Богдан Сушинский - Субмарины уходят в вечность
– Представьтесь, – мрачно потребовал Штубер, внимательно осмотрев Иохана Хорна.
– Лейтенант Хорн, старший офицер субмарины…
– Бывший лейтенант и бывший старший офицер, – прервал его барон. – Поскольку приказом Главного штаба военно-морских сил вы отстранены и разжалованы. По первичному приговору, военного трибунала сегодня вы должны быть расстреляны. Но только что получена радиограмма, согласно которой решение о расстреле отменено.
Штубер обратил внимание, как после этих слов Хорн выпрямился и с надеждой взглянул на пустую бумажку в руках своего палача, которую тот выдавал за трибунальную радиограмму. Он действительно отправил шифрограмму Скорцени с сообщением о необходимости отстранить старшего офицера Хорна от должности в связи с его неблагонадежностью. Но ответ был лаконичным:
«Хорн – на ваше, усмотрение. Действовать по обстоятельствам. Ускорить формирование рейдерской стаи субмарин особого назначения. Гросс-адмирал дает вам неограниченные полномочия в этом вопросе».
В своих приказах и наставлениях Скорцени обычно был бесподобен. Он формулировал их таким образом, чтобы оставлять своим подчиненным плацдарм для маневра и неограниченные возможности для оправдания любых своих действий, любого провала. К этому его побуждал собственный опыт диверсионной работы, в которой любой неразумный, негибкий приказ мог привести не только к провалу операции, но и к гибели всей группы, а главное, давал затем военным чиновникам возможность обвинять диверсантов в непрофессионализме и даже в измене.
– Значит, там все-таки поняли, что я ни в чем не виновен? Мои высказывания следует истолковывать лишь как предложения, связанные с тактикой ведения дальнейшей войны в Атлантике.
– Там поняли только одно: что расстрела, этой вполне цивилизованной и достойной офицера казни, вы, наш пиратствующий полудезертир Хорн, побочный сын пирата Синей Бороды, не заслуживаете. Как не заслуживал ее ни один из тех генералов и высших офицеров, которых мы, офицеры СД под командованием Скорцени, арестовывали и которые затем были осуждены народным трибуналом по делу об июльском заговоре против фюрера. – Славное было времечко, – не упустил своей возможности вклиниться в монолог штурмбаннфюрера фельдфебель Зебольд. – Не такое славное, как вам кажется, мой вечный фельдфебель! Нет, я, конечно, понимаю, что вылавливать и отправлять на виселицу своих собственных генералов куда легче и приятнее, нежели вылавливать и вешать русских партизан, но имейте же сотрадание!
– Однако время-то действительно было славное, – простодушно настаивал на своем Зебольд, все еще возвышаясь за спиной Хорна, словно палач, примеряющийся к нему своей секирой. – Тем более что за подавление мятежа все мы были отмечены наградами фюрера.
– Вам, рядовой Хорн, прекрасно известно, что всех арестованных нами генералов и фельдмаршалов фюрер – да-да, сам фюрер, лично, приказал подвешивать на вбитых в стену мясных крюках вместо веревки применять струны, смерть в которых становилась невыносимо мучительной. Причем удушали их медленно.
Не буду ударяться в подробности, но с уверенностью доложу вам, Хорн, что деликатное пожелание фюрера: «Я хочу, чтобы их повесили, как вешают мясо в мясных лавках»63 – было выполнено со всей мыслимой точностью. И оно остается в силе, вы слышите меня, мой вечный фельдфебель?!
– Не первый раз вешаем, господин штурмбаннфюрер.
– Оно так, но мы с Гольвегом хорошо помним, что, когда дело доходит до казни, вы почему-то начинаете либеральничать.
– Этого больше не повторится, господин штурмбаннфюрер, – с легкомыслием школьника заверил его Зебольд.
– Так вам, Хорн, известно, как именно казнили предателей во дворе берлинской тюрьмы «Питцензее»? Известно или нет?!
– Так точно, известно, – ответил Хорн, едва слышно выговаривая слова.
– Что вы там мямлите, рядовой?! Когда плели заговор против рейха и подводного флота фюрера, то представали перед моряками настоящим оратором, римским трибуном и вождем бедуинов. А тут вдруг сникли. А зря, есть для вас и приятная новость. – И опять эта артистически-томительная пауза. Какой великий мастер паузы умирал сейчас в лице этого диверсанта! – Сообщаю, что приговор в отношении вас изменен: смертную казнь через расстрел вам заменили… смертной казнью через повешение.
– Что весьма гуманно, – басовито проворчал доселе молчавший Гольвег.
