Дмитрий Дудко - Воины Солнца и Грома
— Тремя мирами владеет волхв и в трех обличьях может биться, — проговорил Ардагаст.
Клекот и карканье неслись с ночного неба, закрывали полную луну широкие крылья, поднявшийся вдруг ветер кружил перья. Вот уже ворон летит, преследуемый кречетом, все ниже. Но вдруг словно незримая сеть опутывает крылья белой птицы, и та падает, застревая в ветвях высокого дерева.
— Кто чары наводит?! Ты, Сарматка? Или ты, кошка рыжая?! — отчаянно кричит Милана.
А ворон уже с победным карканьем устремляется на кречета. Но тут зазвенела тетива, и стрела пронзила черную птицу. Миг спустя на земле стонал и корчился с переломанными костями и стрелой в груди окровавленный старик. Снова запела тетива, и рыжая ведьма, вскрикнув, упала. В свете костра с луком в руках появилась Ларишка — в изорванной и перемазанной грязью одежде, с растрепавшимися на ветру черными волосами.
Вышата, уже в человечьем обличье, стоял над поверженным колдуном.
— Говори, где чаша Колаксая? Не то пошлю твою душу туда, куда и Чернобог не заглядывает!
Лихослав хрипло засмеялся, харкнул кровью в лицо белому волхву.
— Там, где тебе не достать — в Гробнице Семи Упырей! Попроси Даждьбога ради, может, отдадут…
— Уж ты-то по ночам кровь пить не будешь!
Ардагаст взмахнул мечом и с одного удара отсек голову колдуну. Сигвульф, переглянувшись с волхвом, сломал молодую осину, оборвал ветки, мечом затесал ствол и пробил этим колом труп.
— Тело сожжете на осиновых дровах, — сказал Вышата.
Ардагаст и его люди разобрали свое оружие, сложенное колдуном под деревом. Лесовики молчали, словно громом пораженные. Вдруг раздался сильный, уверенный голос Миланы:
— Бабы! Чего ждете? Гони ведьм из села! Хватит им чужих коров доить да порчу насылать!
Луг огласился женским криком, визгом, руганью. Преследуемые толпой, ведьмы бросились врассыпную.
Победителями вошли Ардагаст с товарищами в село. Но возле землянки Лихослава они увидели вновь собравшуюся толпу. Впереди стоял упитанный мужик с пегой бородой, опиравшийся на увесистый посох. Из-за его плеча выглядывала Сарматка.
— Ну вот что, степняки: берите себе Лихославово добро, а нас с лесными богами не ссорьте. Вы уйдете, а нам с ними жить.
— Глядите, бабы, вы и так богов прогневили. На завтра большие жертвы готовьте, и нам, ведьмам, подарки. Не то… Семеро вам покажут, — зловеще усмехнулась Сарматка.
— На Лихославово место метишь, стерва приблудная? — сжала кулаки Милана. — А ты, старейшина, куда смотришь? Это вы с батькой дали из села бесовское гнездо сделать! Не было тут раньше ни капища Чернобогова, ни сборищ ведьмовских…
В толпе зашумели, заспорили. Ардагаст выступил вперед.
— Если мы Семерых Упырей изведем и Колаксаеву чашу добудем, признаете меня царем? А я вас из этих лесов на юг выведу. Знали бы вы, какие там черноземы пустуют, какие товары греки за зерно дают! И с сарматами мир будет: сам я — росский царевич.
Шума и споров в толпе стало еще больше. Высокий белобрысый парень выкрикнул:
— Верно царевич говорит! До каких пор нам всех бояться? Я среди сарматов год прожил — ничего, тоже люди. А уж со своими братьями-венедами не поладить…
Наконец старейшина, пошептавшись с Сарматкой, сказал:
— Добро! Только к гробнице иди ночью, не днем. Если Семерых одолеешь, когда они сильнее всего — значит, с тобой на земле некого бояться, сила самого Даждьбога в тебе.
Ардагаст и его люди расположились в обширной землянке мертвого колдуна. Гот стянул с себя доспех и рубаху и с удовольствием предоставил Милане смазывать раны и синяки. Ведьма ласково прижималась к могучему готу и со смехом что-то шептала ему. Ларишка, переодевшись в длинную венедскую рубаху, при лучине штопала свою одежду, а царевич поглаживал ее роскошные волосы.
— Не пойму, почему бы нам не плюнуть на старейшину и не пойти к гробнице днем? — спросил Сигвульф.
— Не в нем дело, — покачал головой Ардагаст. — С лесовиками нельзя зря ссориться. Если они за мной не пойдут — напрасно будет все, даже из лесу можем не выбраться. Здесь-то людей немного, а там, в низовьях Случи, большое племя живет. Эти места и для них святые. Не всегда тут бесам служили…
Утром пришельцы с юга осмотрели кладовые Лихослава, полные отборных мехов, меда, воска. Немало нашлось серебряных римских монет: торговлей с чужаками колдун оскверниться не боялся. Вышата расплавил часть серебра в тигле, взятом у кузнеца, и друзья окунули в горячий металл, страшный упырям, свои клинки.
