Бывших не бывает - Красницкий Евгений Сергеевич

– Угу, – кивнул Фёдор. – А как про князя с княгиней подумал, так и в нужник припёрло – князинька-то, благодетель твой, сгинул. С кем делишки свои обстряпывать будешь, а, Никешка?

– Обидные слова твои, боярин! – Никифор вздёрнул голову и выгнул грудь колесом. – Это когда я от чести купецкой и слова купецкого отступал? Или от родни отрекался? Напраслину возводишь!

– Давай, Никеша, вещай дальше, – поспешил прекратить намечающуюся ссору воевода. – А ты, Федька, не цепляй его. Пусть рассказывает.

Никифор обиженно шмыгнул носом.

«Что-то ты переиграл, почтенный купец. Чего ты боишься? Того, что взятку князю заносил? Так тебе то не в укор – все вы так поступаете. Или у тебя с князем ещё какие дела? За которые ни тебя, ни князя по головке не погладят? А воеводе и остальным что до того? Они ведь тебя не о твоих торговых делах с язычниками допрашивают – срать им на них, они угрозу от тебя чувствуют. Для себя самих. И ты это понял. Так что ты скрываешь, почтенный купец?»

– Ну, нагнали мы Михайлу, когда уж не чаяли, – купец продолжал, храня вид оскорблённой невинности. – Сначала и не поняли, что это они – больно уж ладья чудная. Думали, ляхи али ещё кто.

– А у тебя народу в ладьях до пупа, и все оружные да к бою ладейному привычные – грех не попользоваться, – опять съязвил боярин Фёдор.

– Федька! – Корней пристукнул ладонью по столу.

«Как интересно! Главный в этой паре патрикиев, безусловно, Корней, а не Фёдор. Хотя погубить своего друга эпарха Фёдору раз плюнуть. Но терпит. Значит, связывает с другом юности свои надежды, и надежды эти явно немалые. Он сюда с больших высот упал, если верить Иллариону и Феофану».

– Молчу, молчу, – погостный боярин примирительно выставил ладони.

– Ух и озлился я, когда понял, что Минька это! – как ни в чём не бывало продолжил Никифор. – Хотел велеть перепороть всех сопляков, а Миньку втрое! Чего упорол – князя при смерти чёрт знает куда поволок, княгиню – она ему башку откусить готова была, по реке, реки не зная, попёрся, кормился, у медведей христарадничая! А ну как занемог кто или, упаси господь, помер? Всех бы тогда!

– Перепороть, говоришь? – с ухмылкой осведомился десятник Егор. – Умный ты, Никифор Палыч, умный, а дурень. У нас на ладье три десятка самострелов было, и все с огненными болтами. Факелы уже горели – поджигать. Два раза стрельнуть – и коптился бы ты, Никифор Палыч, что твой угорь! Свечку святому Василию [89] поставь – Роська ладьи твои опознал.

– Болты огненные действенные, Егор? – вдруг подал голос Лука.

– Ещё как, – кивнул тот. – В деле опробовали – штука страшная!

– В бою на воде, Никифор, хуже огня ничего быть не может, – назидательно загудел полусотник, накручивая свои усищи на палец, – ежели у одного супротивника огненный снаряд есть, а у другого нет, то пиши пропало. Однако с огневой снастью с осторожностью надо – как бы себя не спалить, а от того лучше становиться так, чтобы ветер от тебя к супротивнику дул…

«Когда мы воевали на Островах, на нашем дормоне [90] был такой же наварх [91]. Любил рассказать, как на море воевать следует. И так же заговаривал насмерть. Но дело своё знал отлично. А тут аллагион катафрактов – и такие познания. Откуда? И когда же он заткнётся, прости меня, Господи.

Но что это за огненные болты? Только не говорите мне, что мой поднадзорный изобрёл греческий огонь! Упаси господи!»

– Кхе! Всё-то ты у нас, Лука, ведаешь, всё постиг, – хохотнул воевода Корней, безжалостно обрывая Говоруна посреди фразы. – Дай сродственнику моему поведать, что дальше было, будь ласков. Вещай дальше, Никеша!

– Ты уж прости, Корней Агеич, но дурень у тебя внук, – Никифор развёл руками. – Не потому что дурень, а потому что молод ещё! Это ж надо – князя хворого, да княгиню в летней одежонке аж в Туров потащить. В рубище, считай! И с одной боярышней Евдокией в прислугах. Да с кормёжкой не пойми какой. Ух и зла на него княгиня была! Ух и зла! Еле поправил! Но молодец он у тебя всё же – внял моей науке, послушал. Понял, что поклон спины не ломит, ну и оттаяла княгинюшка. Да и я про племянника в лучшем виде расписал. А князь на Миньку и так зла не держал, говорил, что хорошо витязь князю Вячеславу служит.

