Гарри Гаррисон - Кольца анаконды
— Да, никак, я слышу голос фения? Тебе надо было оставаться на старушке родине, Пэдди,[16] а не отправляться искать погибели в Новом Свете.
Темные фигурки скользили вперед, плотность огня увеличилась.
Бой шел неравный, на каждого ирландца приходилось по три врага, но зато у них были винтовки, сила духа и ненависть. Каждый унес с собой в могилу свет хотя бы одного англичанина. Ни один ирландец не пытался бежать, ни один не сдался. Оставшись в конце концов без боеприпасов, они сражались штыками. Когда же английский капитан пробился через ряды сражающихся солдат, чтобы напасть на него со шпагой, Мигер захохотал от удовольствия. С ловкостью бывалого бойца сделал выпад левой ногой вперед, метя ниже шпаги нападающего, и одним ударом вонзил штык изумленному англичанину прямо в сердце.
Как только офицер упал, Мигер выдернул штык и обернулся к атакующим. И заглянул прямо в дуло мушкета, изрыгнувшего огонь ему в лицо. Пламя закоптило и обуглило кожу, пуля врезалась в череп, швырнув потерявшего сознание, ослепшего от собственной крови Мигера на землю. В тот же миг английский солдат прикладом раскроил череп П. Дж. О’Мэхони, убившего его сержанта.
Когда кавалеристы в серых мундирах наконец примчались по дороге, стреляя на скаку, в живых осталась лишь горстка ирландцев. Уцелевшие англичане поспешили скрыться в лесу.
Вернувшееся сознание принесло неистовую боль в ушибленной голове, и капитан Мигер застонал. Стер кровь, застлавшую взор. Огляделся. Окинул взглядом поле сечи, мертвых ирландских солдат. В живых остались считанные одиночки. Раненых среди них не было, ибо раненых враг добивал на месте. Со слезами на глазах взирал капитан на картину гибели.
— Вы сражались как мужчины и умерли как мужчины, — молвил он. — День этот не будет забыт.
При обычных обстоятельствах Линкольн писал свое обращение к Конгрессу, затем вручал одному из секретарей, тот доставлял обращение в Капитолий, где письмоводитель зачитывал его во всеуслышание. Президент хотел было поступить так же, но понял, что на сей раз нужен особый подход. На сей раз нужно, чтобы конгрессмены постигли глубину его переживаний, чтобы прониклись ответным чувством. Еще ни разу за краткий срок пребывания на посту президента Линкольн не чувствовал, что отдельная речь может иметь такое грандиозное значение. Понимал, что Милл раскрыл им глаза, указал путь к светлому будущему. Президент Дэвис целиком и полностью поддерживает его, и они составили свои планы совместно. И вот речь готова.
— Сьюард сказал свое слово, — проронил президент, неторопливо просматривая листок за листком. — Даже Уэллс и Стэнтон читали речь. Я рассмотрел их мнения и внес поправки там, где таковые понадобились. Теперь работа закончена. — Положив свернутую речь в цилиндр, нахлобучил его на голову и встал. — Пойдемте, Николай, прогуляйтесь со мной до Конгресса.
— Сэр, не разумнее ли взять экипаж? Не так утомительно, а gravitas[17] ситуации, несомненно, требует более официального появления.
— Мне всегда не по себе, когда кто–нибудь употребляет эти иностранные слова, будто чурается старого доброго английского, на котором говорят простые дровосеки. Ну, чего там требует от меня этот гравитас?
— Я хотел сказать, господин президент, что вы самый значимый человек в Вашингтоне, и ваше поведение должно отражать этот факт.
— Я возьму экипаж, Николай, — вздохнул Линкольн, — но в первую голову потому, что подустал. На мою долю перепадает маловато отдыха.
И маловато пищи, подумал секретарь. Донимаемый запорами президент потребляет больше слабительного, чем пропитания. Порой берет на обед одно‑единственное яйцо, и то просто гоняет кругами по тарелке. Николай вышел первым, чтобы привести экипаж.
Их сопровождал взвод кавалеристов, так что прибытие в Конгресс оказалось довольно впечатляющим. Двери здания обуглились и закоптились в тех местах, где британцы пытались поджечь их перед отступлением. Линкольн прошел среди конгрессменов, перекинулся несколькими словами со старыми друзьями, даже остановился поболтать с заклятыми врагами. Стены следует отремонтировать; надо получить твердую и решительную поддержку Конгресса. И народа.
Разложив конспект перед собой, Линкольн заговорил тонким, неровным голосом. Но мало‑помалу голос его окреп, зазвучал ниже, в своей цельности обретая убедительность.
