Андрей Дай - Поводырь
Кстати, оказалось, что "благословленный" моим кулаком лавочник Федька Акулов – родной брат того Акулова, что к тому дню уже второй выпуск еженедельника "Деловая Сибирь" – пока как вкладыш в "Губернские ведомости" – вместе с Кузнецовым готовил. Я-то в той, первой жизни над сериалами мексиканскими прикалывался – мол, там половина народу друг другу родственники, а другая половина – в коме. Да только по сравнению с этим Томском Санта-Барбара нервно курит в сторонке. Вот где действительно полгорода – родственники, а другая половина – враги. И все друг друга знают. Дярёвня.
Нашел. Извинился. Поговорили о поджоге. Убедился, что не одному мне показалось, что на пожаре воняло нефтью. Вслух удивился – где ж ее взяли-то, супостаты?
— Какая ж с того тайна, вашство, — милостиво поведал мне страшный секрет довольный спасением товара купец. — Озерцо есть. К северам. За кедрачом от Колпашева. Масляное зовется. Тама пятна сии вонючие прямо по воде плавают. Остяки их собирают черпаками да костры отравою той в сыру погоду возжигают.
Мысли побежали, затопали. По дороге загнали головную боль в ту же дыру, где Гера прятался, и такие мне перспективы нарисовали, даже дух захватило. Ведь если нефтяные пятна по поверхности плавают, значит, совсем где-то рядом с поверхностью бассейн выходит. Там копни, тот же колодец с две лопаты расковыряй – и польется. Ведрами черпать можно будет. В Азербайджане поначалу только так черное золото и добывали. Не сразу же там скважины на шельфе бурить принялись…
Нефть! Как много в этом слове для сердца русского сплелось. А экак еще отзовется! Нефть – это керосин и асфальт. И толуол, который в любой кухне в тринитротолуол переделать можно. В тротил! А это взрывчатка моей мечты! Не капризная, не слишком опасная в транспортировке, и детонаторы для нее слишком хитрые не требуются. Плавится легко, и форму любую можно придать.
И еще – мазут. Из мазута – смазка для машин и механизмов.
Еще институт органической химии. И нефтехимический комбинат. Госзаказ и нежная любовь военного министерства. И огромные, фантастические инвестиции в инфраструктуру. Потому что любому понятно – гораздо дешевле везти через полстраны готовый товар, чем сырье. А значит – переработку нефти следует производить здесь, у меня. И строить дорогу, чтобы все нефтяные блага в Россию вывозить.
От восторга я даже Федьку Акулова обнимать кинулся и в щеки его мохнатые-бородатые целовать. Тот даже пришалел от моего напора любвеобильного. Прослезился.
— Экий ты, вашество… сердешный оказался!
За известие такое замечательное я уж лавочника на завтрак к себе пригласить собрался, да Тецков помешал. Увлек, заболтал, шубу лисью на плечи накинул. Тут только я и заметил, что всю ночь носился по площади в шинели поверх рубашки, в штаны заправленной. И в туфельках столичных. Ноги от холода даже посинели – а за трудами и не чувствовал.
Новый день, шестнадцатое апреля, начался с переезда. Вонь от пожарища такая распространилась, что в номере окно не открыть стало. Как прикажете в такой обстановке жить, если кусок в горло не лезет?! На том Дмитрий Иванович меня и подловил. Императорские апартаменты пообещал и повара – великого затейника, из резиденции генерал-губернатора переманенного.
Глава 11
Револьвер и все, все, все…
Пожар вырвал меня из постели ночью, суета переезда – всего-то на два квартала выше по Миллионной – не позволила прилечь рано утром, но стоило мне выпроводить помощников и настроиться на сон, как в номер вломился подозрительно опрятный фельдъегерь с целой кипой писем для меня. Оказывается, магистрат принял-таки решение открыть верхнюю переправу накануне Пасхи. И ожидающие этого знаменательного события почтальоны и посланец генерал-губернатора смогли наконец добраться до моего уставшего тела.
Поблагодарил офицера и отправил его в городскую гостиницу. Ту самую, из которой час как съехал. В конце концов, магистрат обязан давать бесплатное пристанище имперским гонцам, так же как почтовые станции бесплатно предоставляют им лошадей. Иначе государевы повеления достигали бы цели спустя годы, а не месяцы. Широка страна моя родная, блин.
