так идти на заклание я не собирался. Буквально сразу после совещания начал предпринимать меры, чтобы в случае чего скрыться от преследования, залечь на дно. И там готовиться к нашествию фашистов. А именно – всё сделать для организации подполья.
Правда, вся моя готовность заключалась в том, что я отправил Нину обратно в её общежитие. При этом про себя радовался, что никто не знает, кто она и где проживает. Ещё приготовил трофейный "вальтер" к скрытому ношению. К тому же, теперь постоянно носил с собой "лимонку" и финский нож. Об этом моём арсенале, привезённом с Финской войны, никто не знал. Кроме того, я съездил к Шерхану и договорился, в случае попытки моего ареста, воспользоваться его полуторкой.
Да, я не потерял из поля зрения бывшего моего вестового, ставшего моим спасителем, другом, боевым братом. Он закончил автошколу и проходил службу в одной из авторот Московского гарнизона. Между прочим, теперь у него было звание – старший сержант. Кроме него, я за время обучения в Академии несколько раз встречался и ещё с двумя сослуживцами из своей роты. Они тоже служили совсем недалеко от Москвы. Бывший старшина роты Тарас Стативко, привычный мне по прозвищу Тарас Бульба – стал командиром. Теперь он интендант 2-го ранга и проходит службу на военных складах под Подольском. Второй, засевший в моей памяти под именем Якут, это наш следопыт и снайпер красноармеец Кирюшкин. Теперь он, конечно, не красноармеец, а младший командир. После окончания школы снайперов ему присвоили звание сержанта. Там так впечатлились его талантами, что оставили служить в качестве инструктора.
Шерхана я нашёл в гараже, он только недавно приехал и ковырялся со своей раздолбанной полуторкой. Я огляделся и, убедившись, что рядом нет посторонних, незаметно подкрался к нему, чтобы шутливо пугнуть. Подойдя почти вплотную, громко выкрикнул по-немецки:
— Хальт! Хенде хох!
Хорошо у меня отличная реакция, и я успел увернуться от, обрушившейся было на меня, монтировки. В следующий момент перехватил громадный кулачище Асаенова. Но он всё равно меня зацепил, заехав в пах коленом. Я даже согнулся от боли. Из этого положения меня вывели заботливые руки и виноватый голос Шерхана:
— Юрий Филиппович, простите дурака! Я даже не думал, что здесь может появиться мой командир. Вы же всё время до этого вызывали меня по телефону.
Я с гримасой на лице всё-таки выпрямился, похлопал его по плечу и, превозмогая неприятные ощущения, начал говорить. От Наиля ничего не скрывал. Объяснил, что могу стать неугоден власти, но не намерен садиться в тюрьму, когда вот-вот начнётся война. Мой бывший вестовой, когда ему было предложено инсценировать, что я обманом, воспользовавшись своим майорским званием, захватил его автомобиль, гневно воскликнул:
— Да вы что, командир! Чтобы я бросил своего брата в беде, да не в жизнь! Можете располагать Шерханом, не зря же вы меня часто называли верным Санчо Пансой. Ведь скрываться вдвоём будет гораздо легче.