— Как я вам уже говорил, ныне американцы сражаются и умирают, отстаивая свободу нашей страны. Иноземная держава вторглась в наши суверенные пределы, и мы должны ставить перед собой только одну цель: силами войск отбросить захватчиков прочь. Ради этого две воюющие стороны согласились на перемирие в войне между штатами. Теперь же я прошу вашей помощи. Мы должны узаконить перемирие и даже более того — отыскать способ положить конец ужасной внутренней войне, еще недавно раздиравшей страну надвое. Ради этого мы должны взглянуть на такой аспект нашей истории, как существование рабства, послуживший поводом к войне. И усилению, распространению и углублению конфликта способствовало то, что мятежники не останавливались перед расколом Союза даже ценой войны, хотя правительство требовало всего‑навсего ограничить территориальные пределы его распространения. А ведь обе стороны читали одну и ту же Библию и молились одному и тому же Богу, и каждый призывал Его помочь в борьбе с другим. Быть может, кажется странным, что человек может просить Господа, дабы Он помог добыть хлеб насущный в поте лица другого человека. Но не будем судить, да не судимы будем.
Ныне настал час припомнить, что все американские граждане — собратья, живущие в одной стране, под одним небом, и высочайшей целью наших стремлений должно быть совместное существование, скрепленное узами братства. От истории нам не уйти. Хотим мы того или нет, но членов нынешнего Конгресса и нынешней администрации будут помнить. Мы знаем, как спасти Союз. Миру ведомо, что мы знаем, как спасти его. Давая свободу рабам, мы приносим свободу даром– проявляя благородство и в том, что даем, и в том, что сберегаем. Или мы благородно сохраним последнюю, лучшую надежду на свете, или подло утратим ее. Посему призываю Конгресс принять совместное решение, провозглашающее, что Соединенные Штаты должны сотрудничать с любым штатом, который пойдет на постепенное упразднение рабства, оказывать каждому штату материальную помощь, каковая должна употребляться штатом по собственному усмотрению для погашения неудобств, причиняемых подобной сменой системы и обществу, и отдельным личностям. Далее, мы должны постановить, что всякий штат, согласившийся с упомянутыми требованиями, провозглашается штатом Союза, чем уполномочивается направлять своих представителей в Конгресс.
Каждый штат сохраняет полнейшую независимость в управлении собственными делами, свободу в выборе и применении средств защиты собственности и сохранения мира и правопорядка, как под началом любой другой администрации.
Вдобавок число рабов в нашей стране более не будет возрастать. Импорт рабов из–за рубежа полностью прекращается. И здесь не родится более ни один раб. Отныне и впредь всякий ребенок, рожденный от раба, будет свободным человеком. За одно‑единственное поколение рабство в нашей стране будет упразднено.
Давайте же возьмемся за окончание работы, за которую взялись, — не злоумышляя ни против кого, с милосердием для каждого, неуклонно отстаивая правду, дарованную нам Господом, — уврачуем раны нации, сделаем все, дабы водворить и взлелеять справедливый и прочный мир, сперва между собой, а затем и со всеми остальными нациями.
Признаюсь, выступление я заканчиваю неохотно. Вспомните, что в сражении при Шайло полегло более двадцати тысяч американцев. Американец более никогда не должен убивать американца. Мы не враги, но друзья. Мы более не должны быть врагами. Мистические струны воспоминаний, протянувшиеся от каждого поля боя и от могилы каждого патриота к каждому живому сердцу и каждому очагу по всей нашей широкой стране, еще сольются в едином хоре Союза, когда к ним прикоснутся — а это непременно свершится — лучшие ангелы наших душ.
Союз снова должен стать единым.
Как только президент закончил, трепетную тишину, в которой слушали его конгрессмены, нарушила оглушительная овация. Даже самые несгибаемые аболиционисты, давно жаждавшие наказать рабовладельцев и мятежников, поддались единому порыву аудитории.
Предложение подготовить билль приняли единогласно.
Поражение — и новое будущее
Сражение в долине Гудзона подходило к концу. Изнуренные британские войска стояли на грани краха. Английские, шотландские, валлийские и ирландские солдаты теперь смешались в единое войско. Они оставались по‑своему сплоченными, они подчинялись своим офицерам, потому что знали, что все стремятся к одному. Бежать. Но это было нелегко, потому что численность американских войск возросла, а британских становилась все меньше. Британцам, преследуемым по пятам армиями Гранта и Ли, оставалось только бежать на север. Но и там спасения не было. Американская кавалерия донимала их с флангов, отрезала обозы. Ко времени, когда они добрались до Глен‑Фоллз, они потеряли половину войска ранеными, убитыми и сдавшимися в плен. Последнее стало для простого солдата единственным выходом, когда офицеры и сержанты убиты, а боеприпасы израсходованы. Нет никакого бесчестья в том, чтобы изнуренный человек бросил свое оружие и поднял руки к небу. Верный отдых, быть может, еда и питье. И уж наверняка — конец пути.
