Борис Батыршин - Мартовские колокола
Кстати, не забыть — Николка заявил, что девчонки (это, если кто не понял, Варя с Маринкой) зовут нас на следующее воскресенье покататься на коньках на какой–то «гордеевский» каток на каток, на Чистых прудах — там, оказывается, уже год как устроено электрическое освещение. Форма одежды — соответствующая. Не исключено присутствие гимназических подруг, а потому — велено не ударить в грязь лицом.
А я, как назло, на коньки уже два года как не вставал….
* * *— А знаешь, Русакова, я порой жалею, что живу не в пансионе. — сказала Марина, складывая книжки в папку–портфель, какие гимназистки носили вместо ранцев, принятых в мужских гимназиях. — Вот ты счастливая, хоть год, а пожила вместе с другими девочками! Весело, наверное, было?
— Да уж, весело… — Варенька скорчила недовольную мину. — Ты, Овчинникова, нашла, чему завидовать! Всё по колокольчику, всё под присмотром… за столом, и то громко не заговори — сразу бонна заметит. И хорошо, если выговором обойдётся, а то ещё стоять заставит! А уж сколько раз я без передника ходила…[58]
— Да, в младших классах мы все были шалуньями. — вздохнула Марина. — Хорошие были деньки…
— И ничего хорошего! — фыркнула Варя, на которую, похоже, напал бес противоречия. Нам бонна как–то во втором классе заявила, что за год девочкам, жившим в пансионе, двадцать семь раз снижали балл за поведение — за «дерзкое отношение к воспитателям и подругам; а также за хладнокровный обман». Нет, ну ты подумай! Что ни скажешь — всё им дерзость!
— Да, ты у нас покорным нравом не отличаешься, Русакова. — заметила Марина. — Пожалуй, даже и почище чем в начальных классах — тогда–то мы все ещё боялись наказаний, да на старших смотрели, открыв рты, как птенцы…
— А вечерами? — продолжала Варенька, которую слова подруги и прелестях пансионной жизни, похоже, задели за живое. — Ну ни минутки, чтобы посидеть со своими мыслями, заняться чем–то, что сама хочешь. Сразу за рукоделье посадят — как же, у нас выставка благотворительная на носу, или ещё какая–нибудь пустяковина! А потом стой, как дура, со своими салфеточками- скатёрками, улыбайся гостям, — всем этим надутым купцам первой гильдии и отставным полковникам с жёнами, — и прикидывайся паинькой, чтобы они именно твою безделку купили! А бонна всякий раз рядом — и медовым таким голосом рассказывает, какая ты примерная да послушная. А глаза злющие….
Марина пожала плечиком:
— Ну, ты и сейчас не больно–то и примерная…
— Как и ты. — отпарировала Варенька. — кто, скажи–ка на милость, ту выходку с «Федотом–стрельцом» на литературном вечере устроил? Вике–глисту, небось, до сих пор икается…
— Так ему и надо — усмехнулась Марина. — А ты, Русакова — нашла кого защищать, он же к тебе всё время цепляется! А сказку ту вовсе не я представлять придумала, и ты это прекрасно знаешь. А вовсе даже твой замечательный Ванечка–американец!
— Ну вот, опять ты, Овчинникова… — возмутилась девочка. В последнее время Марина, и без того не отличавшаяся кротким нравом, не упускала случая подколоть подругу на предмет ее тайной симпатии. Впрочем, какой там «тайной» — после бала по случаю дня рождения гимназии, все девочки шептались насчёт кавалера Вари Русаковой. Шептались — и отчаянно завидовали, особенно после того, как Иван, в перерыве между танцами, собрал вокруг себя кружок слушательниц и рассказывал о поездке в Сирию, о перестрелках с бедуинскими разбойниками, об уличных боях в Басре и плавании по древнему Евфрату. А какие фотографические снимки показывал! Среди них нашлось даже несколько цветных, невероятной чёткости и яркости — ничего общего с теми раскрашенными дагерротипами, которые продавались в писчебумажных лавочках. Варе льстила столь откровенная зависть подруг — хотя количество подколок, порой даже и недоброжелательных, росло, как на дрожжах.
— Да, Иван с Николкой — они выдумщики. — кивнула меж тем Маринка. — Вон, вчера, что в Сокольниках учудили — помнишь, Серж рассказывал?
Кузен Вареньки, Серёжа Выбегов, всерьёз увлёкся новой затеей мальчиков — «кружком разведчиков» — и не пропускал ни одного занятия, получив на это особое соизволение начальства кадетского корпуса. По этому случаю Серёжа стал даже чаще бывать дома — раньше его отпускали из корпуса лишь по воскресеньям, а теперь он старался зайти домой, на Спасоглинищевский, после каждого занятия с «разведчиками» — то есть еще раза три в неделю. И всякий раз подробно рассказывал родителям и кузине о событиях в кружке. Впрочем, вчера он ограничился только Варенькой и её подругой — вряд ли Дмитрия Сергеевича и Нину Алексеевну порадовал бы рассказ о безобразном эпизоде со снежками и дымовыми бомбами, который»волчата» учинили на Стромынке. Да и девочки, признаться, удивились — уж очень не вязалась эта выходка, достойная обычных уличных сорванцов с Иваном и Николкой.
