Майкл Суэнвик - Джек-Фауст
Они поднялись по лестнице в спальню, где пахло маслом для волос и мебельной полиролью. Фауст дернул ящик комода и стал подавать Вагнеру рубашку, брюки, нижнее белье, воротничок.
- Это будет тебе в самую пору, - проговорил он. Затем открыл еще один ящик. - А это - мне.
Поистине это вызывало изумление: откуда он знал - а он знал! - что в комоде здесь есть одежда подходящих для них обоих размеров? И еще поражало, что они могут сейчас переодеться, и их никто не побеспокоит.
Они разделись прямо посреди комнаты, бросая то, что снимали, на кровать.
- Какой смысл? - спросил Фауст, увидев, что Вагнер складывает свои старые брюки; он открыл третий ящик комода и достал из лежавшего там бумажника деньги. - Пусть лежат там, куда попали.
- Но владелец… Из милосердия к нему нам следовало бы…
- Милосердия к нему? - ухмыльнулся Фауст. - Четырнадцать невинных людей томятся в тюрьме из-за этого людоеда. Еще трое умерщвлены по его прямому указанию, и двадцать погибли в результате одобренной им полицейской акции. Два года назад у него не было и сантима - а то, что ты сейчас видишь, только часть его богатства. Тебя, должно быть, интересует, почему мы искали одежду для двоих в комнате, принадлежащей одному. Предыдущего мэра высекли кнутом и выгнали из города голым. Его одежду выстирали и оставили в качестве трофея. - Он протянул Вагнеру запонки. - По-моему, нам нет необходимости проявлять милосердие к этому господину.
Выйдя из дома мэра, он сделал небольшой крюк к садовой беседке, пристроенной к зданию. Там стояла канистра бензина. Он вылил его на пол.
- Этого хватит.
- Что вы делаете?
- О нас доложено национальной полиции - les flics , «лягушатникам», как здесь их называют. Они прибудут за нами очень быстро. Если мы не предоставим им что-нибудь, что лучше займет их внимание. - Он зажег спичку. - Отойди.
Они покидали старую часть Реймса, а позади пылал пожар. Когда они выехали в предместье, столб дыма за спиной уходил высоко в небо.
Они ехали всю ночь, подскакивая и громыхая на кошмарных грязных дорогах. Их фары то и дело высвечивали огромные камни, опасные ямы, упавшие деревья. Там, где мосты смыло из-за разгильдяйства или саботажа, приходилось терпеливо переправлять машину вброд. Это были скверные минуты.
Из радиопередачи, прослушанной мимоходом, и газет, купленных на лету, Вагнер узнал, что внезапный отъезд Фауста вверг лондонское Сити в финансовый кризис. Если бы Вайклиф предчувствовал это - или депрессию, которая, по мнению большинства комментаторов, все равно была неизбежным последствием, - то английский мастер шпионажа, безусловно, не оказал бы Фаусту свою скудную помощь.
Что ж, теперь было поздно.
Обрушивались рынки. Обширный мыльный пузырь спекуляций, на котором было построено процветание Европы, лопнул, и многие люди, прежде весьма озабоченные, как бы избавиться от Фауста, теперь разорялись из-за его отсутствия.
Утром они остановились, чтобы поставить заплатку на колесо, в полусгоревшей невзрачной деревушке, утопающей в грязи. Никто не работал. Все фермеры и работники сидели в трактире, собирались у радиоприемника, и, с угрюмым удовлетворением покачивая головами от свежих новостей, сплевывали на пол и громко интересовались, когда этот всеобщий кризис доберется и до них.
Когда Вагнер работал, все они вышли на улицу, наблюдали и давали советы. За это время он страшно устал, разозлился, насквозь промок от пота и совершенно изнемог. Фауст исчез в таверне и возвратился с флаконом, полным таблеток.
- Вот, - проговорил он. - Прими одну.
- Что это за таблетки?
- Амфетамины.
Они ехали, опустив парусиновую крышу автомобиля, наглотавшись таблеток, чтобы продолжать поездку. Сперва наркотик наделил их кристальной ясностью и остротой восприятия. Они мчались через вечный день и в несказанно красивый закат, в тишину, которая казалась такой же ободряющей и общительной, как хороший собеседник. Воздух обтекал их лица подобно холодной воде, очищая и усиливая их ощущения.
Однако среди ночи у Вагнера начались галлюцинации. Он то вплывал в реальность, то выплывал из нее, совершенно не уверенный, где именно находится. Проснувшись, он обнаружил, что машина, в которой он едет, не та, что он запомнил в Реймсе. Ему захотелось спросить, почему и как произошли эти перемены, но почему-то ему не удалось задать вопрос членораздельно. Окружающий мир казался ему фрагментарным.
