На своем месте (СИ) - Казьмин Михаил Иванович
— Теперь знаете, — буркнул я. — Прощения, конечно, прошу, Борис Григорьевич, не сдержался…
Ну да, не сдержался. А и как тут было сдержаться, с такими-то событиями⁈
…Как я и просил, телефонным звонком дежурный Елоховской губной управы уведомил меня о возвращении старшего губного пристава Шаболдина из суда. Я ещё порадовался, что мы с Варварушкой и Оленькой как раз закончили с обедом, и поспешил в управу. Там-то моя радость сразу и поумерилась, потому как вернулся Шаболдин не один, а с Мякишем, а уж когда Борис Григорьевич и Михаил Дорофеевич принялись делиться со мной новостями, от радости той не осталось и следа.
Что меня так огорчило? Да уж вовсе не то, что суд приговорил Тихонова к восьми годам тюремного заключения за убийство Сидора Плюснина, чего-то в этом роде я и ожидал. Поскольку с Мартыновым мы заключили мировую, участие Тихонова в попытке меня обокрасть суд не рассматривал, соответственно, не говорилось в судебном заседании и о Курдюмове, который «Печёный», судили Тихонова только за убийство. Приговор, повторюсь, неожиданным для меня не стал и потому никак на моё настроение повлиять не мог. А вот новости о ходе розыска Родимцева не только могли, но и повлияли, причём далеко не лучшим образом.
Проверка девиц, съехавших не так давно из дорогих меблированных комнат, привлекла внимание губных к некой Марии Даниловой Киреевой, девятнадцати лет от роду, православного вероисповедания, мещанке, родившейся в Москве, золотошвейке в ателье госпожи Бертольди, до недавнего времени проживавшей в меблированных комнатах доходного дома Анурова, нумер шестой в Слободском переулке. Заинтересовались ею губные по той причине, что по показаниям прислуги, убиравшейся в дорогих комнатах дома, к Киреевой часто хаживал молодой человек, описание коего, данное ими, почти что идеально подходило Родимцеву. Сейчас губные занимались роднёй этой Киреевой, потому как выходило, что раз она съехала с одного доходного дома и за прошедшее время так и не появилась ни в каком другом, то обретается где-то у родных или знакомых, и, вполне вероятно, не одна, а с Родимцевым вместе. В их положении это было бы самым разумным решением, и вряд ли они поступили как-то иначе…
— С чего это вы так, Алексей Филиппович? — поинтересовался Шаболдин причинами моей, хм, велеречивости.
С чего, с чего… Да с того, что день, когда Родимцева отыщут и поймают, уже не за горами, и, более того, неумолимо приближается. А когда Родимцеву стукнет, наконец, в башку обратиться по третьему из тех адресов, где бумаги его отца оценят по достоинству и помогут парню с умом ими воспользоваться, одному Богу известно! На Бога я, конечно же, надеюсь, но вот как бы тут ещё и самому не сплоховать?
Ах да, я ж до сих пор не назвал это самое третье место, куда только и остаётся податься Родимцеву, когда он решит, что хватит уже прятаться и отсиживаться! Ну вот в данное время я от того места совсем неподалёку находился, и как раз оттуда в Елоховскую губную управу и пришёл. Кто ещё не понял, я имею в виду свой дом. Да-да, раз в охрану царя Родимцеву хода нет, а к церкви обращаться нет смысла, то ему прямая дорога ко мне.
В том, что Смирнов наказал сыну поступить именно так, я почти не сомневался. Ну не было у него никакой иной возможности получить со своих записей те выгоды, что ему требовались, просто не было! Да, со стороны Смирнова обращаться ко мне после того, какую пакость он же сам мне и устроил, выглядело бы, как бы это помягче выразиться, не сильно красиво, но, как там говорили в бывшем моём мире? Ничего личного, просто бизнес. Или не «просто бизнес», а «только бизнес»? Уже и не помню теперь… И для Смирнова, раз уж он тут весь из себя успешный предприниматель, поступить именно так было бы вполне естественным. Не удивлюсь, если заранее и письмецо покаянное для меня заготовил да сыну оставил, занятно было бы почитать. Только вот с такими успехами розыска я очень даже могу без столь занимательного чтения остаться. А не хотелось бы…
— Борис Григорьевич, вы тайным насолить хотите? — прямо спросил я. Понятно, что вопросом на вопрос отвечать неприлично, но уж с приставом-то мы той соли вместе съели немало, можно сказать, свои уже. — Хорошо так насолить, и при том чисто, вы там как бы и ни при чём останетесь.
