Андрей Ерпылев - Имперский рубеж
— Поручик! Второй тоже подбит! Падает!..
Александр суетливо нащупал микрофон, не сразу нащупал тумблер…
— Второй! Что у вас?
— Без паники, Первый, — с облегчением услышал он спокойный голос Михайлова. — Борт поврежден, снижаемся для десантирования людей. Что у вас?
— Пилот убит, управляю машиной. Скорее всего, горит двигатель — не хватает тяги…
Позади, из боевого отделения, доносился судорожный кашель.
— Ламберт! — крикнул Бежецкий. — Могу не суметь посадить!.. Капитан приказал освободить машину!
— Понял!
— Сейчас снижусь насколько возможно и попытаюсь зависнуть. Хвостовой винт, похоже, не действует, будет ротация…
— Да понятно все, поручик! Снижайтесь!
По корпусу снова хлестнула очередь, позади кто-то взвыл… Но Саше было не до того: до боли закусив губу, он осторожно опускал медленно вращающийся вертолет на довольно крутой склон, каждый миг ожидая бешеного рывка, треска и… Но пока все удавалось. Пятьдесят метров, сорок, тридцать…
— Пошел! — заорал Ламберт, и вертолет сильно качнуло.
— Рано! — заорал поручик. — Высоко! Людей угробите!
Но вертолет качнуло снова, и сквозь нижний фонарь Александр увидел внизу живых и здоровых «ребятишек» Ламберта, отбегающих, пригнувшись, в сторону.
— Не-е-ет!
Голос Голотько, яростная брань прапорщика — и новый толчок. Вольноопределяющийся упал на ноги, кувыркнулся куда-то вбок, вскочил на четвереньки. Жив!.. Еще кто-то, приземлившись, даже не упал…
А земля уже рядом, прыгать поздно…
— Всем оставаться на борту! Попробую посадить!..
— Попробуй, поручик!
«Только бы винт не задел за скалу!.. Только бы!..»
Хрусткий удар в днище швырнул его всем телом на мягкий еще труп пилота, зубы лязгнули, рот наполнился горячим и соленым, но машина, бешено воя захлебывающимся дымом двигателем, уже на земле… Александр одним ударом отключил все тумблеры, рванул дверцу кабины, подивившись на миг, что она не заклинена, вытолкнул наружу пилота, мешком свалившегося вниз, и нырнул в дымный ад «салона».
— Прапорщик!
Надсадно кашляя и ничего не видя из-за струящихся из глаз слез, он наткнулся руками на что-то живое, сопротивляющееся и выпихнул наружу в смутно виднеющийся в белесом тумане люк.
— Ламберт!..
Еще чье- то тело, неподвижное, но и его — в люк. Поручик только усилием воли удерживался от того, чтобы самому не сигануть за борт, кожей на спине ощущая, что вот-вот полыхнет адским огнем бензобак, и тогда…
— Кто это? — ладони наткнулись на кого-то тяжело, с присвистом, дышащего, не отвечающего. За борт!
Под ноги попался чей-то брошенный в суматохе автомат — за борт! Тяжелый ящик с патронами! Упереться спиной в борт и ногами — за борт!..
— Ламберт!!!
Чувство опасности стало невыносимым. Александр чувствовал, как шевелятся от инфернального ужаса склеенные потом волосы.
«Я сделал все, что мог! — подумал он, вцепляясь липкими от чужой крови руками в обрезиненную, горячую кромку люка. — Все, что мог…»
Тренированные мышцы швырнули его прочь от обреченной машины, на свежий воздух, к жизни… Он ударился подошвами о хрусткое каменное крошево, не удержался на ногах, покатился, больно ударившись локтем и плечом, но чьи-то сильные руки уже подхватили его за плечи, тащили прочь под всхлипывающими из последних сил провисшими лопастями…
А потом лицо обожгло дыханием отверстой печной топки, на барабанные перепонки надавило…
* * *
— Живы?… Живы, ваше благородие?
— Жи-и-ив… — прохрипел Саша, вдыхая чудесный, сладкий, чистый воздух, и не мог надышаться. — Жи-ив… Где Ламберт?
— Тут он, — гнусаво бормотал, суя под нос поручику металлическую фляжку, Голотько. — Ранен…
— Серьезно? — Бежецкий уже пришел в себя, оттолкнул вольноопределяющегося и встал сначала на колени, а потом на ноги, стоически борясь с головокружением. — Где он?
— В голову… Без чувств он.
— Еще потери?
— Девять нас… Трое спецов, трое наших, вместе со мной, прапорщик, вы и поручик. Четверо ранены.
— А остальные? — «Фон Минден выжил?!» — Остальные?
— Пилот и двое убитых здесь. А остальные… — Голотько махнул рукой в сторону чадящего костра в десяти метрах: там все еще шел веселый перестук взрывающихся в огне патронов.
— Где второй вертолет?