– Казнь велено произвести на базе «Латинос», прямо на причале, на глазах у тех моряков германского флота, которые до конца остаются верными фюреру, мужественно выполняя свой долг, и которых вы, Хорн, преступно предали.
– Позвольте, – вмешался Зебольд. – С мясным крюком на базе, допустим, проблем не возникнет. А где прикажете искать для висельной петли гитарные или какие-то там еще струны? Не на веревке же вешать. Опять обвините в этом, как его в либеральничании.
– Вы совсем озверели, мой вечный фельдфебель! – возмутился Штубер на глазах у впавшего в полуобморочное состояние Йохана Хорна. – Может, прикажете еще и виселицу вместо вас сооружать?! Не найдете струну, вешайте на каком-нибудь куске проволоки. Думайте, изобретайте, черт возьми! И уведите этого висельника с глаз моих!
Ухватив Хорна за загривок, Зебольд буквально вышвырнул его в проход за люком кают-компании, а затем, самым зверским образом избивая, поволок к карцеру. Однако почти через час, проведенный за бутылкой вина в обществе офицеров СД и командира субмарины, которая уже давно оставила место пленения шхуны «Императрис», он вдруг вновь появился в карцере.
– Только так, Хорн, – сразу же предупредил он висельника, – я тебе этого не говорил, а ты меня не слышал. Условились?
– Да, можете на меня положиться, – оживился Хорн. Минут десять назад он попытался покончить жизнь самоубийством, ударяясь головой о стенку карцера, и спас его от этого боцман. Теперь бывший старший офицер сидел на полу с окровавленной головой, прочно, словно смирительной рубашкой, обхваченный руками Питера Керина.
– На самом деле штурмбаннфюрер СС Штубер не настроен казнить тебя. У него в отношении тебя есть другие виды. Дело в том, что ему понравился план создания такой полупиратской стаи субмарин, которые бы мстили англо-американцам и после капитуляции и команды которых не забывали бы о своих секретных счетах в аргентинских или каких-то там еще банках. Час назад он отправил в Берлин радиограмму с просьбой передать тебя под его поручительство, с тем чтобы действительно создать такую стаю субмарин под его шефством и попечительством самого Отто Скорцени.
– Вы думаете, Дениц согласится на это? – потянулся к нему Хорн.
– Главное, чтобы согласился личный агент фюрера по особым поручениям Скорцени. Теперь там все в его руках и в руках Гиммлера. С минуты на минуту командир Штанге ждет ответа. Я к чему все это говорю? Если Штубер опять пригласит вас, соглашайтесь с ним и искренне клянитесь, что будете преданы ему и Скорцени, а значит, и рейху. Только теперь уже без предательства, вы поняли меня?! Другой бы на месте Штубера давно приказал всплыть и выбросить вас за борт, на корм акулам, а этот возится. Все пытается вас как-то спасти.
– Я согласен, господин фельдфебель. Пусть даже рядовым матросом. Только бы не эта позорная казнь на виселице.
– Побойтесь Бога, Хорн! У нас вон – фельдмаршалов, как баранов, подвешивают, а вы – «позорная»! Молитесь, чтобы только
не мучительная. И не вздумайте признавать, что пытались кончать жизнь самоубийством. Штубер терпеть этого не может. Скажете, что это я вас ударил о стенку карцера.
– Будем считать, что так оно и было.
– Значит ты, ржавая твоя душа, – вновь перешел Зебольд на почти дружеское «ты», – согласен?
– Конечно, согласен! Вы уверены, что телеграмма придет до того, как мы прибудем на базу «Латинос»?
– Если честно, то не уверен, что она вообще придет. Русские уже приближаются к Одеру. Берлин они скоро будут обстреливать из артиллерийских батарей и даже из своих танков. Но самое страшное, что англо-американцы отказываются вступать с фюрером в переговоры о перемирии. Эти проклятые америкашки не желают, видите ли, предавать своих русских союзников, настроенных воевать до победного конца. И Штубер ненавидит их за это. Теперь ты понимаешь, Хорн, почему он не хочет губить таких парней, как ты, хоть до конца дней готовых истреблять америкашек на воде и на суше?
– Понимаю.
– Он понимает, – решил поручиться за приговоренного боцман, хотя собственная судьба ему была неведома.
– Действительно понимаешь или у тебя в голове все еще сидит эта твоя заговорщицкая дурь – захватить субмарину и пиратствовать в свое удовольствие?
– Действительно понимаю.
– Ну, смотри мне!
– Подождите, фельдфебель, а что же будет со мной? – ухватился за его рукав Питер Керин.