И снова маленький отряд пробирался через чащу. К шестерым искателям солнечной чаши присоединились Милана и четверо мужиков с дубинами и рогатинами, посланных старейшиной следить за поединком. Среди них был и белобрысый, что жил среди сарматов. Лесовики тихо переговаривались, вздыхая.
— Ох-хо-хо… Жили тихо, мирно, со всеми богами ладили. Не иначе — за грехи свалился на нас царевич этот.
— Да где, когда такое видано: на богов меч поднимать, колдуна не уважить, ведьм не бояться?
— Где? Да хоть на юге! Сарматы дань берут, зато сами чертям не молятся и других не заставляют. И сколоты… А над нами смеются: живете-де в лесу звериным обычаем, чуть лапу не сосете.
— Пожили б они тут, где нечистых больше, чем у них в степи сурков…
— Да мы сами эту нечисть и развели. Прикормили, они и лезут, будто мухи на мед. Песиголовцев в наших местах не было, из-за Карпат, поди, заявились.
— Деды наши и прадеды всегда упырям требы клали…
— А за что? Кому они добро сделали? Перун гневен, да дождь посылает, Даждьбог — тепло…
— Добро, добро! Хоть бы зла не сотворили. Упыри все могут: засуху наслать, мор — хоть на людей, хоть на скотину. Нельзя без треб им!
— Вот ты своих детей на требище и веди, а я нечисти Малушу с Торопкой не отдам! Хватит, пусть теперь бесы нас боятся!
А лес кругом становился все мрачнее и безмолвнее. Все гуще сплетались ветви в вышине, еле пропуская свет. Часто попадались мертвые деревья. На их голых сучьях белели звериные и человеческие черепа. Не пели здесь птицы, не жужжали насекомые, не хрустел валежник под лапами зверей. Эта мертвая зловещая тишина и полумрак были страшнее, давили на душу больше, чем ночь, наполненная ревом врагов.
Но уверенно шагал впереди волхв Вышата, временами переговариваясь вполголоса с Миланой и после этого произнося заклинания или чертя знаки в воздухе. А по дороге, не спеша, рассказывал своим спутникам:
«Давно это было — до Колаксая. Сварог еще не научил людей ковать железо. К югу отсюда было большое село — да что там, город. Больше всего в нем почитали Великую Богиню Ладу, и жрицей ее была мудрая и прекрасная царица города. Как-то праздничной купальской ночью пришел к священным кострам могучий воин с волосами цвета меди, и царица по обычаю отдалась ему. То был бесстрашный и жестокий вождь лесного племени. Узнал вождь, как богат город зерном, скотом и медью, как миролюбивы его жители, и задумал их покорить, а царицу взять себе в наложницы.
Пообещал он большую жертву Перуну и повел племя в набег. Но в ночном бою горожане разбили лесовиков. На другой день, когда племя оплакивало погибших, пришли послы от царицы и объявили, что их повелительница согласна стать женой Медноволосого и объединить два племени. Так велела Лада своей жрице, ибо долгая война могла лишь погубить город — один из немногих оставшихся у некогда многолюдного народа Богини. Но гордый и буйный вождь будто обезумел от горечи поражения. Не воинственные конники-степняки одолели его — презренные трусливые горожане, управляемые женщинами! В глухой чащобе нашел Медноволосый злейшего из колдунов и совершил страшный обряд: выпил кровь ребенка, посвятил Чернобогу свою душу и обрек в жертву ему весь город.
Войско лесовиков ворвалось в город, сожгло его, перебило всех жителей, перерезало скот. Святилище Богини сровняли с землей, над царицей надругались всей дружиной, а после разорвали конями. Забыли только, что степняки тоже чтили Ладу и давно породнились с ее племенами. Не стерпели степные вожди такого кощунства. Обрушилась их конница на лесовиков, будто громовая дружина Перунова — на бесов. Каменным топором поверг вождь степняков Медноволосого с коня наземь, медным кинжалом поразил в горло. Но и с лесным народом были степные воины в родстве и потому похоронили проклятого, как пристало вождю: в каменной гробнице, вместе с двумя женами, двумя детьми, дружинником и рабом. Волею Чернобога все семеро стали упырями, а в их кремневое оружие владыка тьмы вложил губительные синие молнии. Лишь железо с серебром могло бы одолеть Семерых, а железные доспехи — защитить от этих молний. Но когда дар Сварога пришел к жителям леса, их сердцами уже многие века владел страх. Привыкли откупаться жертвами от упырей, а колдуны, что кормились от тех жертв, окружили гробницу сильными чарами».
