Полудержавный властелин (СИ) - Соболев Николай Алексеевич

Для релаксации я взял за правило с утра скакать вперед и потом долго стоять, глядя, как мимо идет великокняжеское войско. Вот димины пикинеры, вот московский городовой полк, вот пищальники — вся пехота на санях, чтобы ноги не бить. Вот дворы князей и бояр, в разномастной одежде и вооружении, вот новые разряды, уже более-менее однородные, вот краса и гордость — пушкари во главе с Басенком и пушки, укутанные точно так же, как и сани с припасом. Вот десятники в зеленых башлыках, вот сотники в синих, вот большие воеводы в красных, и прапорцы у них тоже в цвет. Вокруг шныряли конные разъезды и дозоры на лыжах, князь Оболенский вел, как на войну, сторожась по-взрослому. Нда, тысячи четыре, да охрана караванов, да Димины новгородцы…

Да договор с Ганзой, заключенный по требованию новгородцев. По нему немцы снимали блокаду Нарвы и делали послабления в торговле, а мы обязались снизить цену на русские товары. Учитывая, что именно это мы и задумывали, ганзейцам, хоть и с трудом, но удалось нас «уговорить».

Собственно в Новгород нас не пустили — встали, как и положено князьям, на Городище, выше Торговой стороны по Волхову. Здесь типа все князья стояли, от Рюрика начиная. Ну что же, и нам не зазорно.

В приготовленных к приему княжеских теремах еще не просохли вымытые полы, дворские таскали по лестницам сундуки и справу, обустраивая быт, а я по давней привычке забрался на самую верхотуру, на башню под лемеховой крышей. Там, вдали, верстах в двух-трех по реке, над стенами Детинца сиял золотом шлем Святой Софии, а в другой стороне раскинулся заснеженный Ильмень, должный вот-вот взорваться ледоходом. Стоял, дышал, успокаивался — как оно все обернется…

В город попали на следующий день, показаться, да по обычаю помолиться в старейшем соборе. Ехали плотно, бок о бок, Вакула и Волк чуть позади, дале стена диминых воев — у них опыта побольше, чем у моих.

Проезжали кипящий торг, на котором временами взрывались споры — звать ли Шемяку? Оставить ли все как есть? Порой добро одетые мужики, не бояре и не старосты, вскидывались:

— Глянь, Шемяка! И Василий!

Большая часть скидывала шапки, часть нет.

Скрипели забившимся между плах снегом деревянные мостовые, высились каменные церкви, ставленные иждивением не князей и не бояр, а торговых людей или даже черных, собравших деньги всем концом. Вдоль улиц стояли сверху донизу покрытые узорной резьбой богатые дома такой высоты, что София лишь изредка проглядывала в просветах.

Архиепископ на молебне возгласил, как положено, за великих князей, но потом молча сунул руку для поцелуя и удалился, не дав благословения.

— Доиграется Евфимий, — тяжело заметил Дима.

— Да они все тут доиграются, — закипала во мне боевая злость.

Вернулись из Детинца на Торговую сторону и разделились: Дима отправился по купцам и своим контактам, а я — на Городище, куда вскоре потянулась очередь интересантов.

Первым приехал знакомится Овинов.

Вошел солидно — мужчина в теле, окладистая борода с проседью, взгляд жесткий. Разодет так, что не сразу поймешь, кто тут князь — я-то в своем обычном, без золота и шитья, а Григорий Евсеевич в соболиной шубе поверх скаратного бархата ферязи, с унизанными жемчугом наручами. Впрочем, как только увидел, что моя свита без шуб, свою тоже скинул на лавку, сел, сложив на столе руки в массивных золотых перстнях.

— Передрались все, от бояр до концанских, уличы которуют! — начал он после положенных приветствий, новгородским говорком, не различающим «ц» и «ч».

— В чем суть раздора?

— В цем… Одни бают, цто надо Двину и волости заволчьские вертать и для того князя искать. Другие цто с тобой мир нужен. Третьи власти или своего прибытку хотят, впроцем и остальные тож…

— В мутной воде рыбки наловить?

— Так, — усмехнулся боярин.

— А ты что же?

— А я мыслю, цто надо в единое государство совокупляться — Москва, Литва Шемякина, да Новгород, тогда преград нам не будет.

— И кто же против?

