Евгений Витковский - Павел II. Книга 3. Пригоршня власти
При очередном рывке Сара треснулся головой: туннель кончился. Над теменем веял ветерок с явным животным запахом, туннель переходил в колодец. Сара стал рыться в портфеле, бормоча под нос вместо матюга почему-то собственную фамилию. В наружном кармашке отыскалось что-то твердое, на ощупь совершенно неприличное. Сара долго это щупал, потом вынул, нашел у расширения ствола кнопку, нажал ее — и предмет ожил, яростно вырываясь. Огромный, сложно изогнутый вибратор для горюющих дам, с полным зарядом батареи — откуда он тут? Сара знать не знал, что Милада в машине спутал портфели, вибратор был его личный. Сара долго гладил дергающийся предмет, чего-то не рассчитал, переключил — и получил страшный удар по зубам. Вибратор вырвался у попника из рук и ускакал в глухую темень туннеля — туда, откуда режиссер только что выполз. Запущенный парадонтоз давно уже избавил Сару от большинства зубов, а только что «прямой наводкой» бедняга был лишен еще и двух передних. В сознании вспыхнула мысль о том, что в иной ситуации без этих зубов даже удобней.
Сара встал, сплюнул кровь и зубы, полез вверх: для удобства смелых попников прежний хозяин, когда строил колодец, вделал в стену широкие скобы. Нажатие на верхнюю привело в действие автоматику, крышка колодца откинулась вместе с большой кучей лежавшего на ней навоза. После темени подземного хода слабый свет, озарявший конюшню, показался сколопендровнику слепящим, словно прожектор. Сара подтянулся на руках — они от гантель стали очень сильными — и сел в кучу. Подземный ход с маршальской веранды вывел его прямиком на маршальскую же конюшню. Гобой, снежно-белый, хотя с темной, как полагается, кожей, стоял над яслями и меланхолично двигал челюстями. А чалый, белохвостый Воробышек удивленно глядел на явившегося из-под земли Сару.
Жеребец был красив ослепительно — не то что сколопендры! Чалых сколопендр не бывает, тем более с белыми хвостами. Впрочем, в жилище к ним Сара не полез бы даже за толстую пачку портретов президента Франклина. Но здесь — здесь было тепло. Как-то душно даже, после бутылки «Абсолюта» со всеми предваряющими это не было странно, но… брюки расползлись в лохмотья, зубы валялись в колодце, десны кровоточили. Сару обуревали великая жалость к самому себе и похмелье одновременно. Да еще вибратор ускакал. Сара стал копаться в портфеле — вдруг еще что-нибудь неожиданное там есть. Нашел баночку вазелина, понюхал. С трудом вспомнил, куда этому веществу полагается быть употребленным. Похмелье крепчало.
Сара использовал вазелин и на карачках стал подбираться к Воробышку: он предлагал себя чалому жеребцу в качестве кобылы. Жеребец попятился. Сара еще яростней пошел на жеребца той частью, которая у кобылы называлась бы крупом. Воробышек попятился, но было уже некуда. Он резко скакнул через ополоумевшего попника и лягнул его.
Сара вздрогнул, вытянулся. Лишь домашние тапочки, в которых он прополз всю трубу, тапочки, привезенные им, потому что предупредили об ответственности за княжеский паркет, слетели с его ног. Подкова Воробышка не принесла счастья Саре, череп режиссера треснул, как фарфоровый чайник. Гобой, хмуро смотревший на сцену от ясель, рванул привязь и дико заржал. Воробышек всхрапнул — и заржал следом.
Мигом вылетел из пристройки Авдей, пистолет, стреляющий транквилизатором, он разрядил в бок Воробышка раньше, чем успела пролиться невыпитая рюмка водки: этим седативом Авдей успокаивал собственную совесть. Когда жеребцы задремали, — Гобою тоже досталось, — Авдей принял полный стакан, спихнул Сару в люк, бросил за ним следом тапочки, открыл краны затопления подземного хода и медленно разровнял над закрытым люком навоз. Нет никакой Сары и никогда не было. И нечего в навозе копаться. В конце концов, не от первого трупа избавлялся в своей жизни сальварсанский шпион Авдей Васильев. Оба предиктора обещали ему на сегодня хлопоты с конским навозом. И хорошо, что все так легко обошлось. Он-то боялся, что у кого-то из жеребцов, а то, не дай Господи, у обоих, расстройство будет. Конюх совсем успокоился и пошел допивать бутылку. С желудками жеребцов, к счастью, обошлось нормально.
А во французской гостиной тем временем все закусывала и закусывала охрана, оберегающая от прочей шоблы наиболее драгоценного гостя — государеву подругу Тоньку и лично блюдущего как ее диету, так и прочее здоровье лейб-медика Цыбакова. Врачу давно не нравился посторонний шум, а после выстрела в коридоре он вовсе затревожился. Он решил, что самое время сейчас для будущей матери подышать чистым воздухом, нашел выход в сад и повел Антонину на прогулку. Она не сопротивлялась, новая жизнь ворочалась под ее сердцем, толкалась и требовала выхода, и ни о чем другом Тоня больше не думала, — посасывала кусочек лимона, считала часы до прилета Павлиньки и дышала чистым, пайковым истринским воздухом. Татьянина помолвка — уж которая на ее памяти! — была неинтересна с самого начала. Цыбаков шел рядом с чемоданчиком лекарств и инструментов, отослав прочь охрану. Парк — он проверил — обещал полную безопасность.