Бросил сверток с корреспонденцией на прикроватную тумбочку и повалился без сил на манящую кровать. Дела подождут…
Черта с два! К обеду пришел Гинтар. На правах старого друга просочился через казачий конвой в номер, нашел меня крепко спящим и тут же принялся шаркать ногами, вздыхать и перекладывать какие-то громко шурухтящие бумаги на бюро. Естественно, дрессированный организм тут же выдернул меня из сна. В котором снился мне – дырокол. Обычная железяка с двумя цилиндрическими ножами, шарниром и пружиной. Менделееву, небось, таблица приснилась. Ну или скоро приснится. А мне – дырокол, блин. Оно конечно, дело понятное. Химику – таблица, бюрократу – дырокол. Нет бы что-нибудь более полезное. Технологическая карта извлечения толуола из барзасских бурых углей при полукоксовании, например. Или список богачей, спящих и видящих себя в числе акционеров моего металлургического комбината. А тут – дырокол. Штуковина, конечно, нужная, но в плане технологий совершенно не прорывная. И, что самое удивительное, чувствовал я себя, после этакого-то сна, отлично отдохнувшим, выспавшимся и полным энергии. Так что наша со старым прибалтом перебранка на немецком меня только позабавила.
Оказалось, что господин управляющий Фонда надумал купить дом. Потому что, как он выразился, пора уже где-то остановиться и обзавестись теплым уголком, в котором комфортно будет задумываться о вечном. От предложенной финансовой помощи Гинтар тоже отказался. Сказал, что откладывал на старость, а положенного управляющему жалованья будет вполне достаточно, чтоб содержать покупку. Он, дескать, уже узнавал. Кто бы сомневался, с его-то педантичностью. Думаю, он и бюджет уже лет на пять вперед расписал.
В общем, собрались и поехали смотреть предполагаемую покупку. На Монастырскую – улицу, начинающуюся от Соборной площади и заканчивающуюся Ямским переулком у Духовной семинарии. К дому, а на самом деле – здоровенной усадьбе, состоящей из крепкого деревянного двухэтажного дома на каменном фундаменте, двух гостевых флигелей, пристройки для слуг, каретного сарая, конюшни и еще каких-то неопознанных сарайчиков. И еще небольшой, соток на десять, садик. Все это было огорожено высоченным забором со сбитыми из бруса воротами – хоть осаду выдерживай.
Все землевладение занимало никак не меньше гектара, но оказалось, что такой же пустующий участок рядом – тоже принадлежал продавцу: надворной советнице Репьевой. Конечно, никаким чиновником эта женщина не служила, чин принадлежал ее покойному мужу. Но так уж тут теперь принято: жена купца – купчиха, губернатора – губернаторша, а надворного советника – надворная советница.
Кстати, все богатство, исключая четырехместную коляску на рессорах, как хозяйка уверяла, петербуржской работы, оценивалось всего-навсего в пятьсот десять рублей. За экипаж – еще семьдесят, только коляску Гинтар брать не хотел. Пришлось купить себе. Как-то негармонично бы получилось – оставить вдову без дома, но с тележкой. Вроде намека: собирайте вещи и выметайтесь…
Прошлись по комнатам. Бывший слуга – уже как хозяин, я – просто из любопытства. Как-то не довелось в прежней жизни побывать в "памятниках купеческой архитектуры девятнадцатого века". Тем удивительнее оказалось открытие – почти все комнаты представляли собой узкие, но длинные "вагончики". Видимо, здесь все дело в перекрытиях этажей. Какими бы ни были деревянные балки по толщине, вряд ли они выдержат тяжелый пол больше трех метров шириной.
Пока Артемка с одним из казаков конвоя ездили за стряпчим и чиновником муниципалитета, мы с управляющим Фонда прогулялись по пожухлой траве пустыря.
— Десятина земли на Юрточной горе не меньше двухсот рублей стоит, — делился со мной угловатый прибалт. — Так что усадьба мне всего в триста десять обходится…
— Десятина – это сколько в гектарах будет?
— Во французских? — вскинул брови Гинтар. — Так чуточку больше гектара и будет. А зачем вам, мой господин?
— Брось, — поморщился я, резко меняя тему. Даже прибалт знал, как относятся десятина и гектар. Может, и Гера должен был бы, да не подсказал? А я мучался. — Даже в мыслях забудь себя слугой считать. Ты мне единственный близкий человек здесь. Мой мост к дому. Да и не по чину тебе ныне… Так что там с участком?
— Пустырь сей я Фонду под строительство продам. За те же двести и продам, чтобы не болтали всякое… Коли артель свободная найдется, так с лета и здесь строительство затею. Еще один дом доходный для фонда. Чай, не вечно купчин обирать. Стекла у Исаева много на складах. Я вексель ему выписал, выкупил большую часть. Так-то он по двенадцать за лист просил, но за десять с радостью отдал. Еще и добродетелем называл. А как в городе все строиться затеют, так и я стекло свое продавать начну. Ни на Александровской, ни здесь столько не нужно…