Фауст заговорил, и некоторое время говорил совершенно отчетливо:
- Все обеты и все решения, которые я когда-либо принял, все идеалы, что у меня когда-то были, рассыпались или нарушены. Я проклинаю это - нет на свете человека, столь же бесчестного по отношению к самому себе, как я. Тем не менее по отношению к Гретхен я поступил еще хуже. Как видишь, истинное мерило любви - на какое зло ты готов ради нее…
Но его сбил с толку фаустовский демон, этот крошечный красный бесенок с раздвоенным хвостом, в коротких штанишках и с вилами, который дурачился на ветровом стекле. Дьявол пытался что-то ему сказать, прояснить происходящее, но его голос оказался пронзительным и тихим, как у комара. Вагнер заморгал, и тут вниз из кромешной тьмы скопом ринулись белые голуби, чтобы ударить его в лицо и превратиться потом в ничто.
Он подумал, что это снег. Но ошибся. Конечно же, для снега еще слишком рано. Сжимая руль, он вел машину вперед, а Фауст сидел на пассажирском сиденье рядом с ним, запрокинув голову и открыв рот. Он похрапывал.
В какой-то миг позже - или раньше? - Вагнер встряхнул головой и обнаружил, что сидит на поле, заросшем травой. В небе висела полная луна, а Фауст сидел рядом. Он курил сигару и усмехался.
- Учитель, - смущенно спросил Вагнер, - что случилось?
- У нас кончается бензин. Мы сможем взять его в ближайшем селе.
- Зачем… зачем… мы?…
Вокруг них на поле располагались блеклые силуэты; мужчины и женщины парами совокуплялись во всех возможных положениях и позах. Изумленный Вагнер посмотрел на Фауста и увидел, что тот по-прежнему элегантно одет от талии до верха, но без штанов.
- Это Праздник Дьявола. Мне удалось убедить этих людей, что я должен председательствовать.
- Не понимаю.
На голове Фауста возвышалось некое подобие короны с двумя коротенькими рожками. Он поднял руку, чтобы их поправить, и с сожалением произнес:
- Старые культы умирают с трудом.
Женщина, совершенно голая и с изумительно большими грудями, приблизилась к трону, на котором восседал Фауст, и опустилась перед ним на колени. Он встал и повернулся к ней задом. Она почтительно поцеловала обе ягодицы. Затем, когда он повернулся обратно, она развернулась, наклонилась и предложила ему свои ягодицы. Он сделал шаг вперед и слился с ней по-козлиному. Пирующие прервали свои занятия, чтобы понаблюдать за этим. Теперь они развеселились. Во рту у него по-прежнему торчала сигара.
Разумеется, на самом деле ничего подобного не происходило. Наверняка это была галлюцинация.
Фауст снова был за рулем и ругался. - … кроме, конечно же, Франции, страны, где нет единого языка, и потому многоязычие неизбежно. Путешественник почти никогда не знает, в местности с каким языком оказался, особенно в тех областях, где границы иногда меняются и нет хороших карт. Ранее границы государства были лишь политическим вымыслом, и территории переходили из рук в руки столько раз, что лица людей стали совершенно безучастными. Посмотри в глаза какому-нибудь здешнему человеку - иногда Франция, иногда Германия то завоевывала, то уступала, передавала, сдавала на срок эти земли, и потому население никогда само собой не владело, - и ты не увидишь в них ничего. Эти люди - народ осторожный, подозрительный, малоразговорчивый, запуганный. Никогда не догадаешься, опасны они или нет, ибо у всех у них одинаковый взгляд. - Он повернулся к Вагнеру. - Сядь за руль. Я посплю на заднем сиденье.
В Мец они прибыли ясным светлым днем. Сняли комнатушку в харчевне и проспали до утра. Потом, уже одевшись для продолжения путешествия, спустили вниз багаж и заказали завтрак из сосисок, брюквы и пива.
Они как раз заканчивали есть, когда в харчевню вошел мужчина в форме французской национальной полиции. Посетители напрягались при его приближении и становились спокойными, когда он проходил мимо. Он направился к кабинке Фауста и Вагнера.
- Вы англичане, - проговорил он.
- Я - житель свободного города империи, - ледяным тоном ответил Фауст, - а это - мой слуга. На нас ваша юрисдикция не распространяется. Не во Франции. Здесь вы не имеете власти что-либо сделать.
- Директория не признает подобных юридических тонкостей, - сказал полицейский. Он коротко взглянул на Вагнера, счел его мелкой сошкой, а затем сосредоточил все свое внимание на Фаусте. - Я разыскиваю двух англичан. Вам придется пройти со мной для допроса.