Тем более, что Серёжа усиленно намекал на то, что у этой истории имелось какое–то второе дно. Объясняя товарищам, что предстоит сделать, двое заводил не сообщали подробностей, сказав только, что дело это важное и одним им не справиться. Серёжа не стал расспрашивать — захотят, скажут, — но некоторую обиду затаил. Уж он–то мог, кажется, рассчитывать на бóльшую откровенность — как–никак всё же кадет, а не гимназист, военный человек, понимает, что такое товарищество и умеет хранить секреты…
— Опять какие–то секреты. — вздохнула Марина. — Слушай, Русакова, а тебе не кажется, что вокруг моего обожаемого кузена и этого американского Ванечки накопилось многовато загадок? И мы с тобой ничегошеньки в них не можем понять? Как хочешь, а мне это совершенно не нравится. Не люблю блуждать в потёмках!
— Всё бы тебе в чужие дела нос сунуть, Овчинникова! — ответила Варя. Подруга и правда слыла непоседой и неизменно оказывалась в центре любой гимназической шкоды. — У мальчишек — всегда какие–то секреты, всё они не наиграются. Подумаешь — стекло разбили, эка невидаль! Может кто из жильцов этого дома сделал что–нибудь плохое, вот они и решили ему отомстить!
— Насчёт твоего Ванечки — не знаю, а мой кузен никогда не умел помнить обиды. — покачала головой Марина. — Да и не похоже это всё на обычные мальчишеские шалости да секреты. Знаешь, я не могу надивиться на Николку — с тех пор, как в доме появились американцы», его будто бы подменили. Дело даже не в том, что он стал серьёзнее, — хотя и это тоже. Нет, просто ему сразу как–то стало неинтересно почти всё чем он жил раньше…
— Ну и что же, к примеру?
— Ну вот, для начала — эта его дурацкая коллекция. — пирнялась перечислять Марина. — Он полтора года собирал эти свои открытки, трясся над каждой из них, чуть ли не облизывал — а потом просто взял и забыл о них! Я с середины мая ни одной не видела — а раньше каждый вечер устраивался в гостиной с альбомом и часами их перекладывал. Папа даже попрекал его — мол, лучше бы читал книги…. А недавно вообще узнала, что он от них избавился — продал! Каково?
— Ну продал и продал. — ответила Варенька. — Что тут особенного? Значит, надоело. Помнишь, ты тоже два года назад собирала картинки с альпийскими видами. На сколько тебя хватило, на два месяца?
— Если бы дело только в картинках! — вздохнула Марина. — А та история с хулиганами из гимназии? Помнишь, я тебе рассказывала — он еще чем–то в лица им брызнул, к нам потом городовой приходил…
Варя кивнула — она помнила рассказ подруги о давнем, майском ещё происшествии.
— А ещё — Николя почти перестал задавать папе вопросы. А если и задаёт то такие… странные. Папа уже и удивляться перестал…
— Тоже понятно — не сдавалась Варенька. — Это всё Олег Иванович и Ваня — они же много всего видели и знают, вот и рассказали Николя. Вон, вспомни, как Иван про Сирию говорил — так у нас даже географ в гимназии о таком не слыхал!
Марина зачем–то оглянулась по сторонам и понизила голос. — Ладно, расскажу… только это страшная тайна, никому! Договорились?
Заинтригованная Варя кивнула.
— Понимаешь, у Николя есть такая коробочка. Плоская, размером с книжку. По вечерам, когда он думает, что его никто не видит, он забирается в кровать и открывает её. Раньше с головой под одеяло забирался, а теперь перестал — вот я и увидала…
— В замочную скважину подглядывала? — фыркнула Варенька. — Это же гадко, Овчинникова…
— Да хватит тебе! — отмахнулась Марина. Гадко, не гадко.. — понимаешь, у этой коробочки крышка изнутри стеклянная — и она светится! Просто так, сама по себе! И ладно бы только светилась! Я, когда увидела в первый раз, глазам своим не поверила! Слушай…
* * *— Владимир Алексеевич, вам письмо!
— Гиляровский оторвал взгляд от подшивки газет и взглянул на возмутителя тишины. Точнее, на «возмутительницу» — в дверях стояла редакционная барышня. «Московские ведомости», следуя либеральному духу времени, стали брать на работу всё больше женщин — как правило, вчерашних курсисток, как, в прочем, и тех, кто и сейчас грызли гранит науки. Так что шуршание юбок и запах кёльнской воды стали в редакции явлениями куда более привычными, чем в любой из московских деловых контор.
![Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]](/uploads/posts/books/114000/114000.jpg)