— Неревские, у кого владения по Двине. Больше в том конче, но есть и в Плотниках и в Славне, и в Загородном.

А у самого боярина села да промыслы в Обонежской и Водской пятинах. И торговые интересы в Полоцке, Москве и Нарве, оттого-то он и держит руку Шемяки.

— Выкрикнут князь-Дмитрия на вече?

— Выкрикнуть-то выкрикнут, а вот поставят ли, то неведомо. Но, мню, поставят.

Наутро на Торговой стороне, на Ярославовом дворище, у Торга, ударили в вечевой колокол. Сбежался, почитай, весь город — и сам Торг, и соседние улицы запрудила толпа, по Великому мосту валом катились от Детинца жители Софийской стороны, вжимая друг друга в перила до матерной брани, до треска дерева.

— Не можем насилия терпеть от Москвы, оже отняли у Святой Софии и Господина Великого Новгорода пригороды и волости, нашу отчину и дедину!

— Князь-Дмитрия звать, силы ратной у его много, против Василья защитит! А инаце и городу конечь!

— Дмитрей на дворе великого князя Ярослава стати требует! Да черный бор ему, да судное, да право землю купляць!

— Не дай Бог рати с низовскими, монастыри да пригороды пожгут, цто делать будем?

— Пять тысяц молодчов наберем!

— А у низовских вдвое!

— Свеями спасаться!

— Со стороны искать, слишком Москва осильнела!

И так в ор, в хватания за грудки, а кое-где и в драки, которые покамест разнимали. Сходились черные люди с детьми боярскими, житьи с шильниками, купеческая чадь с христовым сбором, гудело и колготилось людское море.

Доорались лишь до того, чтобы Шемяку не звать, а кого — так и не решили.

С вечера и весь следующий день на Городище сновали делегаты — и посланцы от концов и группировок, и самоходы, договариваться. Расфуфыренные бояре, посадники и тысяцкие, не менее богато одетые старшины купеческие и ремесленные, кончанские и уличные старосты и все как один, дежурно улыбались гладкими, словно масляные блины, лицами, и разводили руками — а мы цто, мы ницто, Господин Великий Новгород решил! А мы рады бы, но нет.

Забавно эта вырожденная демократия смотрелась. Сколько там лет реально республиканский Новгород просуществовал? Двести? Ну да, лет сто назад поменяли систему, ввели кучу посадников, избираемых из ограниченного числа родов. Чистая олигархия. Но мы и на этом сыграли — сейчас Борецкие задвигали Мишиничей, вот последних и вербовали в сторонники.

Но противники наши только посмеивались, не зная, какую свинью им приготовлили.

Третьим днем ратман с Немецкого двора предъявил договор и потребовал снижения цен. Новгородцы, запасшие меха и товар перед открытием морской навигации, разумеется, уперлись. Ратман отправился к гарантам — то есть к нам с Димой. А мы цто, мы ницто, мы договор соблюдаем, сами же просили. И весь московский товар разом пошел по себестоимости.

Ох, взвыла господа, ох и взвыла! Особенно те, кто кредитовался и рассчитывал долги вернуть с будущих продаж — покупали-то они задорого и кляли, что Москва цену задрала, ну так вот Москва цену и опустила.

Неревские, кто попал по полной, аж архиепископа отрядили, уговаривать. Евфимий примчался в полном параде — в переливчатой фиолетовой мантии, в клобуке с крыльями, с золотым крестом в жемчугах и самоцветах, с резным посохом.

Только не помогло. Нам терять нечего, ход сделан, а Евфимий все больше распалялся и наконец выкрикнул:

— Отыде епархия новгороцька от метрополии Московской, яко митрополия отошла от патриархии Царьградской!

— А дальше что? — несколько даже с ленцой поинтересовался Дима. — Митрополит тебя в служении запретит, церкви повелит закрыть, ты, вестимо, не согласишься.

— Дальше только война, — ласково улыбнулся я рассерженному владыке.

— А воевать я люблю, — все так же лениво продолжил Дима. — Да и за кого ты хочешь от митрополии отделиться? За Борецких? За Куриловичей? За Тучу? На-ко вон, чти!

Пачка переветных писем перешла из рук в руки. Евфимий недоверчиво развернул первое, пробежал глазами, вскинул удивленный взор на Диму, вчитался во второе…