— Неплохо бы, Алексей Филиппович, — отозвался пристав, мстительно потирая руки. — А что для того нужно?
— Вы же знаете, Борис Григорьевич, тайным Родимцев надобен из-за бумаг Смирнова, что он при себе держит, — напомнил я. Пристав кивнул. — Так вот, если я те бумаги раньше тайных прочитаю, есть у меня очень и очень обоснованное предположение, что государь, когда я ему о том поведаю, устроит его светлости князю Свирскому знатную выволочку. А уж что его светлость после того одному тайному исправнику скажет и сделает, это вы сами попытайтесь додумать.
Шаболдин мечтательно закатил глаза — похоже, попытался и что-то у него даже получилось. Я чуть было не начал переживать за Мякиша, но отложил это до более спокойных времён.
— Что, Борис Григорьевич, сможете так устроить, чтобы я с Родимцевым и его бумагами раньше увиделся, чем Михаил Дорофеевич? — поинтересовался я.
Пристав задумался. Крепко задумался, основательно. Я не торопил — уж кто мне тут может помочь, так только он. Лучше продумает — быстрее поможет.
— Сложно это, Алексей Филиппович, — наконец ответил пристав. Ответил с тяжёлым вздохом и хорошо слышным в голосе сомнением. — Очень сложно. Даже не скажу сразу, что и как тут можно сделать, да и можно ли…
— А что так? — с тревогой спросил я.
— Тайные на днях больше людей на розыск отрядили, — пояснил Шаболдин. — И что с того толку, что Михаил Дорофеевич у меня тут в управе не сидит, а лишь захаживает, если в каждую другую управу, что Родимцева ищет, они своих посадили⁈ Так тайные о находке Родимцева узнают чуть ли не раньше меня даже!
Да уж, вот засада, так засада… Умеют у князя Свирского работать, ох, умеют… Как грамотно поступили, чтоб их!.. И что теперь с этим делать?
— Впрочем… — осторожно вмешался Шаболдин в мои лихорадочные попытки придумать хоть какой-то выход из положения, — … кое-что можно и тут попытаться устроить.
— И что же? — я, как тот утопающий, готов был хвататься за любую соломинку.
— Как только появятся наводки на адреса, где с наибольшей вероятностью Родимцев укрываться может, я по ним сей же час Сергея Даниловича пошлю, — мысль показалась мне дельной, поскольку помощник губного пристава Курков зарекомендовал себя сыщиком способным и добросовестным. — Ну и людей потолковее дам ему в помощь. Он Родимцева возьмёт и ко мне доставит раньше, чем тайные о том проведать успеют.
— Не к вам, Борис Григорьевич, — поправил я пристава. — Ко мне. Ко мне домой. И с бумагами. Иначе у меня запустить тайным ежа в штаны не выйдет. А тайным или вам я его сам отдам, когда с бумагами разберусь.
— Ежа в штаны? — переспросил Шаболдин и засмеялся. — Хорошо сказали, Алексей Филиппович! И да, пожалуй, впрямь лучше будет Родимцева к вам отвезти. Что же, значит, так и поступим. Тогда тем более за ним Куркова посылать надо, уж он-то лишнего спрашивать не станет.
Это да, тут пристав снова прав. Курков со мною уже имел дело, [1] опять же, и у истоков всей этой подзатянувшейся истории стоял, явившись ко мне по вызову, когда Мартышка влез в мой кабинет. Так что если и будут у Куркова какие вопросы к Шаболдину, то и вправду не лишние, а строго по делу, и ответы у Бориса Григорьевича найдутся соответствующие. Делать в управе мне больше было нечего, и я вернулся домой.
Дома я по привычке предался размышлениям. Впрочем, если и был от них толк, то в том лишь, что они удерживали меня от превращения испытываемого мною лёгкого беспокойства в полноценную тревогу, а далее и в нервозное раздражение. А основания для беспокойства (пока ещё беспокойства!) у меня имелись более чем весомые.
Помощник губного пристава Курков малый, конечно, толковый и надёжный, и поручение Шаболдина выполнять будет со всем усердием и с присущей ему сообразительностью. Вот только успеет ли он обернуться с поимкой Родимцева и доставкой его с бумагами ко мне раньше, чем весть о том дойдёт до тайных? Оно же и так выйти может, и этак, а мне-то этак не надо, мне надо, чтобы только так!