— Туда прошел… — махнул рукой один из «ламбертовцев», осторожно обматывая бинтом обильно кровоточащую голову бледного, как смерть, даже через густой загар, прапорщика. — По курсу. Может, дотянули до той высотки?
— Взрыва не было?
— Никак нет.
— Голотько, — повернулся поручик к вольноопределяющемуся. — Срочно связаться с капитаном!
— Не получится, — развел тот руками, пряча глаза. — Тю-тю рация… Там она, — махнул он рукой в сторону пылающего вертолета, от которого уже остался лишь покореженный остов.
— Да как вы… — начал было Бежецкий, но лишь махнул рукой: как было требовать от солдата сохранности имущества, когда речь шла о жизни и смерти.
— Слушай мою команду! — повысил он голос. — Выдвигаемся в район, указанный командиром. Все, кто могут идти, помогают раненым. Ты, ты и ты, — ткнул он пальцем в «ламбертовцев» и Голотько, — несете убитых. Мы с поручиком, несем Ламберта.
— Может быть, мертвых оставить здесь, — подал голос фон Минден. — Им ведь…
— Отставить, поручик, — оборвал его Александр. — Мертвых несем с собой.
Он не стал объяснять, ЧТО делают бунтовщики с мертвыми «гяурами», если те попадают им в руки. И не только с мертвыми… Но опытные в таких делах пехотинцы лишь одобрительно переглянулись: они и без приказа не собирались оставлять своего товарища, убитого еще первой очередью, хорошо знакомым им головорезам.
— А с этим что делать, ваше благородие, — мрачно пнул ботинком патронный ящик вахмистр Ярцев. — Людей не хватит тащить. А бросить жаль…
— Бросать не будем, — после минутного раздумья ответил Саша. — Вскроем и распихаем по карманам, вещмешкам… Сколько унесем.
Когда боевики вышли к прогоревшему дотла вертолету, то возле него обнаружили лишь пустой ящик, вскрытые цинки и пропитанные кровью бинты…
* * *
Вертолет Михайлова не дотянул до цели всего несколько сот метров…
Поручик заметил его издали, едва печальная процессия перевалила невысокую гряду и оказалась над ущельем, вернее, узкой долиной, проточенной в скалах нешироким пенистым потоком. Машина лежала, сильно накренившись на один борт, косо выставив вверх, будто нищий руку, сиротливую изуродованную лопасть. Но следов пожара не было заметно, и это вселяло некоторую надежду…
— Вперед, — повернулся поручик к спутникам, поудобнее перехватив мертвого солдата, которого нес на плечах. — Не отставать…
Вблизи вертолет производил еще более жуткое впечатление: удар был настолько силен, что добрая треть заклепок не выдержала, и теперь в щели между отставшей обшивкой и каркасом можно было легко просунуть руку. Хотя машина и не загорелась, пассажирам его повезло меньше, чем экипажу Бежецкого: французский «Алуетт» имел сдвижные бортовые люки, и один из них оказался скрытым под деформированным корпусом, а второй, искореженный, намертво заело в направляющих. Откинута была дверь двухместной пилотской кабины, но в ней не было надобности — все остекление кабины было выбито.
Молодой человек осторожно заглянул внутрь, ожидая увидеть мертвых пилота и капитана Михайлова, но с облегчением осознал, что кабина пуста, а дверь в боевое отделение — сорвана с петель. Кресла были залиты кровью, остатки плексигласа тоже облапаны бурыми отпечатками ладоней, но…
— Разрешите, ваше благородие, — один из «ламбертовцев» — кажется, фельдфебель Ратников — ловко забрался в кабину и заглянул в «салон».
— Пусто тут! — доложил он. — Людей нет, только груз. Значит, живы.
— Это ничего не значит, — сорвался на фальцет фон Минден. — Нас могли опередить туземцы! Нам нужно уходить.
— Вы правы, поручик, — смерил его взглядом Бежецкий. — Туда!
Он указал на крутой склон, начинающийся сразу за речкой.
— Вы с ума сошли!.. Это же отвесная стена!
— Ну, допустим, не отвесная, — возразил Саша. — Градусов тридцать пять — тридцать семь. Попотеть, конечно, придется, но другого пути нет. Пять минут на отдых! — повысил он голос, хотя все солдаты, не дожидаясь команды, уже попадали, кто где стоял, лежали, закрыв глаза, поили раненых из фляг, пили сами…
И поднять их через пять минут было сложновато…
— Ваше благородие, — вполголоса сказал поручику Ратников, когда те из отряда, что могли передвигаться самостоятельно, начали восхождение: тяжелораненых и покойников было решено поднять на веревках, оказавшихся в числе снаряжения «ламбертовцев». — А ведь те, кто нас сбил, по следу идут. Нутром чую… Как бы не прищучили нас в этой лощине. Перестреляют с верхотуры, как зайцев.