А покуда она гуляла, Ромео то напивался, то трезвел, Милада яростно пытался понять, отчего все не так, как он хотел, вместо отдыха для подруг опять получилась криминуха, за которую царь может не только дать по шее, но и шкуру снять и даже из этой шкуры чучело для кунсткамеры, которую он из Питера на Новый Арбат перенести приказал, изготовить. За Антонину, к счастью, отвечал не он; Ромео имелся в поле зрения, Гелию помочь было нечем, разве что пышными похоронами — неужто под Кремлевской стеной хоронить будут?.. Милада посчитал и обнаружил, что следующим по важности из опекаемых лиц является княгиня Ледовитая, хозяйка поместья. А ее за столом отчего-то не было. Милада с тревогой собрался на ее поиски — а ну как выкрал невесту кто неположенный? но тонким, масонским слухом уловил грохотанье в дальнем крыле здания. «Только еще с натуралкой возиться не хватало!..» — с омерзением подумал Милада, сверился с планом усадьбы и помчался на шум.
Татьяна желала велосипеда — вынь да положь. Попался ей на картине какой-то слон, оглядела — не понравился, не трехколесный. Пошла дальше, маша бутылкой. Опять попала в лифт, поднялась еще на этаж, но и тут велосипеда не оказалось. Хуже того, тут не было даже слона, как на втором этаже, тут вообще ничего, кроме гардин на окнах, не было: Танька попала в часть здания, некогда принадлежавшую Фадеюшке и его же бронзовой базукой не так давно развороченную. Этаж восстановили, но произведениями искусства комнаты пока не заполняли, дожидались возвращения маршала; обслуга помнила, какой разнос он устроил в семьдесят шестом, когда автопортрет Черчилля работы Налбандяна в гуцульской гостиной повесили, думали, для смеху, куда еще Черчилля девать, если не к гуцулам? — а маршал велел на это место повесить портрет какого-то доктора, который во Французскую великую революцию изобрел мясорубку, а Черчилля подарил английскому послу, а тот ему портрет-групповуху королевского дома, «Семь Эдуардов», что ли…
Танька возмутилась: в ее родном доме — да пустые комнаты? Выпороть прислугу солеными розгами. А может, что-нибудь есть все-таки? В третьей комнате обнаружился совершенно неповрежденный носорог. Чудесный, в натуральную величину, в натуральный вес, на колесиках — хоть и перенесший битву со статуей маршальского сына, но об этой битве Татьяне никто не докладывал. Татьяна пришла в восторг: да ведь это тот же велосипед, только другой формы, и рог у него на носу, а не там, где у других мужиков, но так даже кайфовей!
Танька почти без труда влезла на носорога, оттолкнулась подвернувшейся палкой для раздергивания штор — и покатила. Вокруг лифта шел спиралью широкий пандус, Татьяна свернула на него, и носорог, он же единорог, символ чистоты и невинности, стал набирать скорость. На втором этаже пандус сделал новый виток, носорог вместе с ним — эх, да это ж куда веселей велосипеда! В анфиладу бельэтажа Татьяна влетела в полном восторге, носорог невозмутимо и легко принял заданное направление. Танька мчалась и вновь отталкивалась, скорость не гасла. Символ невинности с княгиней на спине протаранил цепочку синих гвардейцев, искавших путь к несчастному принцу Гелию, и вылетел на парадную лестницу к девяти музам. Тут был не пандус, а натуральные ступеньки, и носорога затрясло. Танька, к этому моменту уже гордо выпрямившаяся на спине символа невинности, не удержалась и полетела вверх тормашками — прямо в объятия девятой, лежачей посередине лестницы статуи Эрато, музы лирической поэзии. Татьяна не ушиблась, но безошибочно поняла, что попала в лапы какой-то ледяной, видать, только что искупавшейся бабы, совершенно голой и, кажется, вознамерившейся княгиню Ледовитую немедленно трахнуть, — а Танька женщин в этом деле не любила.
— Я не педерастка! — завопила Танька, отбиваясь от мраморной бабы. Танька извивалась, теряя немногие оставшиеся на ней предметы туалета, а мраморные руки нагло производили в это время умелые лесбийские захваты. Танька визжала. Набравший дополнительную скорость носорог вышиб входную дверь и выкатился из дома. Изувечив подвернувшийся Миладин ЗИП, Фадеюшкин трофей угомонился. Гвардейцы, с интересом наблюдавшие за битвой между Танькой и Эрато, даже пари не успели заключить, как победа оказалась на стороне Таньки: она вырвалась, обломав наглой мраморной бабе обе подлые ручищи. Но потом Татьяну все же угомонили и куда-то увели. Шума вышло много. Милада вовсе распсиховался и ушел вызывать подкрепление с трассы.