– Так и говорил? – Корней нехорошо прищурился.

– Так и говорил, Корней Агеич, – кивнул купец. – И беседовал с Минькой подолгу, и хвалил его потом. Так что сумел я всё загладить, княгиню уломал гнев на милость сменить, да и она оттаяла, когда увидела, что внук твой боярышню Евдокию обаял. Так что к лучшему всё разрешилось: на Миньку не гневаются, а наоборот, в чести у обоих князей – в сотники в его годы выскочил, с княжьей воспитанницей помолвлен, и приданое за ней княжеское дадут, о выкупе с князем Всеволодом я договорился – Миньке с князя брать не по чину, а с меня запросто. Ну так я и заплачу, и немало – триста гривен. Невместно меньше за князя, ну а меня князь удоволит – всё честь по чести.

– Честь по чести, говоришь? – воевода обвёл глазами Фёдора, Луку и Егора. – И князь удоволит?

– Верное дело, Корней Агеич, – Никифор энергично закивал головой. – Нешто я когда родне худо сделал? А что Михайле пенял матерно – винюсь, но он мне кровь родная. Как же его не учить? А он учится быстро – сразу схватил что я ему говорил. От того князьями и княгинями обласкан, а игуменья Варвара – вдова великого князя Святополка – его и вовсе сродственником назвала. Так что разрешилось всё благополучно. В чести теперь Лисовинов род. А ты, боярин Фёдор, уж извини меня – не знал я про то, что вы с Корней Агеичем твою Катерину за Михайлу сговорили, а теперь против княжьей воли не попрёшь. А Катерина твоя в девках не засидится – у Корней Агеича ещё два внука есть!

– Слыш, Лавруха, в чести мы теперь, – воевода Корней подмигнул своему сыну, весь разговор просидевшему не открывая рта. – И боярин тебе в сваты светит. Ты рад?

– Слов нет, как рад, батюшка, – играя желваками отозвался Лавр, – только вот дума меня гложет – где второму сыну боярышню сыскивать? Может, и тут шурин поспособствует?

– Ну, налей нам тогда на радостях, – широко улыбнулся воевода. – Плохо дело началось, да гляжу, неплохо кончается. А вторую боярышню Кузьке мы теперь и без Никеши сыщем. Сами с усами!

– Благодарствую, батюшка, – поклонился Лавр.

– Погоди благодарить, – Корней просто лучился довольством. – Скажи лучше, согласен ты, как отец, сговорить сына своего Демьяна с дочерью боярина Фёдора Алексеевича Катериной?

– Согласен, батюшка, – опять поклонился Лавр, – если на то воля родителя её, боярина Фёдора Алексеевича, будет.

– Боярин Фёдор Алексеевич, а ты согласен с родом Лисовинов через внука моего Демьяна и дочь твою Катерину породниться? – Корней без посторонней помощи поднялся с лавки и поклонился боярину Фёдору.

За ним поклонился и Лавр.

– Согласен, боярин-воевода, – в свою очередь выбрался из-за стола для поклона погостный боярин, – честь великая мне с бояричем Лавром Корнеевичем в сватах быть. И сын его добрым мне зятем станет. Сговорено.

– Ну так за то и выпить не грех, – улыбнулся Корней и обратился к отцу Меркурию. – Благословишь, отче?

– Благословляю! – отозвался священник. – Отрадно Господу видеть, что верные чтут заповеди его, ибо свят брак христианский, нерушима воля родительская.

– Поздравляю, Корней Агеич, Фёдор Алексеевич и особо тебя, Лавр Корнеевич, – вскочил с лавки Никифор, лучась улыбкой.

– Поздравляю! Дело великое! – присоединились Лука с Егором.

«Рано ты расслабился, любезный купец! Думаешь, замазал всем глаза деньгами? Торгаш ты и есть торгаш – в таких делах золотом не откупишься. Чую, проторговался ты. Хотел всех купить и продать, а эти люди не покупаются. Так что не завидую я тебе – это тебя «мене, текел, фарес» [92]… А пока улыбайся, улыбайся… Неужели ты не понял, что заслушали сейчас только тебя. И недобро заслушали. Остальные уже успели переговорить между собой и собрались послушать, что ты будешь врать. А меня пригласили как независимого свидетеля, чтобы было кому подтвердить, что ты лгал. А ты лгал, купец! Пусть смилостивится Господь над твоей грешной душой!»